Виктор Гюго - Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

Теперь бежим скорей!

Нам надобно, подруга,
В несчастии его покрепче верить в друга
И не идти назад, а быть во всем сродни
Душе его и с ней сплетать до смерти дни, —
Вот мысль, достойная того, кто чист душою.
Но, видит бог, чтоб жить мне радостью такою,
Чтоб унести, сокрыть в пещере средь ветвей
Красу, которая пленяет королей,
Чтоб донья Соль ушла со мной, была моею,
Чтоб взять у ней всю жизнь, свою судьбу слить с нею,
Безжалостно увлечь на путь нужды, забот, —
Нет больше времени. Уж близок эшафот!

Что слышу я?

Король, принявший оскорбленье,
Сейчас придет платить мне карой за прощенье.
Он во дворце уже; сейчас он, о мой друг,
Зовет приспешников, сбирает стражу, слуг,
Придворных, палачей…

Эрнани! В этом месте
Нельзя вам больше быть. Бежим скорее вместе!

Как вместе? Никогда! Бежать уж поздно нам.
О донья Соль! Когда предстала ты очам —
Вся счастье, доброта и вся любви сиянье, —
Я мог еще тебе, бедняк, чья жизнь — изгнанье,
Дать горы, лес, ручьи и разделить с тобой
Свой хлеб изгнанника, приют убогий свой —
Из молодого мха и свежих веток ложе…
Но страшный эшафот делить с тобой! О боже!
Он — мне лишь одному.

Но вместе быть всегда
Вы обещали мне.

Мой ангел! В час, когда
К нам смерть уже идет и близится упорно
Развязка мрачная судьбы, такой же черной, —
Рожденный в горести бедняк, чья колыбель —
В крови, кто светлых дней еще не знал досель,
Чья жизнь — глухая ночь, я сам в минуты эти
Скажу, что никого счастливей нет на свете,
Затем, что вами я любим, что жребий мой,
Презренный, проклятый, почтили вы слезой.

Эрнани!

Мой удел благословен отныне;
Он мне явил цветок над пропастью в стремнине.

Не только вам одной сказал все это я, —
Внимает в небе мне предвечный судия.

Возьми меня с собой.

Но это преступленье —
Сорвав цветок, увлечь его с собой в паденье.
Я им дышал хоть миг — и счастлив был судьбой.
Другому жизнь отдай, надломленную мной.
Будь старику женой. Не льщусь мечтой ревнивой.
Я возвращаюсь в ночь. Забудь — и стань счастливой.

Нет, я пойду с тобой — среди лесов, стремнин
Делить твою судьбу.

Пусть я уйду один.

Эрнани, ты бежишь? О, горе одинокой!
Отдать всю жизнь — и быть отвергнутой жестоко
И после всей любви и горести такой
Блаженства не иметь хоть умереть с тобой!

Я изгнан, осужден! Я обречен судьбою…

Как бессердечны вы!

Я остаюсь с тобою.
Ты хочешь этого? Я здесь. Иди сюда!
Я остаюсь с тобой — надолго, навсегда.
Забудем все.

Присядь на этот камень белый.
Слепят меня очей твоих горящих стрелы.
О, спой мне песенку, что пела ты порой,
Когда твой черный взгляд в ночи сверкал слезой!
Мы будем счастливы. Полна до края чаша.
Забудем все вокруг; минута эта — наша.
О, говори, мой друг! Ведь так приятно нам
Любить и всей душой внимать любви словам —
Вдвоем, вдали от всех. Какое обаянье —
В безмолвии ночном внимать любви признанья!
Здесь, на твоей груди, я так забыться рад…
О счастье! О любовь, о донья Соль!

Набат!
Ты слышишь? Там набат!

Как! Он тебя тревожит?
То свадьбы нашей звон.

Вставай, беги! О боже!
Вся Сарагоса здесь!

То факелы в честь нас.

То свадьба средь могил. То свадьба в смертный час.

Заснем.

Сеньор! Сеньор! Там сбиры и алькады.
Во весь опор летят на площадь кавалькады.
Спасайтесь, господин!

О да, беги во тьму!

На помощь!

Я готов. Прекрасно.

Смерть ему!

Дай шпагу!

Ну, прощай.

Ах, я всему виною!
Куда же ты?

Идем. Я здесь тебя укрою.

Как! А мои друзья?

Любимый! Жизнь моя!
Мне страшно.

Коль умрешь, умру с тобой и я.

Дай поцелуй.

Мой муж! Эрнани мой! О боже!

Наш первый поцелуй.

Последний он, быть может.

Сегодня наконец! Сегодня, в час ночной,
Не дядя я, а муж, о герцогиня, твой.
Ведь я прощен? Я был неправ перед тобою;
Я заставлял тебя бледнеть, краснеть порою;
Я слишком был ревнив и на сужденья скор, —
Ведь опровергнуть ты могла мой приговор.
О, как обманчив глаз! Как мы несправедливы!
Пускай я видел сам тех юношей счастливых, —
Что в том? Не должен был я верить и глазам.
Но что поделаешь? Уж слишком стар я сам.

Оставьте! Вам никто не делает упрека.

Нет, все же я неправ. С такой душой высокой
Измены не таят. Я знаю, донья Соль,
Что в жилах у тебя испанской крови соль.

О да, та кровь всегда чиста и благородна:
Все убедятся в том.

Послушай. Не свободна
Душа моя, когда в тебя я так влюблен
На склоне дней. Я зол, ревнив — таков закон, —
И красота в других и юности цветенье
Мне причиняют страх, внушают подозренье.
Завидуя другим, я сам стыжусь порой.
Судьба — насмешница: в любви, уже седой,
Но жгущей сердце нам столь пламенно и смело,
Наш дух и юн и свеж, хотя бессильно тело.
Пред юным пастухом, — покуда мы идем,
Он с песней звонкою, я с сумрачным челом,
Он в зелени лугов, я в темном старом парке, —
Я говорю себе: о, что все башни, арки
Владений герцогских? Я б тотчас отдал их,
Как и свои поля с дубами рощ густых,
Свои стада овец, бредущие в долины,
Свой титул, древний род и все свои руины,
Всех предков доблестных из рода моего —
За домик пастуха, за молодость его.
Он в смоляных кудрях, и взор его так ясен,
Похож на твой; и ты сказала б: «Он прекрасен».
Что думать обо мне? Я стар уж — что скрывать!
Хотя и Сильва я, чем стал бы я пленять?
Все это ясно мне. Вот видишь, как люблю я!
Весь мир я отдал бы за молодость такую.
Напрасные мечты! Мне — свежесть юных сил?
Нет, раньше я, чем ты, приду в страну могил.

Кто знает?..

И поверь — все эти кавалеры
Являют не любовь, не сердце, а манеры.
Полюбит девушка такого всей душой, —
Ей — смерть, ему же смех. Их пестрокрылый рой
Напоминает птиц окраской, воркованьем,
Любовью, как перо, подверженной линяньям.
Пускай у стариков сил меньше, взор темней, —
Надежней их крыло и лучше, хоть тусклей.
Мы любим преданно. Что тяжкий шаг, седины?
Чело изрыто, но на сердце нет морщины.
Но коль старик влюблен, щади его любовь!
У сердца нет седин, и в нем живая кровь.
О нет, любовь моя не искрится, играя,
Как бусы из стекла, — в ней сила есть иная:
Отцовство, дружба, честь; и сам я тверд душой,
Как кресел дедовских тяжелый дуб резной.
Я так тебя люблю! Душой, к тебе летящей,
Люблю, как любят день, на небо восходящий,
Как любят нежность роз, как любят звезд чертог.
С тобою быть все дни, ловить след милых ног,
Узреть чело твое и взгляда совершенство —
Вот счастье для меня, вот вечное блаженство!

Увы!

К тому же мир обычай чтит такой:
Оканчивая жизнь, старик полуживой,
Уже склонившийся над мрамором могилы,
С невинным ангелом, с голубкой сизокрылой,
Остаток делит дней, и бодрствует она
Над жалкой старостью, что в ночь идти должна.
Вот благородный долг, вот дело высшей чести,
Прямой порыв, когда, живя со старцем вместе,
Шлешь утешение ему на склоне дней,
Быть может, без любви, но всей душой своей.
О, будь мне ангелом с душою девы нежной,
Чтоб я, старик, свой пыл, отныне безнадежный,
Остаток жалких дней мог разделить с тобой —
Как с нежной дочерью, как с любящей сестрой.

Не знаю, кто из нас скорей придет к могиле,
Сеньор; и не всегда, покорны юной силе,
Мы жить хотим. Увы! Так часто говорят:
Здесь медлят старики, а юные спешат.
И угасает взор, глубокой тьмой покрытый,
Как темный ров могил, что придавили плиты.

О мысли мрачные! К чему на сердце тень,
Дитя, в такой святой, такой веселый день?
Но время все течет. Мы говорим час целый,
А вам уже пора одеться для капеллы.
Скорей! Где ваш убор? Теряю счет часам.
Где свадебный наряд?

Что торопиться нам?

Пора!