Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

Когда ты проходишь по нашей земле,
вослед тебе камни кричат:
Останься с семьею в родимом селе,
не езди в Анголу, солдат!

Ведь жадность затеяла эту войну,
кровавый фашистский разврат;
ты славой свою не покроешь страну,
не езди в Анголу, солдат!

Ты раб и трудишься здесь за грош,
и хлеба нет для ребят.
Зачем за хозяев на смерть идешь?
Не езди в Анголу, солдат!

И вовсе не землю свою защитить
преступники эти хотят,
а цепью потуже тебя окрутить.
Не езди в Анголу, солдат!

Подумай: с кем встретишься ты в борьбе?
Народ Анголы — твой брат.
И, к счастью, победа придет не к тебе.
Не езди в Анголу, солдат!

О, какое счастье
из темного застенка выйти снова,
увидеть солнце, небо в облаках,
узнать товарищей, их братское участье,
и, взяв их за руки, путем суровым
идти, неся грядущее в руках.

Какое счастье с высоты холмистой
родную даль увидеть пред собой,
увидеть тех, чей героичен труд,
кто в бой готов идти с душою чистой,
кого за то безумцами зовут,
тех, кто желает твердою рукою
своею новой управлять судьбою.

Какое счастье, если в ярком свете
поднимется, могуча и тверда,
рука, что остановит даже ветер
и зло разрушит навсегда!

Я — поэт.
Мой свист, как сталь,
вонзает молнии
в стены домов.

Мои глаза
на двести метров вдаль
различают двух
сцепившихся жуков.

И этим ли глазам
сквозь ночи мрак и холод
не разглядеть,
что мир двуногих
надвое расколот?..

Если ты спросишь,
из какой я части света,
где я жил и что я видал,
загляни в мой портфель:
тебе ответят на это
черный хлеб — мой обед
и книга: Маркс, «Капитал».

Я — поэт,
понимаю поэзии дело,
не развлекаюсь разговорами о лазури.
Моя самая любимая газелла —
«Анти-Дюринг».

Я — поэт,
я ронял стихотворные темы
больше, чем капель осень роняла,
но, прежде чем запеть
мои марксистские поэмы,
я должен стать
знатоком «Капитала»…

Я — старый волк футбола…
Когда форварда Уругвая
(еще в начале нашего века)
были ордой ребятишек веселых,
я на землю бросал
самых тяжелых,
самых огромных хавбеков…

Я — старый волк футбола.
И когда мяч из центра
несется в лоб,
я его отбиваю:
гоп!..

И он, пролетая под штангой ворот,
попадает в разинутый
от удивленья рот
голкипера,
влетает в его желудок…
Это мой метод защиты.
Мы — поэты…
Ну…
Мы сказали уже об этом.

Возвратиться к морю хочу.
В необъятном зеркале моря
Отразиться хочу.
Возвратиться к морю хочу.

Плывут корабли к черте горизонта, плывут корабли.
О, если б печалью моей паруса напрячься могли!
Весь день стоять бы на вахте и берег видеть вдали!
За это жизни не жаль, и уж если уйти с земли —
Я, как луч, прежде чем в глубине исчезнуть,
Засветиться в волне хочу.
Возвратиться к морю хочу.
Возвратиться к морю xo4yt

Из горизонта в горизонт
бежит лиловых волн орда,
бежит каспийская вода.
И Каспий говорит с песком
ветров знакомым языком,
он говорит и весь кипит…
Кто сказал, черт возьми,
что Каспий — озеро, что в нем вода мертва,
морская праздная вода,
где волн лиловая орда?
В Каспийском море друг плывет…
Э-э-эй, враг плывет…
Волна — гора,
челнок — джейран,
волна — арык,
челнок — ведро.
Подлетит челнок,
отлетит челнок,
упадет с хребта
одного коня
и опять взлетит
на коня челнок!
И туркмен-рыбак,
скрестив ноги, сидит, за рулем следит,
на башке папаха черным-черна,
не папаха, нет, —
взял барана он и, вспоров живот, на себя надел…
Шерсть барана черна,
на бровях она…
Подлетит челнок,
отлетит челнок,
и рыбак в челне, как туркменский божок,
скрестив ноги, сидит, за рулем следит,
но не думай, что волнам покорен он,
он уверен в себе,
он — как идол каменный в челноке,
как божок, сердит, за рулем сидит,
на волну не глядит,
в борт челна
волна, расколовшись, стучит…
Подлетит челнок,
отлетит челнок,
упадет с хребта
одного коня
и опять взлетит
на коня челнок…
«Эй, гляди, как вихрь подгоняет челн!
Берегись коварства каспийских волн,
ты смотри, чтоб ветер не наделал бед!..»
Черт с ним, с ветром, — пусть!
Нам один закон!
Пусть злит ветер орду оголтелых волн —
кто на море рожден,
в нем погибнет он!
Подлетит челнок,
отлетит челнок,
подлетит челнок…
отлетит челн…
вверх…
          вниз…
                    челн…

Здесь воздух давит, как свинец.
Кричу,
кричу,
кричу:
— Идите! —
людям
я кричу, —
Свинец
расплавить
я хочу!—
Он говорит:
— Зачем кричишь?
Себя ты в пепел превратишь!
Вот, как Керем,
сгоришь, сгоришь!
Здесь много бед.
Подмоги нет.
Оглохли
уши у сердец.
Здесь воздух давит, как свинец. —
Я говорю
в ответ ему:
— Пусть, как Керем,
сгорю,
сгорю!
Ведь если я гореть не буду
и если ты гореть не будешь,
и если мы гореть не будем,
так кто же здесь
рассеет тьму?
Здесь воздух, как земля, тяжел.
Здесь воздух давит, как свинец. —
Кричу,
кричу,
кричу,
кричу:
— Идите! —
людям я кричу. —
Свинец
расплавить
я хочу!

Был великан с голубыми глазами,
он любил женщину маленького роста.
А ей все время в мечтах являлся
маленький дом,
где растет под окном
цветущая жимолость.
Великан любил, как любят великаны,
он к большой работе
тянулся руками
и построить не мог
ей теремок —
маленький дом,
где растет под окном
цветущая жимолость.

Был великан с голубыми глазами,
он любил женщину маленького роста.
А она устала идти с ним рядом
дорогой великанов,
ей захотелось
отдохнуть в уютном домике с садом.
— Прощай! — сказала она голубым глазам.
И ее увел состоятельный карлик
в маленький дом,
где растет под окном
цветущая жимолость.

И великан понимает теперь,
что любовь великана
не упрятать в маленький дом,
где растет под окном
цветущая жимолость.