Галина Цурикова - Тициан Табидзе: жизнь и поэзия

Это потоп заливает долины,
Молния в горные блещет вершины.
Ветра стенанье и ливень в горах,
В музыке той просыпается Бах.
Все здесь возможно, и самоубийство —
Здесь не пустое поэта витийство:
В буре он слышит напев колыбельный,
Гибель надежду ему подает.
Этот клинок безысходно-смертельный
Демон под руку Тамаре сует.
Это шатается Мцыри отважный,
Барсовой кровью заляпан, залит.
Траурный ворон на падали страшной
В устье Арагвы, хмелея, сидит.
Две тут Арагвы, две милых сестрицы, —
Белая с Черной, — как день и как ночь,
Вровень идут, чтобы вдруг устремиться
Прямо в Куру и в Куре изнемочь…

Огромные арбы покрыты ковром.
Здесь буйвол пугается собственной тени.
Кончают бурдюк с кахетинским вином
Герои Важа из нагорных селений.

Нацелившись боком, влюбленный Кавказ
Простер свою длань к алавердской святыне,
Но церковь сияет и смотрит на нас,
Как голубь, привязанный к этой долине.

И вот к Алазани пробрался рассвет,
Недолго он странствовал в море туманном.
«Не гасни, о день мой, сияньем одет,
А если погас, не свети никогда нам!»

На том берегу, приведенная в дол,
Хмельная отара лежит без движенья,
Как будто накрыли для Миндии стол
Кудесники-дэвы на поле сраженья.

И, кончив свой танец, кистин-акробат
Застыл у костра в молчаливом экстазе,
И люди толпятся, и песни шумят
Под звуки шарманки и стон мухамбази.

А что ж не споют нам о белом гусе,
И белый кабан не вспомянут доселе?
И новым Леваном любуются все,
И песни его умножают веселье.

Здесь жертвенный бык прикольцован к столбу,
Он вырвал бы дзелкву с ее корневищем,
А ныне он жалок: клянет он судьбу,
Испуганный пиром и старым кладбищем.

Седая весталка и нищий юрод
В такое пускаются здесь причитанье,
Что спрыгнул бы сам Вседержитель с высот,
Имей Он в высотах Свое пребыванье.

Народу здесь надобно столько вина,
Сколь может воды в Алазани вместиться,
А сколько он мяса тут съест и пшена —
Никто на земле сосчитать не решится!

Да будут обильны, Кахетия-мать,
Сосцы твои, полные млечного сока!
И тучи выходят на небо опять,
И ночь, словно буйвол, встает одиноко.

Костры с шашлыками горят над рекой,
Слезятся от дыма веселые лица.
Олень угощает оленя травой,
Вином кахетинец поит кахетинца.

Здесь сам Пиросмани, и кистью его
Набросаны арбы и гости на пире.
Важа восхваляет его мастерство,
И турьи рога погоняют шаири.

И «Шашви-какаби», и Саят-Нова,
И песни Бе́сики — для сердца отрада,
И жажда веселья в народе жива,
Когда наступает пора винограда.

Над сыростью древних болот
Сгибались плакучие ивы.
Но верилось мне, что народ,
Упорный и вольнолюбивый,
О будущем счастье поет.
Я видел Колхиду счастливой.

Еще не причалил Язон,
Медея спала без движенья.
Что ж, детские сны не резон,
Но детское воображенье
Рисует во весь горизонт
Троянцев и греков сраженье.

Как сердце ребенка горит,
Как каждая книга на благо,
Как старый бродяга Майн Рид
Воинственной пышет отвагой,
Как пена Риона бурлит
Морскою соленою влагой!

Поэт не такой уж мудрец,
Хоть людям и кажется мудрым.
Я все еще тот сорванец
И вышел рыбачить под утро,
И южного зноя багрец
Еще золотит мои кудри.

И кажется ярче парчи
Холщовой рубахи заплатка,
Сладка кислота алычи,
И райская птица, в ночи
Поющая дико и сладко, —
Как все это хрупко, как шатко!

И образы богатырей,
Плененных монгольской ордою,
Встают по ночам у дверей,
Теснятся в мечтах чередою,
И с каждой весною щедрей
Рассвет над разливной водою.

Танцуют в кустах светлячки.
Под струны старинной чонгури
Читает Натела стихи,
И в бездне рассветной лазури
Алеют вершин ледники.

Озноб продирает по коже:
Негаданно ты наступил
На муравейник. Но кто же
Напасть на тебя напустил?
Ползут и ползут, и похоже,
Что дьявола ты потревожил!

Ты милой не видел в глаза,
Влюбленный в нее, как в Этери,
Но вот в благодатном доверьи
Глаза тебе застит слеза,
И больше очнуться нельзя.

Пусть слезы твои безнадежны,
Ты все-таки плачешь навзрыд.
Волынка, поющая нежно,
С тобой о любви говорит.
Ты тянешь к ней руки, — и это,
Наверно, рожденье поэта.

Не ведали мы отрезвленья
И счастливы лишь оттого,
Что с отрочеством поколенья
Совпало страны торжество.

Мы молодости благодарны,
Мы низко поклонимся ей
За этот рассвет легендарный,
За гордое званье людей.

Не снами, а жизненной явью
Долина Риона живет.
В цветущем обильи и славе
Колхида Орфея зовет.

На судьбу человека глядит с высоты
Алавердский высокий собор,
Словно книг летописных раскрылись листы —
Беды Грузии видит мой взор.

Колокольня и врезанный в небо монах,
Звон тревожен, и плачет народ.
Близ Кварели — лезгинское войско в горах,
Алазань оно перейдет…

Кахетинцев сломили в решительный час.
Бахтриони в багровом огне, —
Словно дань позабыл захватить Шахабаз
И примчался назад на коне!

Плач младенцев не молкнет, погибель их ждет,
На гумне избивают детей…
В Чиаурской дубраве укрылся народ
От нежданных кровавых гостей.

Долго-долго в печали глядит Теймураз
На измученной матери труп.
Как бы сердце свое ни замкнул он сейчас —
Слово скорби срывается с губ.

Он встречает степенных российских послов.
Боль за землю свою велика,
Край грузинский в беде, но за горечью слов —
Свет надежды в душе старика.

Царь над книгой склоняется, верой согрет…
Как мудры Низами и Хайям!
Слезы долго не высохнут, плачет поэт
По родным разоренным краям.

Уже сломал и растопил Казбек
Январской чистоты своей оковы,
И вновь он слышит, как из века в век:
— Мы в будущем году вернемся снова!

И снова надо Богу доказать,
Что все Тамары — лишь одна Тамара.

…Друг друга сочной травкой угощать
На пастбище оленьи любят пары;
Лишь хмурый Терек средь разбитых льдин
В своей постели бесится один.

Охотник я, и лань убил зимой.
Потом кому-то и меня пришлось
Убить. Я вижу деву: ледяной
Взгляд, гладь расчесанных льняных волос…

Раздастся крик предсмертный у ворот
Абдушахилом пораженной лани,
И эта рана рану распахнет —
Чем ты поможешь, если сам ты ранен?

И кончиком ножа Баши-Ачук
Полет коня ускорил в нетерпенье,
Как будто в твой тысячесердный стук
Добавил сердца своего биенье.

А облакам белеющим идти,
Им с синевой вовек не расставаться,
Не с ними ли сегодня по пути —
Двум близнецам, двум сестрам Чавчавадзе?

Там, за рекой, подстерегает хан,
Добычу ждет — угодья Цинандали.
И если он удачей осиян,
Его преграды устрашат едва ли.

Как эта сказка нынче далеко,
Ей лишь на миг пришлось с мечтою знаться,
Когда под лунный бубен Верико
Плясала вместе с Натою Вачнадзе.

Зажег мечты горячий звездопад,
Рожденье мира пели звезды эти,
Сияло небо тысячами Нат.
В ночи стоял сияющий Кахети.