Александр Прокофьев - Стихотворения и поэмы

Я — рыбацкого рода,
И не раз на меня
Налетала невзгода,
Словно черт из огня!

Била в грудь оголтело,
Била бешено вслед.
Испытать, что ль, хотела —
Упаду или нет?

Ну и падал, бывало,
И упасть не боюсь!
Надо мной горевала
Беспокойная Русь.

Утешала родная
В горе мамку мою:
«За побитого, знаешь,
Двух небитых даю!»

Улетали невзгоды,
Словно дым от огня,
И рыбацкого рода
Улыбалась родня —

На хорошее лето,
На крутые дела,
На пословицу эту,
Что от прадедов шла…

Вот какое дело,
Верней — дела:
На широкой улице
Метель была.
Метель-канитель,
Повилика-повитель,
Метель!
А как мела?
Да в два помела:
Переметывала,
Перелетывала,
Полумертвая
Перевертывала!

Метелица сивая
Снег мела,
А за ней, красивая,
Ты прошла.
Шла между рябинами —
Всяк смотри!
Где ж ты, где, рубиновый
Взлет зари?
А пока метелицы
Лих разбег
И за нею стелется
Снег
Да снег…

Межень. А скупо, редко блики
Бросает солнце. Где же зной?
Но на цветенье земляники
Бродяга шмель заснул, как Ной!

Рядком негромко ветер свищет,
Волна зеленая кипит.
Друзья его, наверно, ищут,
А он, в нектар уткнувшись, спит…

А солнце в тучах будто тлеет,
Но всё равно июля власть:
Земля зарделась от кипрея,
Трава второй раз родилась.

А под горою море плещет,
Встает волны крутая стать,
И по-хорошему трепещет
Всё то, что может трепетать…

Горят пролетные зарницы,
И у реки, где новый плёс,
Мне хочется посторониться
От близко падающих звезд.

Но всё же руки поднимаю
И взгляд за искрою веду, —
А вдруг, быть может, я поймаю
Мою летучую звезду?

Но искры гаснут, искры гаснут,
Но, искры новые даря,
Вблизи Байкала в ленте красной
Встает сибирская заря.

Что же ты, осинка, без ветра шумишь?
Что ж ты, мое сердце, без гнева горишь?

И за словом слово ложится в строку,
Видно, так положено им на веку:

Горевой осинке без ветра шуметь,
Сердцу же без гнева и в гневе гореть…

…А плакать нам положено от века
По всем земным зеленым поясам:
Вот плачет по-грузински Катя-Эка,
А как по-русски плачут — знаю сам!

Да, я видал и знаю, как рыдают,
Когда обид не снять и не простить.
Да, я видал, когда слезу глотают,
Застрянет в горле — и не проглотить.

Но если наша речь и слово что-то значат,
Другое горе надо брать всерьез,
Когда сама земля трясется в плаче,
Гудит и задыхается от слез,

Когда она в сплошном дыму багровом
И от нее по звезды грозен путь,
А стрелы молний, посланные громом,
Везде летят,
Когтят
Земную грудь…

Он Россией вручен мне,
этот цвет непростой,
золотой,
позлащенный,
золотистый,
златой.
Он живой, он плакатный,
слабый он и тугой,
а когда он закатный,
то впадает в огонь!

Он по-своему труден,
но его не виню,
ибо я, как все люди,
поклоняюсь огню!
Молодому, крутому,
разгромившему тьму,
золотому,
златому,
непростому
ему…

На́ день, на́ два, тебе на диво,
Объявляю себя счастливым!
Почему — я и сам не знаю,
Просто-напросто объявляю
На день, на два, не на полгода…
Улыбайся,
Моя погода,
Умывайся,
Земля, росою,
Раскрывайся
Сильней красою!
На день, на два, тебе на диво,
Объявляю себя счастливым!
На земле ведь счастливых мало,
Там меня и недоставало!
Подари же мне в одночасье
На день, на два немного счастья!

Солнце раньше всходит и заходит
В том краю, в иркутской стороне,
И оно лучистых глаз не сводит
Со всего, что ныне мнится мне.

У меня желанье не пропало
Вырвать час-другой еще для встреч,
Чтобы снова слышать речь Байкала,
Также Ангары лазурной речь.

Спросят что — отдам им всем в угоду,
Ничего не требуя взамен.
Пусть расскажут, сколько за два года
Было здесь тревог и перемен…

Пускай об этом судят критики,
Они-то знают, что к чему,
Ведь лирики и аналитики
Они по складу и уму,
Узна́ют, где зарыта истина,
Найдут жемчужное зерно,
Чтобы сказать глубокомысленно:
«К чему оно?
К чему оно?»
А впрочем, что я?
Многих слушаю
И сам, что думаю, скажу.
Зачем над «Треугольной грушею»,
Ломая голову, сижу?
Ох, слава богу, всё прочитано.
Скажу по правде, ну и пусть…
А на кого сие рассчитано?
Судить не смею.
Не берусь!
Пусть ляжет на меня, на грешного,
Непререкаемо вина,
Пусть в голос мне — дружку сердечному —
Поет «Шумел камыш» жена;
Пусть бьют меня ветрища встречные,
Чтоб день мой тучей нависал,
Чтоб я забыл на веки вечные,
Что Назаренко написал!
Но нет мне в мире краше берега,
Чем русский стих.
Его пою.
По Маяковскому Америку
Я открывал.
На том стою!

О ком так сказано свободно,
Я не успел переспросить.
Иной имеет тенор модный,
А хочет тенором басить.

Вещает и, кому-то жалуясь,
Шутя врагов своих разит,
Кого-то бьет, кого-то жалует,
Кому-то пальчиком грозит.

Ну, перед кем кичитесь,
                              родненький,
И перехо́дите на бас,
Как будто Вы один
                             за Родину…
Мы что-то делали до Вас.

Мы что-то делали и делаем,
Мы в молодом строю встаем
И называем белым белое,
И красным красное зовем!

И мы дрались, и мы не плакали,
Не мандолиня из-под стен…
Ну почему вы так заякали?
Всё ли к лицу, товарищ Н!

Вся Латвия в солнце сегодня,
Горит позолота дубрав,
Как будто бы желтые сходни
Опущены наземь стремглав.

На травах по-летнему росно,
Такая кругом благодать!
Открыты небесные кросна,
И только ткачих не видать!

Но кто-то искусно вплетает
Ту пряжу в узор полотна,
Она мне видна, золотая,
Ведь в дайнах латышских она,

Где долы, пригорки крутые,
Где видимы мне через бор
Подковы коня золотые
Да гривы алмазный убор…