Григ Нурдаль - Я жил в суровый век
— Ничего этого не надо.
«Как в театре, — подумал я, — будто перед тобой разыгрывают спектакль, а сам ты только ждешь условной реплики, чтобы выйти на сцену».
Я скрепил узлом оба носовых платка и протянул Герде; повернувшись к нам спиной, она опустилась на колени и перевязала Робарту голову, следя за тем, чтобы на рану пришелся чистый белый платок.
— По-моему, вы оба спятили. Ведь он увидит, куда мы пойдем.
— Мы не убьем его.
Герда сказала это, не вставая с колен и не поднимая глаз. Я опустился на колени рядом с ней, и на мгновение наши глаза встретились: я понял, что нас сблизил не только страх.
— Мы свяжем его и оставим здесь, — сказал я. — Он расскажет им не больше того, что они сами увидят.
Ресницы Робарта затрепетали, пробормотав что-то, он облизнул языком губы. И тут он вдруг открыл глаза, и я увидел, что они у него ярко-синие, как я и думал. Он посмотрел на Герду, затем на Мартина и на меня, а потом он увидел троих мертвецов и содрогнулся от ужаса и попытался встать на ноги.
Рукояткой пистолета Мартин снова толкнул его в траву.
— Это чистый бред, — сказал он, — какого черта нам его щадить! Разве они нас щадят?
Робарт уловил тон, каким были сказаны эти слова, и перевел на Мартина взгляд и, казалось, мгновенно все понял. Он подполз к Герде и тут же снова оглянулся на Мартина, на автомат, целившийся ему в грудь. Губы его дрогнули, объятый смертельным страхом, он схватился за лоб и кончиками пальцев ощупал повязку.
— Нет, нет! — забормотал он, бессмысленно качая головой. — Нет!
Мы связали ему руки и ноги шнурками, которые сняли с покойников, затем оттащили его к пожарной каланче и усадили спиной к фундаменту. Мартин молчал; чувствуя, что должен дать ему какое-то объяснение, я рассказал о происшествии на вырубке.
— Господи, — покачал он головой, — так то же был другой немец!
— Не в этом дело…
Я пытался объяснить ему нечто такое, что сам пока еще смутно сознавал, но не находил нужных слов и подумал, что если только он пойдет вместе с нами к железной дороге, как обещал, то, может, по пути я соображу, что ему сказать.
— Они так похожи, — сказал я, — совсем как братья.
— Может, они и братья, — сказал он совершенно серьезно, — но это не меняет дела. Как будто братья не убивают друг друга.
— Что у тебя с ногой? — спросил я. — Может, нам перевязать ее?
Он взглянул на рану и покачал головой.
— Она больше не кровоточит, — сказал он. — Я не рассчитывал так скоро встретить патруль. Думаю, солдаты не видели меня, не то стали бы стрелять. Но они заслышали мои шаги и, когда я бросился бежать, припустились за мной. Я оступился и бедром напоролся на камень. Конечно, я мог бы выстрелить, чтобы вас предостеречь, но я думал, что мне удастся оставить их в дураках, и к тому же лучше было обойтись без выстрелов.
Он подошел к трупам и возвратился назад с револьвером фельдфебеля.
— Возьми вот это, — сказал он Герде. — И вот еще. — Он достал две обоймы для кольта и отдал мне. — Винтовки и все прочее я сам снесу куда надо.
Затем он вынул карту и показал на ней каланчу.
— Теперь вы пойдете на северо-восток, — сказал он, водя указательным пальцем по карте, — Здесь вы увидите тропинку, которая приведет вас вон к тому озеру. Там вы найдете лодку и переправитесь на другой берег. Так по крайней мере немцы надолго потеряют ваш след, если даже пригонят собак. Раз дело приняло такой оборот, я не могу пойти с вами. Но вы сами отыщете тропинку на другой стороне озера и спуститесь по ней к железной дороге. Там на пригорке вы спрячетесь и будете ждать. Мы прикинули, что вы доберетесь туда часам к четырем-пяти, и к этому времени наш человек будет на месте.
— Кто?
— Вебьернсен, начальник железнодорожной станции Буруд, тот самый, о котором я говорил вам вчера. Пароль: «Апрель — Вебьерн». А теперь вам лучше убираться отсюда. Да, вот еще что, — добавил он, вынув из кармана сверток с едой, — сама дорога не займет у вас много времени, но, может, вам придется прождать там несколько часов, если почему-либо Вебьернсен не поспеет к сроку…
Я вернул ему часы, велел Герде взять сверток, засунул кольт и обе обоймы во внутренний карман куртки. Затем мы ушли. В траве остались трупы Шнайдера и фельдфебеля, и в некотором отдалении от них, справа, у подножия пригорка, лежал Кайзер — человек, которого мы застрелили, так и не увидев его лица.
Герда несла пистолет в правой руке, и я спросил, знает ли она, как с ним обращаться. Она кивнула и спрятала его в карман отцовской куртки, и вскоре мы подошли к откосу, и, обернувшись, я увидел Мартина, складывавшего в кучу винтовки, а за ним Робарта. Юноша сидел в тени, прислонившись спиной к каланче; его светлые волосы ярко выделялись на фоне темной поперечной балки, рисунок которой еще не стерся под воздействием непогоды. Уходя, мы не стали заламывать ему руки за спину, и теперь, увидев, что мы остановились, он поднял связанные ладони и поклонился нам на индийский манер.
Мы спустились к подножию холма: теперь перед нами расстилался равнинный лес. Стоял теплый, светлый, солнечный день. Но ели были непривычно скованы немотой, и птицы вдруг перестали петь, словно по мере нашего приближения они улетали.
Мы шли прямо на восток, пока не наткнулись на тропинку, и, когда мы уже прошли по ней несколько сот метров, Герда вдруг остановилась и задумчиво произнесла:
— А все-таки многие из них понимают по-норвежски…
— Ты о ком?
— Многие из солдат, те, что долго здесь служат…
— Ну и что из этого?
Тут до меня вдруг дошло, что она хотела сказать. Я обмер, и сразу бешено заколотилось сердце: Мартин объяснил наш маршрут и назвал станцию и имя начальника, а ведь всего в нескольких шагах от нас сидел Робарт.
— Послушай…
Она тронула мою руку ладонью, и я почувствовал, как что-то оборвалось во мне, и мы зашагали дальше, но теперь уже держась на большом расстоянии друг от друга, Мы шагали молча, только прислушивались и выжидали, что же теперь будет.
Было легко идти по тропинке, и земля в лесу почти совсем подсохла, но ближе к северу, в низинах, там, где плотно стояли ели, виднелись сероватые пятна снега, и казалось, будто на них лежит грязь. Там и сям уже мелькал крокус, реже — мать-и-мачеха. Обогнув холм, мы уже начали подниматься вверх по склону, когда вдалеке трижды пролаял автомат Мартина.
Я не стал оборачиваться. Я и так знал, что увижу на ее лице глухое отчаяние и растерянность, как тогда, когда мы стояли у горной хижины; и когда шли через поле к корчевальной машине; и когда, сидя в погребе, вдруг почувствовал запах гари… и, ускорив шаг, я подумал, что эти выстрелы — дурной знак.
8
Было уже далеко за полдень, но солнце по-прежнему пригревало спину: растянувшись бок о бок на земле, мы глядели на железнодорожное полотно.
Весь путь сюда занял у нас часа три-четыре, и за это время мы отдыхали только один раз, когда залегли у подножия густой ели, прижавшись к стволу и прислушиваясь к гулу самолета, кружившего над верхушками деревьев. Я прикрыл руками светлые волосы Герды, и мы свернулись колесом вокруг ели, так, чтобы не выделяться среди корней на темной лесной почве. Самолет дважды возвращался назад, и мы не знали, заметили нас сверху или нет. Потом мы добрались до узкого, вытянутого в длину озера; мы надеялись, что самолет улетел на свою базу. У Герды все время ныли ноги, но стоило мне оглянуться назад, как она распрямляла плечи и старалась не хромать. Я помог ей снять ботинки, но чулки прилипли к коже, покрытой волдырями и запекшейся кровью, и мы не стали их трогать. В одной из горных расселин мы обнаружили лодку и сразу же столкнули ее в воду, а я вырвал из земли тоненькую березку, которая могла сойти за удочку, и перекинул через борт.
Я греб, а Герда сидела верхом на корме, спустив ноги в воду, и самолет больше не появлялся, зато с юга, плавно снижаясь, прилетели утки, и мы оба сочли это добрым предзнаменованием — я даже перестал грести, а Герда вынула из воды ноги. Но тут, заметив нас, утки испуганно захлопали крыльями, затем, снова взмыв в воздух, полетели дальше — на север. А Робарт был мертв, и Шнайдер, и фельдфебель, и Кайзер, которого мы так и не видели в лицо. Словно эти убийства, эти спокойные выстрелы в упор не были частицей войны, мы не говорили о них — мы вообще почти не разговаривали друг с другом, — но я все время видел связанные руки Робарта, его сложенные — в знак приветствия — ладони и еще… я словно наяву видел его глаза, когда он понял, что у Мартина на уме. Те три выстрела разрушили также близость, наметившуюся было между Гердой и мной: мы мгновенно сделались друг другу чужими, будто соучастники преступления, и теперь, когда я спрашивал, как у нее с ногой, мы оба чувствовали, что это звучит фальшиво, и я был только рад, если она не отвечала.
