Григ Нурдаль - Я жил в суровый век
— Здесь никого нет, — сказал он, и старший из двух солдат, прятавшихся за сосной, снял каску и вытер с лысины пот.
— Да, в самом деле никого, — лениво повторил он. Фельдфебель остановился у подножия пожарной каланчи.
— Шнайдер! — крикнул он. — Надень каску, полезай на башню и посмотри, есть кто-нибудь внизу или нет!
Я слышал, как солдат что-то буркнул в ответ. Он не торопясь повозился за деревом и надел каску, но не сдвинулся с места.
— Кому все это нужно, — недовольно сказал он, подозрительно косясь на бледное, молочной голубизны небо, — тот парень давно сбежал. К тому же всем известно, что у меня скверное зрение.
— Шнайдер!
— Да-да, сейчас, — нехотя отозвался он, — но почему бы не послать Робарта, он-то хоть молодой и проворный.
Юноша вышел вперед и стоял теперь прямо за спиной фельдфебеля; держась за поперечную балку у подножия пожарной каланчи, он осторожно покачал лестницу.
— А что, хотите — пойду, — рассмеялся он, и его зубы сверкнули на солнце.
Лоб у него был загорелый, гладкий, светлая тонкая прядь волос падала наискосок на темную бровь, и я подумал, что глаза у него, наверно, веселые, синие.
— Шнайдер!
Фельдфебель круто обернулся, узкое острое личико так и заходило под каской, он взмахнул ручной гранатой и весь вдруг залился краской. Казалось, он был не в силах спокойно стоять на месте, и голос его прозвучал резко, точно удар кнута:
— Шнайдер!
— Иду, иду…
Старик нехотя выпустил ствол сосны и поплелся к каланче. Он прошел перед самым носом фельдфебеля и, казалось, нарочно толкнул его; тот невольно повернул голову и, не шевелясь, уставился на него, словно на смотру.
Подойдя к лестнице, Шнайдер постучал по одной из ступенек прикладом.
— Не знаю, что-то боязно лезть, — нимало не смущаясь, проговорил он, — дерево-то все прогнило. Да и голова у меня кружится, сами знаете!
— Шнайдер!
Снова оклик прозвучал резко, как удар бича, и фельдфебель яростно замахал пистолетом. Немцев отделяло от нас теперь всего каких-нибудь пятнадцать-двадцать метров, я смахнул слезы с ресниц и подумал, до чего же все это неправдоподобно, будто какое-то представление, сцена из спектакля, а мы зрители и при этом почти что мертвецы. Мне хотелось знать, чувствует ли все это Мартин, и я покосился в его сторону, но увидел лишь, что он наэлектризован и напряжен и у него вот-вот лопнет терпение: он весь сжался в комок, и ему явно не терпелось выпустить всю обойму в тех троих, что сгрудились у каланчи. А Герда лежала слишком низко и наверняка не видела ничего. Я осторожно передвинул ногу, и, вероятно, коснулся ее щеки, и тут же почувствовал ее руку на своей щиколотке, и ощутил легкое пожатие, точно своеобразный привет.
Солнце уже вышло из-за верхушек сосен, и мы отчетливо видели немцев, за исключением того, четвертого, который по-прежнему скрывался под сенью деревьев. Шнайдер прислонил винтовку к стене каланчи и неторопливо полез наверх, по нескольку раз проверяя каждую ступеньку, затем, взобравшись на лестничную площадку, остановился и, держась за подпорку, свободной рукой прикрыл глаза от солнца.
— Я же говорил, — прокричал он, показывая вокруг рукой, — никого здесь нет!
— Лезь до конца!
Фельдфебель несколько успокоился, когда Шнайдер полез дальше, он засмеялся тонким деревянным смехом и что-то сказал Робарту, но парень никак не реагировал на его слова, он стоял расслабясь, глядя в воздух, и на лице у него было мягкое, почти мечтательное выражение.
По моей спине струился холодный пот, но меня снова посетило прежнее необыкновенное, счастливое чувство, будто я зритель, присутствующий при спектакле, и я подумал, что, в сущности, так было всегда и всегда мне казалось, будто все вокруг только игра, а не явь. Да, так было всегда, с первой минуты, как я вступил в боевую группу, и это вбивало клин между всеми другими и мной. Наверно, они заметили это и потому никогда не давали мне самостоятельных заданий.
Но Мартин наверняка ничего похожего не ощущал, да и Герда тоже. Они не анализировали свое отношение к войне — она лишь побуждала их к действиям, и эти действия были для них так же естественны, как жизнь, и неизбежны, как смерть.
«Надеюсь, мне не придется стрелять в Робарта, — подумал я, — он чем-то похож на меня. Мы могли бы с ним подружиться, и готов побиться об заклад, что мы читали одни и те же книги и у нас рождались одни и те же мысли…»
Я закрыл глаза, защищаясь от слепящего влажного весеннего света, и услышал, как воркует голубь где-то в лесу, позади нас, и еще я слышал, как Шнайдер, пыхтя, взбирается по трухлявым ступенькам, и представил себе город, в котором вырос Робарт, — сонный южногерманский городок со средневековыми стенами и валом, школу с узкими окнами, сквозь которые пробивалось солнце. По вечерам мы уходили бы с ним вдвоем на прогулку в горы, в светлый альпийский лес с высокими деревьями, и говорили бы о прочитанных книгах, и на нем была бы клетчатая рубашка с открытым воротом, и он, улыбаясь, глядел бы на солнце узкими блестящими глазами и то и дело убирал бы со лба тонкую светлую прядь… но тут Герда сжала мою лодыжку, и я понял, что она увидела Шнайдера на верхней площадке пожарной каланчи.
Я поднял голову и тоже увидел его. Он снова снял с себя каску и раскачивал ее на ремне, точно маятник, Демонстрируя свою независимость.
— Что-нибудь видишь?
— Да. Лес.
Нарочито дурацкий ответ прозвучал как насмешка, и фельдфебель снова залился краской.
— Шнайдер! — крикнул он. — Каску надень!
— Так точно, но только я ничего не вижу.
— Идиот! Погляди на восток!
— А где восток?
— Вон там!
Фельдфебель показал на восток дрожавшим в его руках пистолетным дулом, старик неторопливо обернулся, а я плашмя растянулся на земле позади валуна и дернул ногой, чтобы предостеречь Герду. Надеюсь, что я угодил ей в плечо, а не в щеку. Тогда я не мог ее спросить, а после мы оба позабыли об этом. Я вспомнил это только вот сейчас. Мелочь, несущественная деталь, но она мучит меня чуть ли не больше всего. Одно я твердо помню: у нее вырвался глухой стон, почти вздох, а я, припав к колючему ложу из валежника и хвои, слушал, как бешено колотится мое сердце. Сквозь бледно-зеленую сеть из стеблей черники я видел Мартина на другой стороне оврага, он больше не держался за бедро и теперь сжимал окровавленной рукой затвор, а я недоумевал, где же он так поранился, потому что мы не слыхали никакой перестрелки. Мартин лежал повыше нас, и любой человек с мало-мальски приличным зрением наверняка увидел бы его с каланчи. «Не сооруди он тогда бруствер из сторожевой вышки, плохи были бы теперь его дела», — подумал я и еще долго лежал, уткнувшись лицом во влажный мох, и ждал, когда же Шнайдер перестанет ломать комедию и спустится с каланчи, так ничего и не увидев, и надеялся, что Мартин уловит момент и выстрелит из автомата, пока только трое из солдат при оружии. А сам я попытаюсь уложить Шнайдера. Правда, далековато для пистолета, но все же я попытаюсь уложить Шнайдера, а не Робарта, по-прежнему стоящего ко мне ближе всех, и я начал медленно приподнимать голову, передвигая дуло пистолета к краю валуна, и в то же мгновение старик буркнул:
— Нет, и здесь тоже никого! — И, повернувшись к нам спиной, он скрылся в люке и стал спускаться по лестнице.
Я держал его на мушке, между двумя высокими гибкими березами, тянувшими свои черные ветви к свету. Казалось, он, пятясь задом, выползает прямо из неба, а он не торопился и поглядывал то вверх, то вниз, словно сомневаясь, что же все-таки предпочесть: землю или небо, и, по мере того как он переходил со ступеньки на ступеньку, я опускал пистолет, так что дуло все время смотрело Шнайдеру в спину, чуть выше пояса. У него была толстая, широкая спина, я наверняка не промазал бы, а когда он остановился на лестничной площадке и на миг повернулся ко мне грудью, я стал целить ему в живот, чуть повыше ремня с орлом на застежке. Тут он снова повернулся ко мне спиной, чтобы преодолеть последние ступеньки, а фельдфебель нетерпеливо затопал ногами и прикрикнул на него:
— Шнайдер, пошевеливайся, живо!
Но почему не стреляет Мартин? Еще пять ступенек — и Шнайдер, спустившись вниз, возьмет свою винтовку. Почему Мартин не стреляет? Может, он хочет уложить сразу всех троих?
Я сильнее сжал рукоятку кольта обеими руками, слушая, как он еле слышно царапает острый выступ камня, и решил, что выстрелю сразу, как только Шнайдер встанет одной ногой на нижнюю ступеньку, а другой ступит на землю. Тогда Робарт успеет ничком повалиться на землю и укрыться за основанием каланчи, зато фельдфебелю, который стоит к нам ближе всех, будет крышка: Мартин уложит его из автомата, а о том солдате в кустах мы и думать не станем, а просто бросимся бежать…
Сороконожка проползла по камню, на который я оперся левой рукой, и я подумал: «Как только она доползет до валуна, я нажму на спуск, и почему только Мартин не стреляет!» Может, автомат дал осечку, но в здешней тишине мы расслышали бы это точно так же, как выстрел, а может, Мартин лежит в обмороке, оттого что потерял много крови, и успею ли я перемахнуть на ту сторону и схватить автомат, прежде чем они меня подстрелят? Повернув голову, я увидел, что он лежит все в той же позе и держит солдат под прицелом, и вот уже Шнайдер спустился вниз и, взял винтовку…
