Владимир Набоков - Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме
Министр. Неужели вы хотите, чтобы я поверил, что это сделали вы? Неужели вы хотите мне внушить… Полковник, удалитесь. Я при вас теряю нить, вы меня раздражаете.
Полковник. Люди уходят, дела остаются. (Уходит.)
Вальс. Какая перемена вида! Был конус, Фудзияма{267}, а теперь нечто вроде Столовой Горы.[36] Я выбрал ее не только по признаку изящной красоты, а также потому, что она была необитаема: камни, молочай, ящерицы… Ящерицы, впрочем, погибли.
Министр. Послушайте, понимаете ли вы, что вы под арестом, что вас будут за это судить?
Вальс. За это? Эге, шаг вперед. Значит, вы уже допускаете мысль, что я могу взорвать гору{268}?
Министр. Я ничего не допускаю. Но рассудок мой отказывается рассматривать этот… это… словом, эту катастрофу как простое совпадение. Можно предсказать затмение, но не… Нет-нет, стихийные катастрофы не происходят ровно в полдень, это противно математике, логике, теории вероятности.
Вальс. И потому вы заключаете, что это сделал я.
Министр. Если вы подложили динамита и ваши сообщники произвели взрыв, вас сошлют на каторгу, — вот и все, что я могу заключить. Полковник! (Звонит.) Полковник! (Входит Полковник.) Донесение какое-нибудь получено?
Полковник. Извольте.
Министр. Давайте сюда… Ну, вот… «Начисто снесена верхняя половина горы, именуемой в просторечии» — — дурацкое многословие… «…или, иными словами, пирамида в 610 метров высоты и в 1415 метров ширины базы. В уцелевшем основании горы образовался кратер глубиной в 200 с лишком метров. Взорванная часть обратилась в мельчайшую пыль, осевшую на нижних склонах горы и до сих пор, как туман, стоящую над полями у ее подножья. В близлежащих селах и даже на окраине города в домах выбиты стекла, но человеческих жертв покамест не обнаружено. В городе царит сильное возбуждение, и многие покинули свои жилища, опасаясь подземных толчков…» Прекрасно.
Вальс. Как я вам уже говорил, я в технике профан, но, мне кажется, вы злоупотребляете моим невежеством, когда заявляете, что я или мои сообщники произвели втайне сложнейший подкоп. Кроме того, не верю, что вы, дока, действительно думаете, что такого рода взрыв может быть вызван посредством динамита.
Министр. Послушайте, полковник, допросите этого человека, я с ним не могу говорить. Он меня нарочно сбивает.
Полковник. К вашим услугам. Итак, вы утверждаете, господин Вальс, что вы непричастны к этому делу?
Министр. Наоборот, наоборот! Вы не с того бока… Наоборот же: он говорит, что — —
Полковник. Ага. Итак, вы сознаетесь, господин Вальс, что данное дело не обошлось без вашего участия?
Министр. Нет, это невозможно… Что это вы, право, ставите вопрос криво! Человек утверждает, что он вызвал этот взрыв посредством своей машины.
Вальс. Эх, дети, дети… Когда вы наконец поумнеете?
Полковник. Итак, господин Вальс… Ну, о чем мне его еще спросить?
Министр. Господин Вальс, слушайте… Я старый человек… я видел в свое время смерть на поле битвы, я много испытал и много перевидел… Не скрываю от вас: то, что сейчас случилось, наполнило меня ужасом, и самые фантастические мысли одолевают меня…
Вальс. А вы свой портсигар нашли, полковник?
Полковник. Не ваше дело. И вообще — позволю себе сделать маленькое предложение: вы, ваше высокопревосходительство, утомились, вы сейчас отдохнете, позавтракаете, а я этого господина отправлю в сумасшедший дом. Затем соберем ученую комиссию, и в два счета она дознается до истинной геологической причины катастрофы.
Министр (к Вальсу). Извините его… Он в самом деле дитя, — и притом дитя не очень умное. Я к вам обращаюсь сейчас как старый человек, обремененный печалью и предчувствиями… Я хочу знать правду, — какова бы ни была эта правда… Не скрывайте ее от меня, не обманывайте старика!
Вальс. Я вам сказал правду за час до опыта. Теперь вы убедились, что я не лгал. Ваш секретарь прав: успокойтесь и хорошенько все обдумайте. Уверяю вас, что, несмотря на кажущуюся жестокость моего орудия, я человек гуманный, — гораздо более гуманный, чем вы даже можете вообразить. Вы говорите, что вы в жизни многое претерпели; позвольте вам сказать, что моя жизнь состояла из таких материальных лишений, из таких нравственных мук, что теперь, когда все готово измениться, я еще чувствую за спиной стужу прошлого, как после ненастной ночи все чувствуешь зловещий холодок в утренних тенях блестящего сада. Мне жаль вас, сочувствую рвущей боли, которую всяк испытывает, когда привычный мир, привычный уклад жизни рушится вокруг. Но план свой я обязан выполнить.
Министр. Что он говорит… Боже мой, что он говорит…
Полковник. Мое мнение вам известно. Безумец пользуется понятным волнением, которое в вас возбудило бедственное озорство природы. Представляю себе, что делается в городе, улицы запружены, я вряд ли попаду на свидание…
Министр. Послушайте меня… я — старый человек… У меня — —
Из шкафа выходит Сон, журналист. Его может играть женщина.
Сон. Не могу больше слушать эту канитель. Да-да, господин министр, сознаю, что мое появление не совсем прилично, но не буду вам напоминать, сколько я исполнил ваших секретных поручений в газетной области и как крепко умею держать красный язык за белыми зубами. Коллега Вальс, моя фамилия Сон, — не путайте меня с фельетонистом Зоном, это совсем другой коленкор{269}. Руку!
Полковник. Бесстыдник! Вывести его?
Министр. Мне все равно. Оставьте…{270} Душа в смятении… Я сейчас рад всякому советнику.
Вальс. Вот вам моя рука. Только — почему вы меня назвали коллегой? Я в газетах никогда не писал, а свои юношеские стихи я сжег.
Сон. О, я употребил этот термин в более глубоком смысле. Я чую в вас родственную душу, — энергию, находчивость, жар приключений… Не сомневаюсь, что когда-нибудь потом, на досуге, вы мне объясните, как вы угадали точное время этого интересного явления, столь изменившего наш прославленный пейзаж… а сейчас я, конечно, готов поверить, что вы изобрели соответствующую машину. Господин министр, мое чутье подсказывает мне, что этот человек не безумец.
Министр (к полковнику). Видите, не я один так думаю.
Полковник. Пока его не осмотрит врач, я придерживаюсь своего первоначального мнения.
Сон. Вот и чудно. Каждый пускай придерживается своего мнения, и будем играть.
Вальс. Да, будем играть. Полковник меня считает параноиком, министр — едва ли не бесом, а вы — шарлатаном. Я, разумеется, остаюсь при мнении особом.
Министр. Видите ли, Сон… в каком мы странном положении — —
Сон. Дорогой министр, в жизни ничего странного не бывает. Вы стоите перед известным фактом, и этот факт нужно принять или же расписаться в своей умственной некомпетенции. Предлагаю следующее: пускай будут произведены еще испытания. Ведь это вы сможете организовать, господин Вальс?
Вальс. Да, придется. По-видимому, почва еще недостаточно подготовлена.
Сон. Ну, с почвой-то вы обращаетесь довольно своеобразно. (К министру.) Что же, как вы относитесь к моему предложению?
Министр. Я думаю. Я думаю.
Сон. Лучше не думайте, будет только хуже.
Полковник (к Вальсу). Нет, пожалуйста, отодвиньтесь. Я хочу быть рядом с моим начальником.
Вальс. Мне здесь удобнее.
Полковник. А я вам говорю — —
Сон. Господа, не ссорьтесь. (К министру.) Ну что, додумали?
Министр. Ответственность колоссальна… решимости никакой… возможность оказаться в смешном положении — невыносима… президент выпустит на меня общественное мнение… меня разорвут…
Вальс. Это теперь совершенно не важно. Я спрашиваю вас, желаете ли вы еще демонстраций или вам достаточно сегодняшней? Вот в чем вопрос.
Полковник. Я не позволяю так разговаривать с моим министром…
Сон. Господа, все мы немножко взволнованы, и потому некоторая резкость речи простительна. (К министру.) Кончайте думать, пожалуйста.
Министр. …А посоветоваться не с кем… Боязно эту тайну разгласить… Боязно…
Сон. Это так просто: составьте комиссию из верных людей, и будем играть. Полковник, оставьте этот стул, право же, не до мелочей…
Полковник. Я не хочу, чтобы он там сидел.
