Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Всечасно мысль тобой питая,
            Хотелось мне в мечте
Тебя пастушкой, дорогая,
            Представить на холсте.
С простым убором Галатеи
            Тебе я прелесть дал;
Но что ж? напрасные затеи —
            Я сходства не поймал.

Всё стер и начинаю снова.
            Я выбрал образцом
Елену, в пышности покрова,
            В алмазах и с венцом.
То ж выраженье благородства,
            Как и в чертах твоих;
Но погляжу — опять нет сходства, —
            Не стало сил моих.

Так! видно мысль одна дерзает
            Постичь красу твою:
Пред совершенством повергает
            Искусство кисть свою.
Амур всего удачней пишет
            В сердцах твой милый вид,
А страсть, которой сердце дышит,
            Навек его хранит.

Шел Дервиш; утомясь в степи, палимой зноем,
            На опровергнутый садится истукан.
«Кому же сладостным обязан я покоем?» —
            Подумал и прочел он надпись: Тамерлан.
«Возможно ли? тому, кто мир страшил разбоем!
Теперь, забытый в нем, он путником попран».

Судьбой на все страны́ земные
Постановлен один закон —
Вселенной правят три слепые:
Фортуна, Смерть и Купидон.
Жизнь наша — пир, с приветной лаской
Фортуна отворяет зал,
Амур распоряжает пляской,
Приходит Смерть — и кончен бал.

Я выбран, как Парид, судьей;
Ты торжествуешь, как Киприда;
Решил не хуже я Парида,—
Заплатишь ли подобно ей?

Друзья! Опять нас вместе свел
В лицейский круг сей день заветный.
Не видели, как год прошел,—
Мелькает время неприметно!
Но что нам до него? Оно
Коснуться братских уз не смеет,
И дружба наша, как вино,
Тем больше крепнет, чем стареет.

С подоблачной вершины гор
Орел под своды неба вьется,
Вперив на солнце смелый взор,
Громам и молниям смеется;
А человек, сей царь земли,
В ничтожестве своем тщеславный,
Мечтает быть с богами равный
И пресмыкается в пыли.

От нимфы мстительной рогами
За то наказан Актеон,
Что видел дерзкими очами,
Чего б не должен видеть он;
Елены же супруга ими
Украсил лоб Венерин сын
За то, что видел он с другими
Что видеть должен бы один.

Когда Орфей, гласит преданье,
Проник Айдеса в глубину,
Певцу за дерзость в наказанье
Велели возвратить жену;
Тут бедный муж струнам коснулся
И лирой Тартар огласил —
Плутон игрой его трону́лся
И от жены освободил.

            Невинности златые годы!
Любви непокупной куда вы скрылись дни?
            Тогда любовников расходы
Считались нежности и ласки лишь одни.
Теперь уже не то, и средствами иными
Любовник действовать на милых принужден:
            Кто платит вздохами одними,
            Одной надеждой награжден.

            Два дни я с милою в разлуке,
И вот любви ее порукой два письма:
            В одном она, предавшись скуке,
            В тоске по мне сходя с ума,
Твердит, что уж со мной рассталась больше году;
В последнем — что меня не видит уж сто лет, —
            Ну, если день еще пройдет,
Ведь скажет, может быть, что не видала сроду.

Другого мысль проникнуть сразу,
Себя уметь скрывать всего,
Смеяться, плакать по заказу,
Любить и всех и никого,
Льстить и ругать попеременно,
Лгать и обманываться век —
Вот что зовется совершенный
В понятьи светском человек.

О Дружба! лучший дар всещедрых к нам богов!
Ты наполняешь жизнь весельем безмятежным
И, не изменчива, как резвая любовь,
Под старость дней еще живишь участьем нежным;

       Ты золотой осуществляешь век,
            Спрягая с постоянством счастье,
И, если б сохранил невинность человек,
            Ты б называлась — сладострастье.

            Родится человек, умрет,
            Умрет и больше не родится.
Что прошлого жалеть, грядущего страшиться?
            Вчера прошло и не придет,
Дождемся ль завтраго? Сей день нам дар судьбины;
Кто с наслажденьем жил, тот тайну жить постиг, —
            Так поживем же краткий миг
            Между рожденья и кончины!

Разбойником назвал Корсара обладатель
Ста сильных кораблей. Тот молвил: «Власть твоя:
            С суденышком — разбойник я,
            А с флотом — ты завоеватель».

Зимою пятый час, а свечи жечь пора.
Соседа Климыч ждал, сам вышел со двора;
Но, уходя, мелком на притолке оставил:
            «В шесть буду, подожди меня».
            Сосед шутник внизу прибавил:
«А если не прочтешь, так высеки огня».

Власть красоты, увы! сильнее всех властей:
Я глупостью считал гнев греков, казнь Пергама,
Глупцами Гектора, Ахилла и Приама,
Гомера ж, певшего их глупость, всех глупей.
Я не любил еще; теперь, влюбясь в Глицеру,
Решиться для нее на всё готов я сам:
Всё вижу иначе, дивлюсь певцу Гомеру,
Все правы — и Ахилл, и Гектор, и Приам.

Безостановочно в стекле пересыпаясь,
Сколь убедительно лесок сей учит нас,
            Что так и жизнь уходит, сокращаясь,
            И с каждым днем к нам ближе смертный час.
О, слабый человек! что дни твои? мгновенья!
В сем кратком поприще скользишь ты каждый шаг;
Не примечая, в гроб стремишься с дня рожденья;
Из праха созданный, рассыплешься во прах.

Существованье человека
Часами радостей сочтя,
Ничтожество познаем века
И в дряхлом старике — дитя.
Будь кратко поприще земное,
Лети лишь в счастьи и в покое
Станица легкокрылых дней;
Мой выбор без предубеждений:
Жизнь измеряется верней
Числом не лет, а наслаждений.

Открыться Лидии не смея,
Я в первый день ее любил;
Назавтра, несколько смелее,
Ей тайну сердца объявил;
День ото дня нетерпеливей,
Назавтра руку ей пожал;
Назавтра, прежнего счастливей,
У милой поцелуй сорвал;
Назавтра, миртами венчанный,
Я осчастливлен был вполне;
Но в тот же день, непостоянный,
Я пожалел о первом дне.