Анна Брэдстрит - Поэзия США

Когда мир будто ось в колесе, — недвижимее нет,
Когда ветер, что снасти нам рвал полстолетья, стихает,
Когда воздух безвольно, отчасти притворно, вздыхает,
Перепутав, где север, где юг, — появился на свет.

Ты явился в наш век, где с нервическим тиком часов
Сердце, такая, спорит о тактике силы всевластной,
Ты в столетье вошел в час едва ли, не самый злосчастный
И с улыбкой глядишь, как хиреет старик-филосо́ф.

В час, когда на блевотину пес возвращается смрадный,
Страх во тьме компромиссов раскрыл свой цветок белобедрый,
Когда Зло и Добро вершатся с улыбкою бодрой,
Слившись в рукопожатье навек на картине парадной.

Ты вошел в этот год, когда все обещания лгут,
И цветам не цвести, и померзнуть плодам недозревшим,
Нет пути молодым, и всеобщий отбой — устаревшим,
И куда, невозможно понять, и откуда бегут.

Но куда и откуда бежать нам сегодня, когда ты,
Как по камню, по сердцу ступаешь впервые, шажками
Подвигаясь вперед, научаясь владычить веками,
Наши дни и наш труд попирающий, розовопятый,

Чтобы гордым сознаньем созреть, как настанет пора
Над разломом столетий шагнуть из минувшего века, —
И уверенным взглядом и сердцем прозреть человека
В перспективе столетий, в веках совершенья добра.

В окно втекает лунный свет.
В сиянье призрачного дня
Вся комната плывет. Меня,
Подняв с постели, лунный свет
Уводит ночью летней назад на много лет.

Газон луною оснежен.
И в окнах лыбится луна.
И тень впотьмах, как зверь, страшна.
Поев, попив, полив газон,
Все спят — бескровны лица, вкушающие сон.

С подъятым к небесам перстом
В витрине манекен стоит,
Благословляющий Мэйн-стрит,
Лунатик, помнящий о том,
О чем мы забываем как ночью, так и днем.

Устав от странствий и дорог,
Теплушки три сошли с пути:
SR, L-NNR, Katy.
Где их носило, знает бог,
И спят, как три коровы, жуя чертополох.

Я помню пульманов разлет:
То грохот вдруг, то тишь вокруг,
И сердце, слышу, стук да стук.
Билет обратный взят: и вот
Вновь по путям разбитым ночь движется вперед.

Иду. Бугор, пустырный луг,
На нем нелепый школьный дом,
Во тьме еще страшней, чем днем.
И все ничтожным стало вдруг,
И стал земли огромной сужаться темный круг.

Там под луной, среди двора,
Где земь по-прежнему гола,
Там были дети, и была,
Как тень, беззвучна их игра.
Все кончилось: тихонько уходит детвора.

Глядят. Но я не мог в тот миг
По лицам бледным при луне
Их вспомнить — лица лгали мне,
Хотя любить я их привык,
Как небо ночью любит луны спокойный лик.

Тогда во взгляде их пророс,
Нет, не укор, не крик, не плач
И не прощенье, нет, — незряч
Был взгляд, но в нем сквозил вопрос
Смиренный, как молитва, сквозь бледный призрак слез.

Вот истина: вся жизнь должна,
Под солнцем или под луной,
У человека быть одной, —
Тогда, восставший среди сна,
Тебя не будет мучить бесплотная луна.

Я был там, где ничего
нет, но это не тишина,
ибо там голоса, и не
пустота, ибо там вполне
все заполнено, это место
заполняет небытие,
ребра сдавливает, и в горле
застревает его кусок,
как густая мокрота, и,
если кашляете в потемках,
в тех потемках небытия,
даже эха не слышно, так как
темнота не имеет стен,
или, если раздастся эхо,
вместо звука слышите смех,
смех, и только. Лампа горит
у кровати каждой, но света
не дает.

                       Я предупреждал
не смотреть тебя слишком долго
на сияние моря, но
я беру те слова обратно,
потому что та яркость не-
бытия, то есть море, вовсе
не небытие, а скорей
бесконечное море Небытия,

о котором мечтал Плотин.

Лежу в дешевом мотеле, и
Вверх брюхом зубатка скользит,
Мерцая, всю ночь по реке,
Черной и с жирным блеском,
Как масло, тихо сочащееся
Из кратера. Видишь! звезды
Высыпали, и река
Знает их белые имена,
И в белом мерцанье белая рыба
Плывет в могучем потоке ночи,
Который и есть река.

Лежу и потею в этом мотеле.
Это все лето, лето.

Река течет. Ее не удержишь.
Она, как ночь, куда-то уходит.

Она уходит куда-то.

Я должен спешить. Я должен идти
Куда-нибудь, где тебя нет и где
Не будет тебя никогда. Я должен
Куда-то отправиться, где Ничто
Реально, в силу того что только
Ничто есть реальность и сверх того
Есть море света. Мир — это притча,
И мы — ее смысл. Поток машин
Свою беготню начинает, и смысл
В кишках моих расцветает, словно
Бегония, этого я не решаюсь
Назвать по имени. — О водитель!
Тот свет догони, ради бога, ибо

Приходит время, когда мы все
                    хотим начать новую жизнь.

Все мифологии с этим согласны.

Танец чаек в буре, игры и рев тюленей
Над океаном и под водой…
Божественный избыток красоты
Правит игры, решает судьбы, растит деревья,
Громоздит горы, вздымает волны.
Невероятная радость.
Звезды огонь сближают, как губы. О, дай и мне
Соединиться с тобой, ведь ни одна девушка
Не пылает и не жаждет любви
Больше, чем я тебя на берегу тюленьем, где крылья
Ткут, словно ткань в воздухе,
Божественный избыток красоты.

Человек шел, всматриваясь в себя, и сбился
С пути, но отчасти, согласно природе вещей,
                                             за последний век
Наплодил гигантов; но, как маньяк,
Он слишком любил себя, и раздоры внутри него не дали
                 ему справиться с его порождениями.
У снов о себе не бывает острых краев,
И, вонзив лезвия в тело природы, он вонзил их в себя:
                 так захотели лезвия.
Разум его предвещает ему разрушение;
Актеон сквозь листву увидал Артемиду нагой, и его
                 разорвали его же собаки.
Малое знание — камешек из лавины,
Капля из океана: кто бы подумал, что эта малость значит
               так много?

Мы это давно предвидели — гнусность, чудовищную
          жестокость, всеобщее унижение: от этого нам
          не легче.
Мы слышали медленный каменный шаг армий, слышали
          все; мы затыкали уши, мы открывали глаза,
А они приближались. Мы ели, пили, спали, а они
          приближались. Иногда мы шутили, а они
          приближались. И вот
Они здесь. Теперь и слепой увидит, что вслед за ними —
          вырождение, голод разруха — и
Разгул эпидемий: но мертвых еще не достаточно,
          мертвых еще не достаточно. Пусть лучше
Людей будет мало, пусть живут они далеко друг
          от друга и не заражают друг друга; быть может,
          тогда здравость полей и гор,
Прохладного океана и мерцающих звезд проникнет им
          в души? Но это
                                   мечта, всего лишь мечта.
В будущем мы ограничим себя,
Позабудем многие человеческие мечты; лишь
          безоглядные, бессонные, трезвые скатятся с черной
          наклонной плоскости
К новым равнинам; и нам придется признать, что
          безумие — норма;
Придется признать, что война — яркий цветок
          или громкая музыка, что страсть пикирующего
          бомбардировщика
Так же прекрасна, как прочие страсти; что жизнь
          и смерть не так уж противоположны. Все это известно
Давно: но сколько новых страстей нам придется узнать
За новую сотню лет.
                              Что же ты плачешь, моя дорогая?
Такое уж время, и все в порядке вещей.
Если миллионы родились, миллионы умрут,
Если падет Англия, возвысится Германия,
Сильная собака опять окажется наверху,
Все в порядке вещей: это история.
Если погибнет цивилизация, то над этим
Будет повод задуматься. Только нам
До этого не дожить, моя дорогая,
Увы, нам до этого не дожить.