Михаил Штих - Зарытый в глушь немых годин: Стихотворения 1917-1922 гг.
Это очень напоминает импровизацию на заданную тему, которыми занимается на рояле герой романа – Сергей Спекторский. А автор темы к этому времени уже давно оставил поэтическую стезю.
В романе Пастернака «Доктор Живаго» главный герой, как известно, – профессиональный врач и поэт-любитель. При этом поэт он гениальный, и именно стихи Живаго остаются после его кончины несомненным залогом бессмертия. Пастернак намеренно отказал своему герою в звании «профессионального поэта». Только оставаясь полностью свободным от ограничений, накладываемых писательским долгом, призванием, требованиями времени, настроением общества, можно, по мнению Пастернака, сохранить качество подлинного художника – чуткую восприимчивость к миру. Поэзия дилетанта М. Штиха – это «греческая губка в присосках», открыто и непосредственно вбирающая в себя жизненные впечатления молодого талантливого автора. Остается лишь пожалеть, что он так рано отказался от продолжения своего поэтического поприща.
С. В. Смолицкий. ОБ АВТОРЕ
Михаил Львович Штих (11 [23] августа 1898 – 9 декабря 1980) был третьим, последним ребенком в семье московского врача-отоларинголога Льва Семеновича Штиха и его жены Берты Соломоновны, урожденной Залмановой. Рос, как растут поздние дети в больших дружных семьях (в год его поступления в гимназию средний, Александр, как раз закончил ее с золотой медалью).
Штихи «семейно» приятельствовали с Пастернаками. Лев Семенович лечил четверых детей Леонида Осиповича и Розалии Исидоровны Пастернак, но часто встречались и по более приятным поводам, чему остались материальные свидетельства – фотографии и рисунки: елки, застолья, семейные торжества. На них среди прочих запечатлены задушевные друзья-одногодки Боря и Шура – гимназисты и Миша – смешной щекастый карапуз, восемь лет разницы.
У Александра Штиха и Бориса Пастернака детское знакомство переросло в крепкую юношескую дружбу. Они вместе взрослели, постигали мир, делились открытиями. Встречались практически ежедневно, ненадолго расставаясь – писали друг другу письма. Они практически одновременно начали сочинять стихи.
Миша в 1908 успешно сдал вступительные экзамены в 4-ю московскую гимназию, но не поступил – не прошел по трехпроцентной норме, установленной для лиц иудейского вероисповедания. Через год, после повторной сдачи экзаменов, он всё же стал гимназистом. Получение образования рассматривалось в их среде непременной обязанностью перед семьей: университетский диплом был одним из немногих документов, дававших право жить в столице, за пределами черты оседлости.
Как и старшие дети в семье, Миша рано начал учиться музыке, но, в отличие от Анны и Александра, игравших на пианино, его (по собственным словам) «потянуло к скрипке». В гимназии учился прекрасно, однако всё же немного уступил старшему брату – окончил с серебряной медалью.
Неверующие в обычном понимании этого слова, к искусству Штихи относились с истинно религиозным поклонением, моральные нормы, которыми руководствовались в повседневной жизни, черпали из художественной литературы (не худший, если разобраться, источник). Искусству в семье служили и поклонялись. Старшая дочь, Анна, стала профессиональной пианисткой, Александр, окончивший в 1914 экономический факультет Московского университета, учился живописи и готовился к карьере профессионального поэта (в 1916 году издал книгу стихов). Его круг общения в это время – близкие к Борису Пастернаку молодые литераторы: Вадим Шершеневич, Самуил Фейнберг, Борис Кушнер, Сергей Бобров, сын Льва Шестова – Сергей Листопад, Константин Локс, Сергей Дурылин и другие. Миша, допущенный в компанию старших, поэзию тоже любил страстно и уже в гимназии знал наизусть огромное количество стихов. Учась в старших классах, побывал за границей – совершил паломничество по великим европейским музеям. Главным же для себя считал музыку и собирался стать скрипачом.
Однако жизнь сложилась иначе.
Закончив гимназию в 1917, Михаил провел лето на Волге, в Романове-Борисоглебске (в советское время – Тутаев), где в конторе Романовской мануфактуры работал его старший брат. Вероятно, впечатления того лета и осени были слишком сильными и серьезными в жизни 19-летнего юноши, требовали какого-то особого выражения. Они вылились в стихи. В отличие от старшего брата, официально состоявшего в союзе поэтов, Михаил, скорее всего, не предназначал свои поэтические опыты для публикации. По его стихотворениям можно прочитать историю души, это своего рода поэтический дневник.
В 1918 году Михаил Штих поступил в Московский университет на медицинский факультет, а в 1919 бросил его и стал студентом консерватории. Одновременно он пошел на службу – делопроизводителем 2-го разряда в один из отделов Наркомздрава. Вероятно, с работой ему помог дядя, брат матери, известный врач Абрам Соломонович Залманов, занимавший в то время пост одного из заместителей наркома здравоохранения. И когда летом 1919 года Залманова командировали в Крым для реализации ленинского декрета «О лечебных местностях общегосударственного значения», он взял с собой племянника в качестве секретаря – поработать в период летних каникул. Однако превратности гражданской войны сильно затянули командировку: Крым перешел в руки белых. Единственным документом, подтверждавшим личность Залманова, был мандат, собственноручно выписанный Лениным на бланке Совета Народных Комиссаров. Нечего было и думать о том, чтобы перебираться с ним через линию фронта. Дядя и племянник остались в Крыму, переезжая с места на место, их крымская одиссея закончилась лишь зимой 1920–21 гг.
Там, в Крыму Михаил Штих пережил большую, но недолгую любовь к девушке по имени Соня Мейльман, которая вместе с родителями покидала Россию. Крымские стихи этого периода составляют половину поэтического наследия М. Л. Штиха. В них – любовь, разлука и фоном – война, прекрасный Крым и корабли, уносящие людей на чужбину. Восемь из тридцати пяти стихотворений напрямую посвящены «С», в большинстве обозначена география скитаний: Судак, Алупка, Ялта, Тифлис. В Грузии тогда была меньшевистская республика, и дядя с племянником пытались перебраться домой оттуда – безуспешно. Вернулись они только после того, как Крым вновь взяли красные. Причем дядя поехал поездом, а племянник выбрал более романтический путь и поплыл на парусно-моторной шхуне «Риск». Разыгравшийся шторм порвал паруса, запустить машину моряки не смогли (стихотворение «Шторм»). Бурю удалось пережить, но после ее окончания шхуна оказалась посреди моря «без руля и без ветрил». Злоключения на этом не кончились, путешествия в эпоху гражданской войны по России описаны многими, предприятие это было рискованным в любом случае. Михаил Штих переболел двусторонним воспалением легких и вернулся домой лишь через три месяца, исхудавший, грязный и завшивленный. Все эти три месяца близким ничего не было о нем известно.
По возвращении Михаил продолжал вспоминать свою крымскую любовь, писал стихотворные послания к далекой возлюбленной, о которой не имел никаких вестей («Не надо сна. Я знаю и во сне»). Одной из просьб уехавшей девушки было разыскать в Москве ее родственницу, Евгению Лурье, приехавшую из Могилева учиться живописи. Штих нашел молодую художницу через адресный стол, они подружились. Женя тоже жила искусством, любила стихи, которые Миша читал ей во множестве. Вскоре он в нее влюбился. Навестив ее как-то за городом, осенью 1921, сделал признание – очень поэтически, прочитав посвященное ей стихотворение «Портрет». Девушка всё поняла. Она ответила: «Миша, мы с вами останемся друзьями. Вы меня поняли?» С растерзанной душой молодой человек вернулся домой, в Москву. Обуревавшие его чувства вылились еще в одно стихотворение («Эта боль – как туго затянутый пояс»).
Однако друзьями они остались, продолжали встречаться. 13 октября, на дне рождения брата Александра, Михаил познакомил Женю с Борисом Пастернаком. Дальнейшее Михаил Львович вспоминал так: «…однажды, когда мы с ней были по какому-то делу на Никитской, я сообразил, что в соседнем переулке (он, кажется, тогда назывался Георгиевским) живет Боря. И мы решили наугад, экспромтом заглянуть к нему. Он был дома, был очень приветлив, мы долго и хорошо говорили с ним. Он пригласил еще приходить. И через некоторое время мы пришли опять. На этот раз я ушел раньше Жени, и она с Борей проводили меня до трамвая. И я как-то, почти машинально, попрощался с ними сразу двумя руками и вложил руку Жени в Борину. И Боря прогудел: “Как это у тебя хорошо получилось”» .
Поняв, что Женя полюбила Бориса, Михаил посвятил ему стихотворение («Крадучись, дремотой тихою»). В нем, жалуясь на судьбу, он обыгрывает название книги Пастернака «Сестра моя, жизнь»:
Ведь твоя Сестра мне – мачеха,
Разве мы совсем чужие?
