Велимир Хлебников - Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены

Повернул. Готово.
Опять всё то же в мире теневом.
Но жук положен на цветок.
И, если это родина моя,
Она вновь спасена
Движением нехитрой рукояти.
Слава нам! Слава нежданному другу!

Мама! у меня был сон тяжелый,
И кто-то был сильней меня,
И волю мою изменил.
И божию коровку я спасла.
Пусть высохнет и летит куда захочется.

На изготовку!
Бери винтовку.
Топай, братва.
Направо, 38.
Сильнее дергай!
– Есть!
На изготовку!
– Лезь!
– Пожалуйте,
Милости просим!
– Стой, море!
Врешь, мать,
Седая голова,
Ты нас, море, не морочь.
Скинь очки.
Здесь 38?
– Да! Милости просим,
Дорогие имениннички!
Трясется голова,
Едва жива.
– Мать!
Как звать?
Живее веди нас, мамочка!
Почтенная
Мамаша!
Напрасно не волнуйтесь,
Всё будет по-хорошему.
Белые звери есть?
Братишка! Стань у входа.
– Сделано – чердак.
– Годок, сюда!
– Есть!
– Топаем, море,
Закрутим усы!
Ловко прячутся трусы.
Железо засунули,
Налетели небосые,
Расхватали все косые,
Белые не обманули их.
А ты, мать, живей
Поворачивайся.
И седые люди садятся
На иголку ружья.
А ваши мужья?
Живей неси косые,
Старуха, мне, седому
Морскому волку!
Слышу носом, –
Я носом зорок, –
Слышу верхним чутьем:
Белые звери есть.
Будет добыча.
Брат, чуешь?
Пахнет белым зверем.
Я зорок.
А ну-ка, гончие-братва!
«Вот – сколько есть –
И немного жемчужин».
– Сколько кусков?
– Сорок?
Хватит на ужин!
Что разговаривать!
Бери, хватай, братва, налетай!
И только! Не бары ведь!
Бери,
Сколько влезет.
Мы не цари,
Сидеть и грезить.
Братва, налетай, братва, налетай!
Эй, море, налетай! Налетай орлом!
– Даешь?
Давай, сколько влезет!
Стара, играй польку,
Что барышня грезит.
Голос:
«Мама, а мама!»
– Мать, а мать!
Держи ответ.
Белой сволочи нет?
«Завтра – соберется совет.
А я стара, гость!
Алое, белое,
Белая кость.
Где тут понять?
И белые волосы уже у меня.
Я – мать».

  Птах! Птах!
Выстрел, дым, огонь!
– Куда, пострел?
Постой! оружье, руки вверх!
– В расход его, братва!
– Стань, юноша, у стенки.
Вот так! Вот так!
Волосики русики,
Золотые усики.
– У печки стой, белокурый,
Скидай с себя людские шкуры!
«Гость моря, виноват
За промах:
Рука дрожала.
Шалунья пуля.»
– Смеется, дерзость или наглость?
Внести в расход?
«Даешь в лоб, что ли,
Товарищи братва,
Морские гости?
О вас молва: вы – великодушны».
– Можно!
Вполне свободно
Эту милость может
Море оказать!
Старуха, повернись назад.
– Даем в лоб, что ли,
Белому господину?
«Моему сыну?»
– Рубаху снимай, она другому пригодится,
В могилу можно голяком.
И барышень в могиле – нет.
Штаны долой
И поворачивайся.
И всё долой! Не спи –
Заснуть успеешь, – сейчас заснешь, не просыпаясь
«Прощай, мама,
Потуши свечу у меня на столе».
– Годок, унеси барахло. Готовься! Раз! Два!
«Прощай, дурак! Спасибо за твой выстрел».
– А так!.. За народное благо.
Трах-тах-тах!
    Трах!
– Спасибо, а какое:
С голубиное яйцо
    Или воробьиное?
Вот тебе и загадка!
Готов голубчик,
Ноги вытянул.
А субчик был хорош,
И маска хороша.
Еще два выстрела:
Вот этот в пол,
А этот в Бога!
Вот так! Сюда!
Пошлем его к чертям собачьим.
Мы, с летучим морем
За веселыми плечами
Над рубахой белой,
Над рубахой синей,
Увидим – бабахнем!
Штаны у меня широки,
В руке торчит железо,
И не седой бобер,
А море синее
Тугую шею окружило
И белую рубашку.
  Богу мать!
– Браток, что его, поднимать?
Нести?
Оставить – некрасиво.
– Плевать! Нам что!
  «Мама!»
– А это что за диво?
И будто семнадцати лет,
А волосы – снег!
И черные глаза
Живые!
«Море приносит с собою снег.
Я в четверть часа поседела.
Если не нравится смотреть на старуху,
Не смотрите, отвернитесь!
Владимир! Володя! Владимир!
Мама! он голый!»
– Барышня!
Трупы холода не знают!
И мертвые сраму не имут.
  Дела! Дела! Вольно!
– Подлец! Смеется после смерти!
А рубашек таких
Я не нашивал – хороша!
И пятен крови нет.
Полотно добротное.
Вошел и руку на плечо.
– Годок! я гада зарубил!
Лежит на чердаке.
У пулемета.
– Эге-ге!
– Где мать?
– Очень белая барышня,
Так вы побелели
Еще до нашего прихода?
Морского ветра еще и не дуло,
Морем и ветром еще и не пахло,
А здесь уже выпал снег
На чердак и на головы.
Торчало пулеметов дуло
Из-под перины?
Ничего, ничего.
Это ранней весной
Вишневый цвет
Упал вам на голову снегом.
Встряхнитесь, осыпятся листья,
Милая барышня.
Покрывало для гроба
Из цветов хорошее.
– Это и только!
– Браток!
Что ты ее мучаешь?
– А ну-ка,
Милая барышня в белом,
К стенке!
«Этой? Той?
Какой?
Я – готова!»
– А ну, к чертям ее!
– Стой!
Довольно крови!
Поворачивайся, кукла!
– Крови? Сегодня крови нет!
Есть жижа, жижа и жижа
От скотного двора людей.
Видишь, темнеет лужа?
Это ейного брата
Или мужа.
«Владимир!
Мама!»
– Ты бы сказала «папа»,
Это было бы веселее!
Где он, в бегах?
В орловских рысаках?
Дал рыси и прибавил ходу?
А может, скаковой любимец?
И обгоняет в скачках?
Ну, кукла, уходи,
Пошла к себе!
Глаз не мозоль!
Здесь будет попойка.
– Не плачь, сестрица,
Здесь не место вольным.
У нас есть тоже сестры
В деревнях и лесах,
А не в столицах.
Иди себе спокойно, человек,
Своей дорогой.
– Раз зеркало, я буду бриться!
И время есть.
Криво стекло,
Косая рожа.
Друзья, в окно
Всё это барахло –
Ему здесь быть негоже.
И сделаем здесь море,
Чтоб волны на просторе.
Да только чайки нет.
А зеркало, его долой,
Бах кулаком!
– Себя окровянил.
Склянка красных чернил это зеркало.
– Вояка с зеркала куском!
– Порой жестоки зеркала. Они
Упорно смотрят,
И судей здесь не надо –
Поболее потемок!
    Годок!
Дай носовой платок!
«Владимир!
Володя!»
– Он вымер! Он вымер
Сегодня!
Вымер и вымер!
Тебя не услышит!
Согнутый на полу
Владеет миром.
И не дышит.
– А это что? Господская игра,
Для белой барышни потеха?
Сидит по вечерам
И думает о муже.
Брянчит рукою тихо.
И черная дощечка
За белою звучит
И следует, как ночь
За днем упорно.
Кто играет из братвы?
– А это можем…
Как бахнем ложем…
Аль прикладом…
Глянь, братва,
Топай сюда,
И рокот будет, и гром, и пение…
И жалоба,
Как будто тихо
Скулит под забором щенок.
Щенок, забытый всеми.
И пушек грохот грозный вдруг подымается,
И чей-то хохот, чей-то смех подводный и русалочий.
Столпились. Струнный говор,
Струнный хохот, тихий смех.
– Прикладом бах!
Бах прикладом! Смейся, море!
Море, смейся! Большой кулак бури.
Сегодня ходи по ладам…
В окопы неприятеля снарядом… раз!
В землянках светлый Богоматери праздник,
Где земляки проводят тихо.
Нужду сначала кормят
Белым телом,
А потом червей.
Две смены, две рубашки,
Одна другой тесней.
Одно и то же кушанье двум едокам.
Ишь, зазвенели струны!
Умирать полетели.
Долго будет звенеть
Струнная медь.
– Вдарь еще разок,
Годок!
Гудит как пчелы,
Когда пчеляк отымет мед.
    Бах! Бах!
Ловко, моряки.
Наше дело морское:
Бей и руши!
Бей и круши!
Ломите, ломайте,
Гр<о>бьте и грабьте,
Морские лапти!
Смелей! Не робь!
Не даром пухли.
Чинить найдутся,
А эту рухлядь,
Этот ящик, где воет цуцик,
На мостовую
За окно!
Пугать соседок
Эдак!
Это дело подходящее.
Море, бурное оно.
Это по-нашенски,
А не по-нищенски.
Вдребезги,
Ббаам-паах!
Нынче море разгулялось,
Море расходилось,
Море разошлось.
Экая сила.
Никого не задавило?
– Никак нет.
Только трех муравьев,
Вышедших на разведку.
Пылища. Силища!
– Где винтовка, детка?
Годок, сними того грача!
– Сейчас!
Tax!
Готов.
– Попал?
– Упал.
Мертв.
– А где старуха?
Мать, ты здесь?
Жратвы!
Вина и лососины!
И скатерть белую.
Цветы. Стаканы.
Будет пир как надо.
Да чтоб живей
И мясо и жаркого,
Не то согнем в подкову!
Годочки, будем шамать,
Ашать, браточки, кушать.
    Жрать.
Сейчас пойдет работа-мама!
И за скулою затрещит.
А всё же пахнет.
От мертвых дух идет.
«Владимир!»
– Владимира ей надо – стонет!
А нас забыла, нас не хочет!
Давайте все морочить:
– Мы здесь!
– Я здесь, Оля!
– Я здесь, Нина!
– Я здесь, Верочка!
    Мяу!
– Вот смехота!
Тонким голосом
Кричи по-бабьему.
– Ребята, не балуйтесь
У гроба, у смерти.
– А ловко ты
Прикладом вдарил.
Как оно запоет,
Зазвенит, заиграет
И птицей, умирая, полетело.
Аж море в непогоду.
Слушай, там в дверях
Дощечка
«Прошу стучать».
Браток поставил «ка» – вышло
«Прошу скучать».
На дверях гроба молодого,
Где сестры мертвого и вдовы.
    Ха-ха-ха!
   Какое дышло.
– И точно, есть о ком
Скучать той барышне-вдове
С седыми волосами.
Мы, ветер, принесли ей снег.
Ветер моря.
Море так море!
Так, годочки,
Мы пройдем как смерть
    И горе.
С нами море!
С нами море!
Трупы валяются.
Море разливанное,
Море – ноздри рваные,
Да разбойничье,
Беспокойничье.
Аж грозой кумачовое,
Море беспокойничье,
Море Пугачева.
– Я верхним чутьем
Белого зверя услышал.
Олень! Слышу,
Пахнет белым!
Как это он бахнет!
За занавеской стоял,
Притаился маменькин сынок.
Дал промах
И смеется.
Я ему: «Стой, малой!»
А он:
«Даешь в лоб, что ли?» –
«Вполне свободно», – говорю.
Трах тах-тах!
Да так весело
Тряхнул волосами,
Смеется.
Точно о цене спрашивается,
   Торгуется.
Дело торговое,
Дело известное,
Всем один конец,
А двух не бывать.
К богу мать.
А плевать.
«Вполне свободно», – говорю, –
Это можно,
Эту милость может
Море оказать».
   Трах-тах-тах!
  – Вот как было:
Стоит малой:
«Даешь в лоб, что ли?» –
«Вполне свободно», –
Отвечаю.
Трах-тах-тах! Дым! И воздух обожгло.
Теперь лежит златоволосый,
Чтобы сестра, рыдая, целовала.
«Киса, моя Киса,
Киса золотая».
– Девочка, куда?
Пропуск на кошку!
Стой!
– Годок, постой,
Нет пропуска на кошку.
В окошко!
– Как звать?
«Марусей.»
– Мы думали – маруха,
Это лучше.
«За стол садитесь, гости».
Прямая, как сосна,
Старуха держится.
А, верно, ей сродни Владимир.
Сын. Она угрюма и зловеща.
«Из-под дуба, дуба, дуба!»
Часам к шести.
– Налей вина, товарищи!
Чтоб душу отвести!
Пей, море,
Гуляй, море,
Шире, больше!
Плещись!
Чтоб шумело море,
Море разливанное!
«Свадьбу новую справляет
Он, веселый и хмельной… и хмельной»…
– Вот денечки.
Садись, братва, за пьянку!
За скатерть-самобранку.
«Из-под дуба, дуба, дуба!»
Садись, братва!
Курится?
– Петух!
– О боже, боже!
Дай мне закурить.
Моя-тоя потухла.
Погасла мало-мало.
Седой, не куришь – там на небе?
– Молчит.
Себя старик не выдал,
Не вылез из окопа,
Запрятан в облака.
Все равно. Нам водка – море разливанное,
А Богу – облака. Не подеремся.
Вон Бог в углу.
И на груди другой –
В терну колючем,
Прикованный к доске, он сделан,
Вытравлен
Порохом синим на коже.
Обычай морей.
А тот свечою курит…
Лучше нашей – восковая!
Да, он в углу глядит
И курит.
И наблюдает.
На самоварную лучину
Его бы расколоть!
И мелко расщепить.
Уголь лучшего качества!
Даром у него
Такие темно-синие глаза,
Что хочется влюбиться,
Как в девушку.
И девушек лицо у Бога,
Но только бородатое.
Двумя рядами низко
Струится борода,
Как сумрачный плетень
Овечьих стад у озера,
Как ночью дождь.
Глаза передрассветной синевы
И вещие и тихие,
И строги и прекрасны,
И нежные несказанной речью,
И тихо смотрят вниз
Укорной тайной,
На нас, на всю ватагу
Убийц святых,
На нашу пьянку
Убийц святых.
– Смотри, сойдет сюда
И набедокурит.
А встретится, взмахнет ресницами,
И точно зажег зажигалкой.
Темны глаза как небеса,
И тайна вещая есть в них
И около спокойно дышит.
Озера синей думы!
– Даешь в лоб, что ли?
Даешь мне в лоб, Бог девичий,
Ведь те же семь зарядов у тебя,
С большими синими глазами?
И я скажу спасибо
За письма и привет.
– Море! Море!
Он согласен!
Он взмахнул ресницами,
Как птица крыльями.
Глаза летят мне прямо в душу,
Летят и мчатся, машут и шумят.
И строго, точно казнь,
Он смотрит на меня в упорном холоде!
О ужасе рассказами раскрытые широко,
Как птицы мчатся на меня.
Летели птицами те синие глаза мне прямо в душу.
Как две морские птицы большие, синие и темные,
В бурю, два буревестника, глашатая грозы.
И машут и шумят крылами! Летят! Торопятся.
Насквозь! Насквозь! Ныряют на дно души.
– Так… Я пьян… И это правда…
Но я хочу, чтоб он убил меня
Сейчас и здесь, над скатертью,
Что с пятнами вина, покрытая стеклом.
Море!
– Шатия-братия!
Убийцы святые!
В рубахах белых вы,
Синея полосатым морем,
В штанах широких и тупых внизу и черных,
И синими крылами на отлете, за гордой непослушной шеей,
Похожими на зыбь морскую и прибой,
На ветер моря голубой,
И черной ласточки полетом над затылком,
Над надписью знакомой, судна именем.
О, говор родины морской, плавучей крепости,
И имя государства воли!
Шатия-братия,
Бродяги морские!
Ты топаешь тупыми носками
По судну и земле
И в час беды не знаешь качки,
Хоть не боишься ее в море.
Сегодня выслушай меня:
Хочу убитым пасть на месте,
Чтоб пал огонь смертельный
Из красного угла. Оттуда бы темнело дуло.
Чтобы сказать ему «дурак!»
Перед лицом конца.
Как этот мальчик крикнул мне,
Смеясь беспечно
В упор обойме смерти.
Я в жизнь его ворвался и убил,
Как темное ночное божество.
Но побежден его был звонким смехом,
Где стекла юности звенели.
Теперь я Бога победить хочу
Веселым смехом той же силы,
Хоть мрачно мне сейчас
И тяжко. И трудно мне.
Бог! я пьян…
– Назюзился… наш дядя…
А время на судно идти. – Идем!
– Я пьян, но слушай…
Дай закурим!
И поговорим с тобою по душам.
Много ты сделал чудес,
Только лишь не был отцом.
Что там! Я знаю!
Ты девушка, но с бородой.
Ты ходишь в ниве и рвешь цветы,
Плетешь венки
И в воды после смотришься.
Ты синеглазка деревень,
Полей и сел
С кудрявою бородкой,
Вот ты кто.
Девица! Хочешь,
Подарю духи?
А ты назначишь
День свиданья,
И я приду с цветами,
Утонченный и бритый,
Томный.
Потом по набережной,
По взморью мы пройдемся.
Под руку,
Как надо!
Давай поцелуемся.
Обнимемся и выпьем на «ты».
Иже еси на небеси.
Братва, погоди,
Не уходи, не бесись!
Русалка
С туманными могучими глазами,
Пей горькую!
Так.
Братва!
Мы где увидимся?
В могиле братской?
Я самогона притащу,
Аракой бога угощу
И созовем туда марух.
На том свете
Я принимаю от трех до шести.
Иди смелее:
Боятся дети,
А мы уж юности – прости.
Потом святого вдрызг напоим,
«Одесса-мама» запоем.
О боги, боги, дайте закурить!
О чем же дальше говорить…
Пей, дядько, там в углу!
Ай!
Он шевелит устами
И слово произнес… из рыбьей речи.
Он вымолвил слово, страшное слово,
И это слово, о, братья, –
«Пожар!»
– Ты пьян! Нет, пьяны мы.
– До свидания на том свете.
Даешь в лоб, что ли?
– Старуха! ведьма хитрая!
Ты подожгла?
Горим! Спасите! Дым!
– А я доволен и спокоен.
Стою, кручу усы, и всё как надо.
Спаситель! Ты дурак.
– Дает! Старшой дает!
В приклады!
Дверь железная!
Стреляться?
Задыхаться?