Велимир Хлебников - Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены

Слышишь, ветер, слышишь ужас?
Ветра басня стала делом.
В диких сетях обнаружась,
Бьется Вила нежным телом.
Режут листья, как мечи,
Кожу неги и услад,
Водяной бугай, мычи,
Жабы, вам забить в набат!
Пышных кос ее струя,
По хребту бежит змея.
И натянутые клетки,
Точно тени зимней ветки,
Сот тугой и длинной сетки –
Режут до крови рубцы.
И на теле покрасневшем
Отпечатана до мяса
Сеть вторая – на руках,
Точно тени на снегу
Наклоненных низко веток.
И, запутанная в соты,
Дичь прекрасная охоты
Уж в неволе больше часа,
Раскраснелась и в слезах,
Слезы блещут на глазах.
Дрожат невода концы.
Холить брось свои усы,
Злой мальчишка и пророк,
Это злой игре урок.
Вила лесным одуванчиком
Спускалась ночью с сосны,
Басне поверив обманщика,
Пленница сеток, не зная вины.
Ну, берись скорей за помощь,
Шевелись, речной камыш!

Цапля с рыбою в зобу
Полетела за плотину.
Вила милая, забудь
Легкой козни паутину.
Я в раскаянья позднем
Говорю «прощайте» козням.

Малого рыболова
Плеском влаги испугаю.
Чу, опять пронесся снова
Водяного рев бугая.
Сестры, подруги,
Зубом мышиным
Рвите тенета.
Ветер, маши нам.
После поймете!

Ля! Ля! Ля!
Девушки, ля!
Рвет невода
Белая жинка.
Всюду заминка,
Льется вода.
Спят тополя.
Синяя доля
Ранней зари.
Сказку глаголя,
Шли рыбари.
В руках уда,
Идут сюда.

Поспешите, пастушата!
Ни видений, ни ведуний,
Черный дым встает на хате,
Всё спокойно и молчит.
На селе, в далекой клуне
Цеп молотит и стучит.
Скот мычит, пастух играет,
Солнце красное встает.
И, как жар, заря играет,
Вам свирели подает.

Я вижу странный сон.
Девушка несет на ладони мой народ
И бросает его в пропасть.
Он походит на красного жучка
С слабыми рябыми крыльями.
Он мал и ничтожен и близок к смерти.
Мать приказала из окна
Вымыть руки и бросить на землю.
Дочь отвечает: «Я сделаю это, о мать!..
Он упал в воду около окна».
Она села у окна и плетет косу.
И пьет квас.
Близко паденье моего народа!
Тяжелый сон, учитель!

Всё волны. Мы не на гребне,
А в упадке.
Когда пространство Лобачевского
Сверкнуло на знамени,
Когда стали видеть
В живом лице
Прозрачные многоугольники,
А песни распались, как трупное мясо,
На простейшие частицы,
И на черепе песни выступила
Смерть вещего слова,
Лишь череп умного слова,
Вещи приблизились к краю.
А самые чуткие
Горят предвидением.
Утром многие голоса поют на крышах.
Вот оно восходит,
Солнце падения моего народа!
И темными лучами
Первыми озарило
Горы и меня.
Горы и мы
Светимся зеркалом
Великого солнца смерти.
А спящие долины
Еще собирают колосья.

Слушай! Когда многие умерли
В глубине большой воды,
И родине ржаных полей
Некому было писать писем,
Я дал обещание,
Я нацарапал на синей коре
Болотной березы
Взятые из летописи
Имена судов,
На голубоватой коре
Начертил тела и трубы, волны, –
Кудесник, я хитр, –
И ввел в бой далекое море
И родную березу и болотце.
Что сильнее, простодушная береза
Или ярость железного моря, кипящего от ядер?
Я дал обещание всё понять,
Чтоб простить всем и всё,
И научить их этому.
Я собрал старые книги,
Собирал урожаи чисел кривым серпом памяти,
Поливал их моей думою, сгорбленный, сморщенный,
Ставил упершиеся в небо
Столбы, для пения на берегу моря.
Поставил и населил пением и жизнью молодежи
Белые храмы времени, вытесанные из мертвого моря.
Я нашел истины величавые и прямые,
И они как великие боги вошли в храмы
И сказали мне: «Здравствуй!», – протянув простодушные руки,
Наполнили дыханием
Пустынные белые храмы.
Мой разум, точный до одной энной,
Как уголь сердца, я вложил в мертвого пророка вселенной,
<Стал> дыханием груди вселенной.
И понял вдруг: нет времени.
На крыльях поднят как орел, я видел сразу, что было и что будет,
Пружины троек видел я и двоек
В железном чучеле миров,
Упругий говор чисел.
И стало ясно мне,
Что будет позже.
И улыбался улыбкою Будды,
И вдруг застонал, увидев молнии и подымая руку,
И пена пошла из уст, и <молнии> растерзали меня.
Ты видишь зажженную спичку
У черного порохового погреба,
Раньше забором закрытого,
Гремучей смеси,
Труда и бар,
Царей и яростных
Охотников на них.
Смотри: огромный толкнет нас,
Мы полетим со стульев земного шара
В пропасть звезд.
Готов ты окунуться в смерть?
Тогда, пловцы по водам смерти,
Смело грянем в воды
И будем разбивать жестокою рукой
Реку смерти.
Купанье всегда освежает,
Хотя трудно в начале.
Идем, учитель!

Думай.

Думаю; решил и ухожу.

По-прежнему зеленые листья
На дереве сидят, как бабочки,
И каждое дерево,
Как зеленый рыбак,
Раскинуло зеленый невод
В бесконечную синь моря неба
И ловит солнце трудолюбивей.

Товарищи!
Вы видите умный череп вселенной
И темные косы Млечного Пути,
Батыевой дорогой зовут их иногда.
Поставим лестницы
К замку звезд,
Прибьем как воины свои щиты, пробьем
Стены умного черепа вселенной,
Ворвемся бурно, как муравьи в гнилой пень, с песней смерти к рычагам мозга,
И ее, божественную куклу с сияющими по ночам глазами,
Заставим двигать руками
И подымать глаза!
Там, где маховики, капая маслом,
Двигают мозгом,
Где колеса и куксы,
Вы увидите меня на ремне,
Распиливающим первую волю,
Священником взлома и воровства,
Ломающим священные запоры.
Напильник и небо! Какая встреча,
Какое свидание на балу слов!
Мы обратим ее в куклу!
Мы заставим ее закатывать глаза
И даже говорить «папа» и «мама».
На приступ главных рычагов!
Мы сделаем из неба
Говорящую куклу.
Дети великого замысла,
За мной!

Крепи!
Крепи!
Ставь выше!
Ведьме в ухо!
Еще, еще!
Ставь к правому виску.
Теперь уж не сорвется.
У правого виска
Поставлены лестницы. Долота в дело!
Трепещут за плечами каждого
Моря из гордости и смелости.
Сюда поставить буравы и сверла.
Гремучие шашки, ваше слово!
К виску вселенной!
Смелые как муравьи,
Незаметные как ночь,
Спрыгнем по ту сторону черепа
И начнем нашу работу.
Солнце, играя на волосах,
Дает багровые шлемы воинов нам всем.
Последняя ступень! Озарена мировой зарей.
Уже! я встал на проломленный череп.
Я щупаю небо.
Один за одним
Прыгаем вниз,
Точно веревкой обвязанные.
Мы отделены от земли
Многими годами бега своего.
Мы взлетим на небо
И через многие тысячи лет
Вернемся на землю
Непонятным прахом.
И снова между рычагов
Белеет полотно для теней.
Всё то же лицо на голубом жемчуге.
Как! та самая, державшая
Жука на ладони,
Опять сидит у темного окна.
И полна колебаний. «Да» и «нет» помавают крылами.
Вот надпись человеческими знаками
И рядом ручка. Мне что-то здесь главное…
«Пришелец! ты ворвался
В этот мир
И, если ручку повернешь,
Спасешь любимую тобой коровку божью.
Может быть, красное существо – ваш народ
И ваша родина. Тогда умом и только мыслью
Спасенье народу принесешь.
Сейчас он тонет в воде.
Вот ручка моей воли.
Поверни! Направь. Так просто».