Николай Тихонов - Полдень в пути

Смятенные шли перед ним
Шорохи, соль, песок,
Он, синим холодом тесним,
Ударил Севером в висок.

Перехлестнул кору, уча
Деревья сопротивленью,
Упорных ломая, по кротким стуча,
Слепых обволакивал тенью.

Волну хребтов рукой густой
Подбросил, тешась, ближе —
Был ястреб, точно лист простой,
Сбит сбоку им и унижен.

Но птица, решеткой ноги сложив,
Скрипела, вниз скользя,
Глаза ее — острые ножи —
Шипели…

Кустарники рвались стаей,
Поля сдавались на милость,
Он шел, дышать не переставая,
Следя, чтобы все клонилось

Темнообразьями фелюг,
Трубами, по трубкам, забытым
В зубах, канавами на валу,
Бельем, плясавшим в корытах.

Шел широко и травил миры,
Подпрыгивая, зачеркивал
Головы, стекла, карьеры горы
И все ж — недоумевал:

Затем, что опять деревья лица
Несли, от земли подняв
Козьи глаза, острей черепиц
Бежали по зеленям.

Мангалы дымили, вились усы,
Гречанки красили брови,
Ненужную рыбу жевали псы,
От лени с волнами вровень…

Я гостем прошел перед тобой,
Ветрами земли качаем,
Дыханья твоего прибой
Вздымался, неисчерпаем.

          Гремя своим ростом и голосом,
          Выбрасываясь из тумана,
          Ты гнев высылало на вал,
          Он свинчивал в белые полосы
          Бежавшие рыхло поляны
          И вдребезги разбивал.

Когда не служат кровлей горы,
Постелью — степи, мосты —
Петля, беглец кончает спорить,
К тебе приходит он, чтоб ты
В размах синего предела
Его обуло и одело.

Когда не спалось им, а песни истлели.
Ты солью кормило их и стыдом,
Ты отдало черной беде в Марселе
Людей оставивших дом.

Сломавших винтовки о выступ
Твой разный размах зашвырнул
Туда, где выходит на выстрел
Пустынь длинный гул,

И свергнул легших не в песке —
На дно Босфорово плавать,
Вещать на мертвом языке
Про добровольческую славу.
Ты право, судилище, ты хохочи,
Законы пишут на воде,
Все побежденные ручьи
Всегда глотал водораздел.

          Чалма ли правит, или фуражка
          На берегах тебе под стать.
          Твоим рукам не будет тяжко
          Надменной ночью клокотать.

Но, одеяло расстелив
С затасканным концом,
Я смею на старом отрыве земли
Лежать к тебе лицом.

          Вот я в горло времени дую,
          Сабель горят чеканы,
          Трясут твою руку, руку седую
          Днепровских папах атаманы.
          Летает пламень на курень,
          От качки страны рушатся,
          Как груши в сломанный плетень.
          Под свистами свинца,
          И сыну статному не лень
          Переиграть игру отца.

Склони рога, о берегах
Забота новая строга,
Стучит московская нога
Теперь о берега.

          Как в годы год, как в волны лот,
          Как сталь между углей,
          Гудел ямбический полет
          На пушкинской земле.

Среди колодников, колод,
Усмешкой распечатанных,
Среди колодцев и полей,
Неравных и заплатанных,
Быть надоело одному,—
Он поднял кольца побережий,
Грозы и скуки на краю,
Пустил гулять отвагу,
Ударил в связанную тьму,
В Россию перезвоном свежим
Громадных песен — про твою,
Про зеленеющую влагу.

Через дебри, года, оды,
Из домов, где камень затих,
Из лесов, где зеленая одурь,—
Я расстелил одеяло на отдых
У звучных честно ног твоих.
          Дымом трубки я буду петь,—
          Дыши и вздымайся гуще,—
          Тебя, цветущее, как медь,
          Как слово, в ночь бегущее.
Проникнись табака
Революционным дымом.
Он безбандеролен, как и рука,
Как ты — неукротим он.
          Буря жиреет на якоре,
          Чем пахнет твой горизонт?
          Вчера еще маяк горел,
          Сегодня слеп и он.
Чайка причаливает, ждет
На теплых плечах громад,
К седым чанам в садах идет,
Восходит виноград.
          Лодка ступает на лотки,
          Шипя по ракушек резьбе,—
          Ворот ворчит повороту руки,
          Ворот выносит корму на себе.
Колебля загар усов,
Мачты шатают тени,
Республика ищет парусов
Для тысячи направлений.
          Покатый, короткий узел,
          Упорство игры изучив,
          Мыс возится с морем, он сузил
          Размытые солью зрачки.
Светлеет вдруг, подняв из пены
Лицо свое береговое,
Без времени, без перемены,
Но берегись: оно другое!

Закат согнул свой желтый стан,
Снимая с веток птичью речь,
Чтоб в смуглоту упала та,
В прохладу смуглых плеч.

          Он мачты застеклял в порту
          И выдувал из волн огни —
          Не ты ли властвовала тут
          С ним вместе и над ним?

С любезностью всех негордых,
У сада, у бревен сарая,—
Ты тени сгоняла на отдых,
Шагами тишь проверяя.

          Постелена козам солома,
          И куры в курятне отменной.
          У нас ни постели, ни дома —
          Ничего, кроме старой Вселенной.

Ничего, кроме радости зрячей,
Так о ней одной говори.
Волна, бездомная рыбачка,
Волочит звезды-козыри.

          Зеленые, желтые — пачками —
          Всплывают, тонут, и опять
          Ты можешь, платья не запачкав,
          Их с камня подобрать.

Светляк, приплывшая звезда,
Дождь капель радуг рябей,
Они идут твоим сандальям,
Как эта ночь тебе.

          Возьмем живущего дары:
          Что, если все богатые
          Нам в руки козыри сданы
          Ночами, вихрями, закатами?

И мы обречены играть,
Тасуя жизнь без берегов,
А им заимствовать пора
От наших песен и шагов —

          Еще играть, еще южней
          Сияньем шеи, губ, как пеной
          Волн бесхитростных на дне
          И наверху таких надменных.

Льется воздух, мужеством настоен,
Пыль чужая падает с плеча,
В днях чужих я жил не как историк,
Нрав племен в томах не изучал,

Жилы строк в моих скрипели жилах,
В них любовь и ненависть моя,
По-другому чайки закружили,
За Толбухин вылетев маяк.

Им не надо плыть в закат зловещий,
В чужестранной ночи костенеть,
В уши мне советский говор плещет,
Мне в глаза залива светит медь.

Угасает запад многопенный,
Друга тень на сердце у меня,
По путям сияющей вселенной
Мы пройдем когда-нибудь, звеня:

Но куда б по свету ни бросаться,
Не найти среди других громад
Лучшего приморского красавца,
Чем гранитный город Ленинград.

Мир молодой, как небо на заре.
Встречал меня на той полугоре.
И, книжным словом не оскорблена,
Чернела леса дальняя стена.

И созданная заново роса
Гордилась тем: росу пила оса.
И шепоты властительные трав,
В свое дыханье мощь земли вобрав,
Вступали в спор с могучею осой,
Был у осы граненый глаз косой.

Казалось, шепчет мне полугора
Мильоном уст: тебе устать пора.

Я сел на пень. Я вспомнил жизнь свою.
Я унижать ее не устаю.
Разменивать на мусор малых дел,
Как будто не поставлен ей предел.
И, может быть, уж вся она за мной,
Как этот холм перед лесов стеной.
И объяснить я должен муки все
Немедля — курослепу иль осе.

Кому еще? Я вспомнил город твой,—
Ты спишь еще, и сон над головой,
Закрыты ставни. Улица гремит
Железом всех сомнений и обид.
Ты спишь еще. Еще твоей рукой
Владеет жизни комнатный покой.
Ты — легкая, не знавшая родов,
Ты — вольная в неволе городов,
Ты тихо спишь — и, как у статуй ровно,
Твои глаза глядят еще условно!