Сергей Рафалович - Пленная Воля

Тихий гость пред очагом.
Тихо в доме; а кругом
Ждут толпой чужие.
Хлынут в дверь. Но до поры
С гостем только две сестры:
Марфа и Мария.

«Гость желанный, с нами ль ты?
Видим прежние черты
С лаской вечно новой…»
Но, незримая земле,
Кровь сочится на челе,
Где венец терновый.

И, читая скорбь и страх
В двух трепещущих сердцах,
Как во всех на свете,
Сказку сестрам шепчет Он,
Чтобы жизнь они сквозь сон
Видели, как дети.

Марфа то спешит к плите,
То в привычной суете
Стол большой готовит;
А Мария к гостю льнет
И, забыв про темный гнет
Будней, сказку ловит.

Сказку вечную о том,
Как нежданно в каждый дом
Постучит Мессия…
И не так ли каждый час
Душу вы двоите в нас,
Марфа и Мария?

Мой день прошел, хоть солнце не зашло:
Но я один стою на прежнем месте,
А ты ушла. И если мы не вместе,
И в полдень мне не может быть светло.
Мой день прошел, хоть солнце не зашло,
И веет зябкая вечерняя прохлада
Мне на душу. Но если мы не рядом,
В полдневный зной не может быть тепло.
И понял я, что солнце жизни в нас,
Где двое сходятся, как два враждебных тока;
И каждый луч, блеснувший нам с востока,
Лишь искра страсти, вспыхнувшей на час.

Шумный день уйдет с полей,
Даст нам отдых краткий.
За ночь на душе твоей
Сон разгладит складки.

С сердца будни он стряхнет,
Память зачарует,
Сказку на ухо шепнет,
В очи поцелует,

Чтоб не видели глаза,
Не слыхали уши,
Как роняется слеза
Там, где плачут души;

Чтоб, свершая подвиг свой,
Сохранил ты силы
Донести любви живой
Пламень до могилы.

Пусть наши цели разошлися,
Мой мир действителен, как ваш:
Один напиток Диониса
Из разных только пьем мы чащ;

Но то же в каждой вдохновенье,
И безрассуден дерзкий спор:
Герою — власть, жрецу — прозренье,
И хору — вещий приговор.

Не все в священном действе схожи,
Но каждый с общим роком слит:
Погиб Эдип на брачном ложе,
Погиб безбрачный Ипполит.

Стоим мы все пред той же тайной,
Но жизнь по-своему творим:
Эдип — разгадкой неслучайной,
И Александр — мечом своим.

Повсюду двойственность ответа,
Как жизни двойственный закон:
Стрелой смертельной Филоктета
Сражен священный Илион;

Но песня вновь воздвигла Трою,
И подвиг тот же совершил
Гомер, бессмертье дав герою,
И, Гектора сразив, — Ахилл.

Бел я весь от лба до пяток
И лицом луны круглей;
Не люблю я шумных святок:
Пост и слезы мне милей.

Мой соперник — мастер смеха,
Не снимает он личин,
И повсюду, где потеха,
Всех потешней Арлекин.

Может быть, он шуткой пошлой,
Тем, что в грубости смешон,
— Непристойный, наглый, дошлый
Увлекает дев и жен.

Кто поймет, что бабе мило?
Кто познает, не смутясь,
Чем сильна над слабой сила?
Чем властна над чистой грязь?

Но вглядитесь, но поймите:
Нарядился он, как шут,
И бубенчики на нити
Нанизал и там и тут,

Нарумянил нос картонный,
И, как истый Арлекин,
Красный, желтый и зеленый
Сшил из тряпок казакин;

Два горба скроил из ваты,
Взял пеньку для парика,
И горбатый и носатый
Он играет простака.

А за маской — злой и злобен —
Притаился он и ждет;
Вору дерзкому подобен,
Что наметил — то возьмет.

Что таит — под маской скрыто:
Зверь душой — лишь видом шут…
А мое лицо открыто,
А мои глаза не лгут;

Всем видна моя кручина,
Весь я бел, как ствол берез…
Но смеется Коломбина:
«Бел от мела, глуп — от слез».

Все покорно вечной цели,
Жизнь творится каждый миг;
В тесноте земных ущелий
Любит страсть, кто страсть постиг.

Тесен путь земных служений:
Стены жмут, и мгла слепит.
Страсть на крыльях вдохновений
Нас в простор небес умчит.

Хочет хлеба, ищет власти,
Жаждет славы человек.
Счастлив, кто единой страсти
Посвятил себя навек,

Все заботы, все надежды,
Цепь забав и цепь тревог,
Как ненужные одежды,
Сбросил с плеч своих и сжег;

И в блаженстве сладострастья
Бога вечного воздвиг,
Умирая с воплем счастья,
Воскресая каждый миг.

В темной роще — пруд глубокий,
Сверху, снизу — небеса.
На пылающие щеки
С веток капает роса.

Скрыт зеленою листвою,
Я сажусь на мшистый пень;
И тропинкою лесною
Ты приходишь каждый день.

Платье легкое срывая,
Не дрожит твоя рука.
И стоишь ты вся нагая,
Недоступна и близка.

Плавно раздвигая воды
Там, где света полоса,
Ты, как светлый луч свободы,
Уплываешь в небеса.

И гляжу я упоенный,
Чар земных расторгнув плен,
Увлеченный, покоренный,
Но восторженно-блажен…

Каждый вечер в дом знакомый
В переулке, за рекой,
Полон тягостной истомы
Я крадусь, как вор ночной.

Тесно, грязно, шумно, смрадно,
Пьяный хохот, топот, крик…
Обнажая тело, жадно
К телу женскому приник.

Грузен стан, отвисли груди,
Кожа дряблая желта…
Верьте чуду, люди, люди!..
Чудо скрыла темнота;

Но во мгле лучом мгновенным
Мне блеснула, слив черты,
Над уродством несомненным
Несомненность красоты.

С тех пор, как люди в первый раз
Тебя по имени назвали,
Стал житием святым рассказ,
Воспоминанья — верой стали

И то, что мудрые могли
Дарить насмешкой иль презреньем,
Событьем стало для земли
И благодатным откровеньем.

Ты был иль не был — все равно:
Мечта и Бог одно и то же;
И в сказке может быть дано,
Что лжи и правды нам дороже.

Я верю истине Твоей,
Хоть, может быть, в Тебя не верю,
И без Тебя среди людей
Справляю Тайную Вечерю.

Мне плоть Христова не нужна:
Тебя с другими не терзаю,
И чтоб поверить, как Фома,
Перстов я в раны не влагаю.

Кто б ни был Ты — Тебя я чту,
Хотя б в сердцах былого века
Не Ты взрастил свою мечту,
Но создан мыслью человека.

Был я молод и беспечен
И надеждами богат,
Добродушно-бессердечен,
Как и ты, мой юный брат.

Был неведеньем свободен,
Беззаботностью силен,
Безрасчетно-благороден
Был привет мой и поклон.

И пока я в город тесный
Не проник, могуч, как ты,
На земле простор небесный
Окрылял мои мечты.

Но кругом смыкались стены,
Воздвигалися как щит,
Точно страшный лик измены,
Где толпа толпе грозит.

И подхвачен вихрем шумным,
Волей чуждою влеком,
Я от страха стал разумным
И в разумности — рабом.

И, поняв в безволье плена,
Что друг другу все нужны,
Что послужат для обмена
Силы, мысли, речи, сны, —

Мощью тайных унижений,
Униженьем гордых сил,
Для безропотных служений
Я себя преобразил.

И — одним угоден шуткой,
И слезами мил другим,
Ныне стал я проституткой
И за то толпой храним.

Каждый день за хлеб и воду
Иль за терпкое вино
Я кую, забыв свободу,
Рабства новое звено;

И запретов не нарушу,
Но, ценя свой теплый кров,
Каждый день живую душу
За него отдать готов;

И за благо общежитья,
И за ласку чуждых глаз
Превращу я все событья
В занимательный рассказ;

И на то, чем сердце жило,
— Преступив шутя межу —
Я румяна и белила
Пошлых сказок наложу;

И, осилив трепет жуткий,
Заявлю перед Судом,
Что все люди — проститутки
И весь мир — публичный дом.