Сергей Аман - Сирень под пеплом
Да как понять, чего душа хотела, когда указчиков у ней нетленный рой? "Иди туда! - кричит один. - И действуй смело!" "Да не туда!.." - внадрыв орёт другой. И ох как трудно быть самим собой... Душа, наслушавшись, уже не может ни внять советам, ни обойтись без них. Но чужеродность их её изгложет, как гложет мысль моя мой бедный стих. Вот потому-то на любой совет душа, не думая, вопит:"Нет, нет и нет!" - и продолжает свой кордебалет. А время мчит, пространство круг сжимает, дорога - вечна, жизнь... а жизнь вот тает!
Дороги вечная тревога, движенья вечного покой - всё нам дано, да взять попробуй! Жизнь ускользает под рукой. Мгновенье, ты прекрасно! Стой?..
- Стой! Сто-ой! - прерывает сиплый крик Вохи речь многомудрого приятеля, раскрывающего двум друзьям познанные им тайны женских душ и тел. Водитель срабатывает двумя ногами "по тормозам" и газик оседает на передний мост.
- Давай! Вниз ручку! Ну дверь, дверь открой! - нервничает Сашок.
- Зачем? - не понимает Воха, напрягшийся на заднем сиденье.
- Да ты ж мне сейчас весь салон облюёшь! Рыгать же счас будешь! Я ж только вчера чехлы новые натянул!
- Да нет, я это... сланцы-то мои забыли...
Сашок долго смотрит на Воху и на его лице отражается осознание переживаемого момента, затем он отворачивается и выжимает сцепление:
- Я т-тебе лакировки подарю! Всю жизнь ходить будешь и детям передашь. Лысак нечёсаный!..
Шоха, полуобернувшись к ним, сладко улыбается.
Когда друзья-приятели въезжают в Городок, вызревают первые признаки вечера. Неожиданно замечаешь, что светоносный, распираемый солнцем воздух возвращается в нормальное состояние и, подёрнутый лёгким, тёплым пеплом сумерек, притухает. И уставшие за день от блеска глаза видят разной тональности серыми пролетающие мимо и жёлто-розовый фасад райкомовского здания, и величественные стены с облупленной побелкой и лапидарной надписью по фронтону "КИНО-МОСКВА-ТЕАТР". Ах, серость сумерек, тревожное межвременье, пора, когда безмолвеет душа, когда нет сил ни думать, ни дышать, когда всё сущее напоено покоем и остаётся обречённо ждать, чтобы томление глухонемое дошло до степени осознанной тоски - и разразится тихий синий вечер!
Чуть не боднув бампером матовые в предвечернем полусвете, крашенные серебрянкой массивные ворота, туша машины застывает. Заглушенный двигатель проявляет, как лакмусовая бумажка, нешумную прелесть наступающего вечера. Атмосфера его кроме тонкого запаха пыли, растворённого в теплоте потухающего воздуха, включает в себя заливистый неостановимый стрёкот сверчков, далёкий ленивый лай и звуки, выдающие близкое присутствие человека: звяканье перемываемой посуды, стук костяшек при игре в нарды, монотонный голос телевизионного диктора. Лязг захлопнутой Шохой дверцы оскорбляет слух своей инородностью. Он обходит машину и долдонит кулаком в ворота, металл которых раздражённо гудит и затихает. На шаг отступив, Шоха отклоняется, будто собирается кинуть лезвие крика поверх ворот:
- Нязик!
Крик уходит в обжитый покой, как в песок.
- Сашок, посигналь ему! - Шоха опирается на капот.
Плоть тишины вспарывают два коротких взвизга и продолжительный пронзительный сигнал: Сашок поставил на газик жигулёвские клаксоны. Друзья ждут. И оседает муть встревоженного действием покоя.
По ту сторону слышатся тяжёлые шаги, прессующие попискивающий гравий, и скрежет снимаемой с опор железной трубы, служащей запором семейной крепости.
- Ну что ещё? - недовольный женский голос можно было бы назвать грубым, если бы он не был таким округлым. Его обладательница стоит, скрестив руки, в приотворённой калитке, выступив из неё толстой ногой в рваном шлёпанце. Засаленный халат облекает тело, состоящее будто из наскоро надутых воздушных шаров, всё ещё продолжающих колыхаться под задохнувшейся тканью.
- Привет, Верунчик! - Шоха старается придать своему голосу интонацию залихватского оптимизма. - Нязик дома?
Блинный ком головы с шевелюрой нечёсанного парика на секунду застывает в раздумье и вслед за тем массив фигуры молча уплывает в глубь двора. Дверь остаётся открытой. Шоха победоносно оглядывается;
- Идём!
Утопающий в разливе уже почти непроглядной синевы двор, засыпанный мелким щебнем вперемешку с гравием, кажется необъятным. Пройдя вдоль боковой кирпичной стены дома с двумя окнами, друзья выходят на площадку перед входом. Вделанный над дверью деревянной веранды фонарь, оттесняя тьму, бликует на стёклах "Запорожца", стоящего в центре площадки. За верандой в уютном пространстве меж её дощатой стенкой и трёхметровым железным забором, отграничивающим двор от пустыря, помещается топчан на четырёх высоких ножках. На нём перед светлеющим экраном телевизора, выставленного в окно дома, копошатся детские фигурки и вырисовывается неколебимый объём хранительницы домашнего очага. Из легковушки с раскрытой настежь дверцей торчат, преломившись в коленях, длинные ноги, мосластость которых не скрыть ни обвисающим их штанинам комбинезона, ни неверному электрическому свету. Поперёк малолитражки на месте свинченных кресел помещается остальная часть туловища. Двоюродный брат Шохи - Нияз, а для друзей просто Нязик - лежит на тряпье, набросанном на торчащие из пола шпильки. В левой руке у него горящая переноска, направленная как и его взгляд под приборный щиток, а правая нашаривает что-то среди инструмента, разложенного на заднем сиденьи. Сунувшийся по пояс в коробку салона Сашок, сведущий в автомобильных делах, тут же смекает, что длинным чёрным от въевшегося масла пальцам Нязика нужна отвёртка. И наполняя жестянку на колёсах громогласной чепухой, он лезет приветственной пятернёй в поворачивающееся к нему, пытающееся боковым зрением охватить инструментарий худое лицо, а другой рукой быстро убирает за спину отвёртку, которую перехватывает включившийся с ходу в ситуацию Шоха и, озаряясь улыбкой, засовывает в задний карман брюк. Сашок радуется жизни:
- Тебе что, такой жены не хватает, что ты ещё на машину залез? Ох, муханик на семь нянек!
- Да я счас тут... - лёжа отвечает Нязик. - Клиент завтра с утра придёт. Это кто там?.. Здорово, братан! Там Халим с Коляном пива притаранили. Я счас приду, - и, изогнув спину дугой, кричит в сторону топчана. - Мать, ты отвёртку у меня не брала?
Не дождавшись ответа, он садится на порожек машины, заполняя окоём двери, и, протягивая руку двум друзьям, произносит:
- Ладно. Привет, Воха. Вы, чуваки, валите в беседку, - он кивает в сторону сада. - Я счас тут. Клиент завтра с утра придёт, неудобно...
От соседей двор ограждён густым колючим стриженым кустарником, в который вплелись виноградные ветви, свисающие с нагромождения жердей. От навеса виноградник распространяется вдаль, перемежаясь с невидимыми во тьме яблонями, гранатовыми деревьями и вишней. Там прорисовывает листву безжизненный свет дневной лампы, слышен стук костяшек. Приятели, бросив несколько бодрящих реплик, квинтэссенцию которых можно выразить словами "да хрен с ним, с клиентом, бросай, пойдём делом займёмся", направляются туда. Каждая колдобина тёплой под босыми ступнями земли легко бросает из стороны в сторону отяжелевшее вохино тело и он чуть было не оступается в воду арычка, через который, отбрасывая мешающие ветки и игнорируя перекинутую через него доску, перемахивают приятели. На свету вода кажется чёрной, а от неподвижности тяжёлой. На ней лежат несколько покоробившихся отживших листьев. Воха почему-то отмечает эту подробность, увлекаемый инерцией ходьбы и вдруг испуганно сознающий, что его нога шагает мимо мостка, будто оступается в бездну. Вздёрнув ступню, он переваливается через канаву и, потеряв равновесие, заваливается влево, плюхаясь на стоящий рядом недовольно скрипнувший стул.
- С приземленьицем! - ухмыляется, тоненько похихикивая, сидящий по соседству Колян. Обернувшийся Сашок жизнерадостно хохочет, а Шоха смотрит на младшего друга презрительно-обиженно.
В пузыре мертвенного стоящего колом света собраны совсем простые вещи: крепко сколоченный бурый от потускневшей краски и времени стол, такой же бурый стул, принявший Воху, рядом скамейка, на которой устроился Колян, напротив через стол маленькая древняя кровать с коваными спинками и жёсткой, из переплетёной проволоки, непружинящей сеткой. У левой спинки сидит короткорукий Халим. Он коренаст, толст, мощен, а сонные глаза его взблёскивают неожиданным умом.
К нему на кровать и подсаживаются, протягивая руки, два приятеля. Меж Коляном и Халимом разложена доска для нард с шашечными фишками и чёрными маленькими игральными кубиками. Шкурки и мутная чешуя разбросанной по столу сушёной рыбы, обсосанные кости, два пятилитровых баллона с пивом, несколько пиалок, опорожнённые банки и пластмассовая канистра, составленные на землю, расплёсканная жидкость придают растительной пещере неопрятно-жилой вид. Сотоварищи пускают один баллон по кругу и молча делают первые глотки. Тепловатая, потерявшая вкус жидкость не вызывает желания в полных желудках, заставляя глотать себя через силу. Но все пьют. И ждут, когда придёт к ним опьяняющий уют.
