Мишель Уэльбек - Оставаться живым
Кое-кто утверждает: стоит лишь заглянуть за кулисы этого мира, и вы поймете, как он прекрасен, вместе со всей своей безупречной механикой, со всеми своими ограничениями и фантазмами. Со всеми своими страстями, каждая из которых имеет свою историю. Со всей технологией взаимного влечения. Как он прекрасен! Увы, я, несмотря ни на что, пылко влюблен именно в те моменты бытия мира, когда все в нем идет вкривь и вкось, в состояние разлада в устройстве вселенной, потому что оно заставляет больше думать об общей участи, чем о частном, и заглянуть в вечность, иначе не доказуемую. Но такие озарения быстротечны.
Я отчетливо осознаю невозможность построения этической системы на столь шатком и ненадежном основании. Но мы здесь именно для того, чтобы ставить перед собой неразрешимые задачи. В настоящее время мы живем словно на вершинах калифорнийских столовых гор, на утесах-останцах, разделенных пропастями каньонов; до ближайшего соседа несколько сотен метров, но все же - благодаря прозрачности атмосферы - его видно как на ладони (невозможность вновь стать единым целым читается на лице каждого). Мы в настоящее время, словно обезьяны в оперном театре, верещим и гримасничаем в такт музыке. А где-то высоко над нами звучит быстротечная мелодия.
Истории
Истории, ясное дело… Все люди друг на друга похожи. Зачем же мы нудно рассказываем всё новые и новые истории? Полная бесполезность романа. Поучительных смертей более не существует: солнце померкло. Нам требуются небывалые метафоры, нечто вроде религии, принимающей во внимание существование подземных автостоянок. Разумеется, это невозможно. Впрочем, многое на свете невозможно. Индивидуальность, в сущности, это синоним поражения. Сознание собственного «я» - машина для производства чувства поражения. Комплекс вины может оказаться выходом из этого тупика-при хорошем раскладе. Но развить его в себе почти невозможно. В любом случае, здесь требуется что-то изощренное и небывалое. Сверхобъективность.
* * *
Стон муки или наслажденья -
Один и тот же стон.
Все что угодно - боль или сношенье,
Но только бы не сон.
По правде говоря, я всегда знал, что ты меня выносливее: последние события - яркое тому подтверждение. В конце концов, самая вульгарная твоя черта - это твой смех. Именно этой последней детали мне недоставало, чтобы осознать всю твою низость, жалкая дрянь.
«Просто мы разучились любить»,-
написала твоя сестра, сделав третий по счету аборт.
Очевидно, порвалась какая-то нить.
Между тем точно так же, как и вчера,
Утром снова солнце взойдет.
По прошествии нескольких недель мне стало очевидно, что опыт не делает человека сильнее: напротив, он его умаляет, а точней - разрушает. Люди размышляют, ищут золотую середину: нетрудно догадаться, что результат этого поиска сводится к нулю, причем происходит это довольно скоро. В конце концов, наибольшим достижением моего земного существования является вывод о том, что жизнь никогда и ничему не может научить.
* * *
В любом сплетении ветвей с ужасающей ясностью видится человеческое лицо (человекам повсюду мерещатся человеки; любой хаос очеловечивается под нашим взглядом).
Если чудится нам человеческий лик
Даже там, где он, в сущности, невозможен,
Если в хаосе он возникает на миг,
Только хаос рукой мы слегка потревожим,
Откуда оставленность? Откуда надлом?
И откуда в груди ледяная змея?
По ночам в темноте, сражаясь со сном,
Чую я, как микробы сжирают меня.
Схожие друг с другом и такие разные, наши тела наводнены микроскопическими организмами. Схожие друг с другом и такие разные, эти организмы - причина нашего гниения, источник нашего отчаянья. На самом деле они, а не мы - реальность в последней инстанции.
* * *
Долгое единение с природой не в моей натуре - Слишком много беспорядка и всяческих зарослей, шмыгают какие-то существа. Я люблю цитадели, построенные в лазури, Мне нужна вечность - или уверенность в ней сперва.
Внимательный осмотр земляного покрова в сосновом бору позволяет выявить глубокую дисгармонию среди образующих его веточек, иголок и сучьев. Эта дисгармония, как показывает наблюдение, порождает целый особый мир, она же определяет судьбу насекомых. Насекомые спариваются, озабоченные выживанием, полностью зависящим от случайностей. Их общественная жизнь представляется ограниченной.
Я так и не смог принять до конца кантаты
Иоганна Себастьяна Баха -
Слишком правильное в них соотношение
звучанья и тишины,
А мне нужен вопль, поток разъедающей магмы,
ощущение натиска и размаха,
Чтобы пробить безмолвие тьмы.
Мое поколение, похоже, открыло заново секрет музыки идеально ритмичной и, следовательно, идеально скучной. От музыки до жизни - один шаг. Не по заказу и не корысти ради, просто служа человечеству, я одну за другой зажигаю упрямо спички поэзии. К счастью, вирус СПИДа не дремлет.
* * *
Поворошим-ка сено тут:
Коровы стали слишком нервны.
В автобус, как в загон, войдут -
Тоска и боль в глазах безмерны.
Я уважаю всех коров,
Но от кобылок юных в трансе.
Я стать апачем был готов,
Да жаль, работаю в Дефансе. [6]
Кто видел башню ГАН [7] хоть раз,
Тот знает дней моих теченье,
По форме черепа тотчас
Поймет он все мои мученья.
Я в прерии хотел бы жить
Бескрайней, с легкой дымкой серой,
И эту родину любить
Уж точно мог бы полной мерой.
Кобылки скачут взад-вперед,
С оглядкою, боясь ошибки.
Торгующие - сущий сброд,
Но до ушей у них улыбки.
* * *
Вся напряглась она, меня заметив рядом,
С иронией сказав: «Как мило, что вы здесь…»
Округлости ее ощупав беглым взглядом,
Я вышел. Стол мой пуст был непривычно. Весь.
Бумаги я на нем бросал в конце недели,
Чтоб в понедельник вновь найти их на местах.
Мне нравилась она. За трепетность и страх,
За порчу тайную, скрывавшуюся в теле.
Она жила вдали от центра, в Шептенвиле.
Ребенок рыженький, видак… И что еще там?
Без шума лишнего и без столичной пыли…
Да, порнофильмы плюс. Но дома, по субботам.
Как секретарь она возилась с почтой срочной,
Старалась исполнять приказы непреложно.
Ей было тридцать пять, и пятьдесят возможно…
Для смерти, думаю, не важен возраст точный.
Улица Сюркуф блестит, как склянка,
В сетке ливня магазин колбас,
А влюбленная американка
Пишет другу сердца в Арканзас.
Жизнь струится за глотком глоток;
Под зонтами прячась близоруко,
Ищут выход - непростая штука -
Смертные меж паникой и скукой
(Выброшен окурок в водосток).
Жизнь на малой высоте. Безлюдье.
Вялый темп бульдозера в траве.
Кончилась одна из интерлюдий -
Час сидения в пустом кафе.
Девушки в метро, легко ступая,
Порождают стресс и волны хмеля,
Адски соблазнительные в мае.
Я ушел на службу без портфеля.
Поискать любви в толпе вокзальной?
Или сексуальных приключений?
Нет, на вещи я смотрю реально,
Только временами столбенею.
Пломбы на вагонах, знаки «стоп»
Вдоль путей (маршрут «Балар-Кретей»).
Тут я попросту упал как сноп.
Был один из лучших майских дней.
Так весны открытье состоялось -
Юбок сногсшибательный балет.
Времени почти не оставалось
(Но я знал: покоя плоти нет).
* * *
Жизнь как вечность с полным пансионом
Диско-вечеринка, да, точь-в-точь.
С распродажей тел по всем шаблонам
На одну, без рекламаций, ночь.
Чувствую себя заблудшим волком
Я в плену у либеральных благ:
И боюсь дать повод кривотолкам,
И не адаптируюсь никак.
Все ж мечту лелею я подспудно:
Где-то есть и у меня друзья,
Хоть поверить в крепость уз мне трудно,
Да и поздновато, знаю я.
Но, как тот актер без режиссера,
Я скучаю в отпуске давно.
А другие пляшут до упора
И снимают видеокино.
* * *
