Лидия Лесная - Порхающая душа

Это очень простая, обыкновенная история.
И нет в ней никаких великих идей.
Но когда в тоске или в горе я,
Я ухожу подальше от домов и людей
И читаю эту смешную короткую повесть,
Которая как наша луна стара,
И тогда понимаю, что правда, совесть —
Людьми придуманная игра.

У окна сидела девушка, пряла белую пряжу,
И мысли ее были замкнуты в тесный круг:
Будет ли день, когда ей кто-нибудь скажет —
— Здравствуй, мой единственный, верный друг.
Она была одинока, как сосна на опушке,
Вокруг которой выжжена даже трава.
У нее были пяльцы и другие игрушки,
И сердце, в котором жили высокие слова.
От высоких слов до высокого дела
Не так уж близко, как известно нам,
Но подвига она искала и жертвы хотела,
И случай представился сам.
Однажды в одно из оконных стекол
Раздался короткий и тихий стук.
Это был он — желанный, сокол.
И он сказал ей: — Здравствуй, друг.
А после — исчез. Как не бывало.
Но память о нем осталась с ней,
И милое имя во снах оживало.
Так прошло много длинных дней.
И вот как-то подружка ей щебечет,
Что сокол в поисках девушки смелой,
У которой ясное сердце, не хрупкие плечи
И которая путь к нему найти бы сумела,
Которая не боялась бы ран и крови
И которой он мог бы многое доверить.
Если она примет ряд его условий,
Для нее широко открыты его двери.
Она знала, что к милому — одна дорога, —
Только низко согнувшись по ней можно пройти,
И знала, что таких было очень много,
Которые возвращались с половины пути.
Свод из густых и колючих веток
Стелется тяжко до самой земли
И тернистую дорогу закрывает от света,
Она знала, что змеи там ползти не могли.
Она знала, что раны покроют ноги,
Что плечи кровью зальются вдруг,
Она знала, что смерть там встречала многих,
Но знала: сокол — ее светлый друг.
Дружбе ли нежной бояться терний?
Бояться трудных и долгих путей?
Он поймет, что дружбы ее нет примерней,
Что она не боится ни ран, ни смертей.

Ночь. Луна в озере ртуть свою плавит
И плещет о лодку жидкий металл.
О светлой любви, о дружбе, о славе
Кто из нас ночью такой не мечтал?
Как факел, горит голова героини!
Идет бесстрашно к соколиным путям, —
Вот только круглое озеро минет —
И путь тернистый откроется там.

И вступила на путь. И долго томилась.
И, одетая ранами, как звездами ночь,
Просила создателя подарить ей милость —
Под крылом соколиным умереть ей помочь.
Еле живая доползла — и рада,
Говорит: — Я здесь, я — твой верный друг.
А он отвечает: — Мне друга не надо,
Я ищу девушку для домашних услуг.

________________________________________________

История эта чрезвычайно простая,
Но она ставит «высокое» в иронические кавычки,
Которые люди часто отметают:
Иные — по неразумию, иные — по привычке.

Если Вы соскучились по светлому взгляду
И по длинным тихим ресницам,
Пойдите подремать в тень вишневого сада
И все это Вам приснится.

Шла лесом девушка в красном платочке
И в сарафане из синего ситца.
И захотелось ей отдохнуть на кочке
И водицы свежей напиться.
Разве девушка на это не имеет права?
Сияющей девушке все можно,
Даже, если от кочки немного вправо
Живет некто слишком осторожный,
Даже, если этот некто курит трубку,
Сидя у себя на пороге,
И боится больше смерти слова «юбка»
И всякой человечьей тревоги,
Даже, если этот некто сам стал как кочка
Или как еж колючий, —
Все-таки, девушка в красном платочке,
Пусть это тебя не мучит.
Попей из синего озера водицы
И отдохни на кочке мшистой.
Можешь даже в улыбку нарядиться
И накормить его земляникой душистой.
Сначала он взглянет на тебя так строго
И скажет:
— Благодарю, ешьте сами.
Но знай, благословение вешнего бога
Живет надо всеми над нами,
И он попробует ягодок восемь,
Потом съест два десятка
И, хмуро глядя на верхушки сосен,
Бормотнет: — А сладко.
Девушка, стяни сарафан потуже,
Пусть сердце не слушает сказок, —
Сладко-то сладко, но пусть не закружит
Его хмурость твоих ясных глазок.
Еж-то он еж, но его иголки
Ежовых больней и колючей,
Давно не было дичи у его двустволки
И жаль упустить редкий случай.
Кочка-то он кочка, да на тебе не юбка,
А он не так уж боится сарафана,
И сегодня дымится его пенковая трубка
Что-то очень уж буйно и пьяно.

Дрожат листочки на старой осине,
Будто за ниточки подвешены.
Захотелось водицы испить синей
Старому хромому лешему.
И пошел он, леший, сильно хромая,
К озеру, что с хижиной радом,
И, как это часто бывает в мае,
Все понял с первого взгляда.
Он говорит:
— Я старый, я рыжий,
А он — гляди, как строен.
Сядь-ка, девушка, к нему поближе,
Погляди, как он устроен,
Посмотри, красавица, все ли у него на месте,
Горят ли в глазах золотые точки,
И побудь до полуночи с ним вместе,
Девушка в красном платочке.

Жарко девичьи губы дышат.
В корзинке не стало ягод.
Некто говорит:
— Сядь повыше,
Я к тебе на колени лягу.
Упала в траву пенковая трубка,
Корзинка покатилась туда же.
Сахар ли? Мед ли на ее губках?
Они слаще земляники даже.

Наутро глядел он опять так строго,
Стрелял своих уток диких
И думал о том, что напрасно попробовал
Душистой лесной земляники.

_______________________________________

Если Вы соскучились по красном платочке
И сарафане из синего ситца,
Пойдите вздремнуть в бору на кочке —
И все это Вам приснится.

Он дрожал, он был как в бреду, как в угаре,
Он крикнул: «Молчи — я ударю!»
Женщина ничего не сказала,
Не шевельнулась даже,
Улыбкой ответила на угрозу.
А приколотая к корсажу
Чайная роза —
Увяла.

Любите меня, как любите переплет
Из белого шелка или серой кожи,
Пусть я буду вам дорога, как ваш кот,
Я не хочу быть дороже.
Ваша жизнь — из синей мозаики храм,
Но я не хочу быть в нем жрицей, — куда мне?
Я лучше могу молиться вам,
Если буду у входа серым камнем.

Слова мои были рассыпаны на панелях,
Висели на карнизах, на телефонных проводах,
Вместе с березами они зеленели,
Расцветали с фиалками, замерзали на льдах.
И было страшное и печальное что-то
В том, как я бросала их без меры и счета.
И только те, что тебе подарила,
Я от ночи и дня тайной укрыла.
Они были так тихи. Их было так мало.
И даже перо я потом сломала.

Поют цыгане.
Их дымные песни
Чудесней
Чем глаза у цыганки — той, крайней,
Той, что в оранжевой шали.
Поют цыгане.
Их песни смешали
Синий дым от сигар
С золотым от вина.
Ночь песней цыганской хмельна.
Я слушаю песню и вижу кого-то —
Бледного. В черном. Он стоит у колонны,
У плоской колонны без позолоты.
Я слушаю песню — для иных монотонную,
А мне говорящую о страстной боли,
О скованном сердце, о скованной воле
Того, кто стоит там, у колонны.
Он смотрит на даму.
Она в сером костюме, с гвоздикой в петлице,
И думает он: «Белого храма,
Древнего храма — жрица?..»
Я слушаю песню и вижу даму
С красной гвоздикой в петлице левой,
И думаю о том, что он — сын Адама,
А она — дочь соблазненной Евы.
Как он бледен, тот у колонны!
Он умрет, — он глубоко ранен, —
И никто не услышит даже стона
Поют цыгане.