Лидия Лесная - Порхающая душа

Он дрожал, он был как в бреду, как в угаре,
Он крикнул: «Молчи — я ударю!»
Женщина ничего не сказала,
Не шевельнулась даже,
Улыбкой ответила на угрозу.
А приколотая к корсажу
Чайная роза —
Увяла.

Любите меня, как любите переплет
Из белого шелка или серой кожи,
Пусть я буду вам дорога, как ваш кот,
Я не хочу быть дороже.
Ваша жизнь — из синей мозаики храм,
Но я не хочу быть в нем жрицей, — куда мне?
Я лучше могу молиться вам,
Если буду у входа серым камнем.

Слова мои были рассыпаны на панелях,
Висели на карнизах, на телефонных проводах,
Вместе с березами они зеленели,
Расцветали с фиалками, замерзали на льдах.
И было страшное и печальное что-то
В том, как я бросала их без меры и счета.
И только те, что тебе подарила,
Я от ночи и дня тайной укрыла.
Они были так тихи. Их было так мало.
И даже перо я потом сломала.

Поют цыгане.
Их дымные песни
Чудесней
Чем глаза у цыганки — той, крайней,
Той, что в оранжевой шали.
Поют цыгане.
Их песни смешали
Синий дым от сигар
С золотым от вина.
Ночь песней цыганской хмельна.
Я слушаю песню и вижу кого-то —
Бледного. В черном. Он стоит у колонны,
У плоской колонны без позолоты.
Я слушаю песню — для иных монотонную,
А мне говорящую о страстной боли,
О скованном сердце, о скованной воле
Того, кто стоит там, у колонны.
Он смотрит на даму.
Она в сером костюме, с гвоздикой в петлице,
И думает он: «Белого храма,
Древнего храма — жрица?..»
Я слушаю песню и вижу даму
С красной гвоздикой в петлице левой,
И думаю о том, что он — сын Адама,
А она — дочь соблазненной Евы.
Как он бледен, тот у колонны!
Он умрет, — он глубоко ранен, —
И никто не услышит даже стона
Поют цыгане.

Кажется, мысль ясная и простая:
Я здесь, а ты — в горах Алтая.
Я здесь — в этой старой знакомой квартире,
А ты — в Сибири.
Вот твой сеттер, рыжий и тощий,
Вот твои четки и кипарисовый крестик,
А тебя нет. Что может быть проще?
Ах, всего проще — быть нам вместе.

Ах, этот запах типографской краски,
Груды бумаги, пенье колес!
Здесь летают мысли, прыгают сказки.
Кто сюда музыку Феба принес?
Вот этот высокий, в черной рубашке,
Подпоясанный туго узким ремешком.
В этом мире ему ничего не страшно,
Ему все легко.
Они здесь колдуют, — кудесники, маги,
И покорен им черный, железный зверь.
В этих тихих ворохах говорящей бумаги
Я хочу свое раньше сменить на теперь.

Я мою пол — и током жаркой крови
Струится жизнь, толкая стенки вен.
О сладкое, блаженное здоровье!
Труда, враждебного мне, благодатный плен!
Апрельский день от вымытого пола
Меня зовет, как праздник золотой.
К воротнику фиалки приколола.
Живу — новорожденной и святой.
Уже давно покинули залив мы,
И я теперь забыла, что такое — мол,
И я теперь не знаю — радость рифмы
Дороже — или то, что чисто вымыт пол.

Золотую рыбу солнца поднял
Бирюзовым неводом рассвет.
А земля тревожная сегодня —
Ожидает бед.
В бирюзовом шелковом футляре
Зреет солнца теплый апельсин,
А на этом сером нашем шаре —
Сплин.

У дочери солнца вспорхнули ресницы,
И ливни лучей золотые зрачки
Брызнули в утро, пробуя слиться
С гаммами птичьими в ручейки.
У дочери солнца радость сегодня —
Не каждый ли день радостен ей,
Не каждый ли день у нее новогодний? —
У нее сегодня новый огненный змей.
И прямо с постели — розово-пенная —
Метнула ярого змея ввысь,
И он, как мысль долго пленная,
Ринулся в облако, нити оборвались,
Змей улетел. А она запела
О колючей радости частых утрат,
И была она, как ягода спелая,
Через край жизнью полная,
Как виноград.

Змей летел, глядя сверху на маленьких,
Полумертвых и скучных детей земли.
Муравьишки, одетые кто в туфли, кто в валенки, —
Что они в змее понять могли?
Но муравьишкам было так хмуро и гаденько,
Так трусливо, с оглядкой шли серые дни,
И так на всех Верочек были похожи все Наденьки,
Тесно сбитые в кучу все так были одни,
Что змей, показавшийся вдруг над городом,
Грянул, как взрыв в мертвой стране,
И вздернулись кверху мятые бороды,
Зарозовели щеки, отвыкшие краснеть.
Всем стало надо крылатого летчика
С капризным и умным, как жало, хвостом:
И тощим, и рыхлым, и круглым, как бочка,
И тем, кто ел гуся, и кто жил постом.
Но змей плясал танец задора и удали
Под музыку ветра живых кастаньет
И вниз им кричал:
— Вечно юным я буду ли?
А муравьишки ответили:
— Нет.
Но змей плясал страстный бездумный фанданго
Под звон и бряцанье звездных гитар,
Но змей плясал танец паденья — танго
И вниз кричал:
— Нет, я не буду стар!
Всем стало надо безумного летчика —
Им засветились все фонари,
Им зацветали певучие строчки,
Им горели смуглые щечки
И Луизы Мишель, и графини Дюбарри.

Вдруг чья-то рука тучи раскинула,
Бросила змея на землю пластом.
— Теперь служи мне, потому что я — сила,
А танцевать будешь потом.
— Как потом? Я плясун, я не знаю страха,
Я танцую и раньше, и потом, и сейчас.
Пусть эстрадой моей будут петля и плаха, —
Разве я пляшу напоказ?
Разве пляска на плахе — это не пляска?
Разве я не всемирный плясун?
Кровавая сказка это все-таки сказка,
А я люблю сказки, потому что я — юн!
Но он покорился веленью минуты,
Потому что любил грозный танец плах,
Потому что остались его длинные путы
У дочери солнца в руках.

Руки сына земли со стальными браслетами
Сжали ярого змея в кольцо,
И он стал песнями жить недопетыми,
Непроплясанных плясок вить сон.

Змей просил:
— Я спляшу тебе танец браслет.
— Нет. Еще рано. Нет.
— Сын Земли, я спляшу…
Тот крикнул:
— Шут!
Фигляр! Скоморох!
Подбиратель крох!
Змей умолк.
Сыну Земли тяжко,
Сыну Земли душно,
Но змей послушен.
Сыну Земли душно,
Сыну Земли тяжко,
Но змей не пляшет.
Молчание змея было сурово,
И глухим казался день.
Потом он просил снова и снова
С нежным терпеньем:
— Сын Земли, я плясун, я хочу кастаньет.
— Нет.
Но откуда-то звякнувший бум тарантеллы
Смял грозное нет,
И Сына Земли увидел несмелым
Впервые стальной браслет.
Молчание змея было сурово,
И глухой казалась ночь.
— Змей, скажи мне… светлое слово.
Змей сказал:
— Солнца дочь!
— Веди меня к ней!
Рассыпаясь ракетами,
Змей ввихрил звезды в свой огненный лёт,
И Сын Земли со стальными браслетами
Сделал легким свой тяжкий, свой веский, свой мощный ход.

Там, где небо зеленым парусом легло на землю
И плывут на заре золотые корабли,
Там я жизнь как радость приемлю,
Потому что там сказки неба — это сказки земли.
Там не читают цветам приговора
За то, что они только цветы,
И не слышит дочь солнца такого вздора:
— Вот если бы ты — не был ты.

Дочь солнца по песку раскинулась волнистая
И лежит на ковре своих волос.
Смех ее глаз зеленее, чем листья,
Бедра — янтарнее чайных роз.
И вдруг — сверху вниз змей рассыпался блестками.
— Здравствуй, — сказал он, — я здесь!
Сын Земли зрачки свои сделал жесткими.
— Кто ты? — Песнь.
— О чем? — О песне.
— Служи мне. — Песней?
— Как я скажу.
Мне надо плесень
Стереть и лестниц
Поднять ступени,
Иначе жуть.
— Нет, я пою о том, чему я рада.
— Таких земле не надо.

Золотую рыбу солнца поднял выше
Полдень неводом из серых жемчугов.
Рыба-солнце тяжко в землю дышит.
— Слушай ты, сын стали и снегов,
Ты смешной и злой, как все вы, люди.
Ты грозой не сломишь дочь мою.
— Но такая жить она не будет!
— Ну, так что ж, убей ее. — Убью.

Ночь была. И тихую могилу
Змей своими крыльями укрыл.
Вега, синяя звезда, разбила
Ожерелье об узор перил.

Какие сумерки накрапывают вечер,
Какие тяжкие, больные вечера.
Немая ночь. Звенеть ей стало нечем,
И завтра скупо, как вчера.
День лихорадочен, как щеки у больного,
И красками его лжет кисть и лжет стилет,
И в этот бред
Грузное слово
Врубает стальной браслет:
— Все ново! Ново! Ново!
И позабыты бубен динь, гитары звон, щелк кастаньет,
Все ново.
Толстой периной зажаты уши.
Сын Земли ничего не слышит.
И крики — кушать, кушать!
Его душат,
Как груды подушек,
Ползут по улицам, по домам, по крышам,
Взбираются выше, выше…
— Слу-у-уша-ай!
— Не кричи.
— Ку-уша-ать!
— Слу-ушай!
— Ку-ушать!
Как часовой
Часовому.
Этот вой
От одного к другому:
— Ку-уша-ать!
Сын Земли кусает стальной браслет.
— Еще рано… Нет… Рано… Нет!!
И вопит:
— Кас-тань-ет!!
И как буря, и как вьюга,
Вольный, бешеный и злой,
Камнем, брошенным упруго,
Он летит туда (домой?!) —
На могилу, к змею, к змею!
— Пляски, песни веселее
О цветах, о звездах, ласках,
Захлебнуться в глупых сказках,
Огневой змей!
Эй!
Змея нет. Воды бессмертия он на могиле не пил,
От него остался только пепел.
И Сын Земли кует свои браслеты
В гремящие игрой стальные кастаньеты
И пляшет и поет один Арлекинаду
И счастлив тем, чего земле не надо.