Демьян Бедный - Том 1. Стихотворения 1908-1917

      Писал я басню не вчера:
      Лет пять назад, коли не боле,
Про «верный штык» теперь уж песенка стара.
Штык шпаге изменил – и весь народ на воле.
– Штык! Обошлось без топора.
                  Ура! –
И кто-то, радуясь такому обороту,
      Спешит собрать за ротой роту
      И, из полка шныряя в полк,
Улестливо шипит: «Возьмите, братцы, в толк:
      Ну можно ль темному народу
      Дать сразу полную свободу?
Нет, надо нам идти испытанным путем,
Взяв буржуазные за образец порядки.
Уж поддержите нас, ребятки,
   А мы порядок наведем!»
И пробуют навесть – не надо быть прилежней.
Авось-де у штыков смекалка так мала,
Что им и невдомек, что ждет их кабала
   Куда почище прежней!
Штыки не гонят прочь улестливых господ.
И тех, кто подлинно болеет за народ,
Нет-нет, да и возьмет раздумье и опаска,
Что радостная быль пройдет, как сон, как сказка:
   Вздохнули малость – и капут, –
Не отбояриться никак от новых пут.
   Пойдет все, дескать, прахом.
Товарищи, скажу, что я подобным страхом
      Не заражен.
Я знаю, «господа» прут сдуру на рожон.
      Скажу открыто:
      Ведь топоры-то,
Они там где-то ждут, они там где-то ждут:
Сполна ль все мужикам дадут? Аль не дадут?
Забыто, дескать, их житье аль не забыто?
Всей музыки конец получится каков?
   И если «господа», к примеру, мужиков
   Землей и волею лишь по губам помажут,
   Так топоры себя покажут!
Вот что пророчу я, хоть я и не пророк.
Пусть смысл пророчества до острой боли жуток,
   Но – время не прошло.
         Когда ж наступит срок,
   Тогда уж будет не до шуток!

Друзья, чтоб не было неясных многоточий,
Прибавлю, что, ведя всю речь про топоры,
Я с умыслом молчал про молоток рабочий.
   Кто ж козыряет… до игры?

И чертыхалися враги и лбы крестили,
Но им ни черт, ни бог не мог помочь в игре,
Когда на них, гремя, наш молот опустили
   Мы в «большевистском Октябре»!

   Кукушка,
   Хвастливая болтушка,
   Однажды, сидя на суку,
Перед собранием кукушечьим болтала
   О чем попало,
   Что ни взбрело в башку.
Сначала то да се, по общему примеру:
Врала да знала меру.
Но под конец – поди ж ты! – соврала,
   Что видела орла.
«Орла! Ведь выпадет же случай! –
Кукушки все тут в крик наперебой. –
Скажи ж скорей, каков орел собой?
   Чать, туча тучей?!»
«Ну, это – как кому, – хвастуньи был ответ, –
Особого в орле, пожалуй, мало.
По мне, так ничего в нем нет,
Чего бы нам недоставало:
   Те ж когти, клюв и хвост,
   Почти такой же рост,
Подобно нам, весь сер – и крылья и макушка…
   Короче говоря,
   Чтоб слов не тратить зря:
Орел – не более, как крупная кукушка!»

Так, оскорбляя прах бойца и гражданина,
Лгун некий пробовал на днях морочить свет,
Что, дескать, обсудить – так выйдет все едино,
   И разницы, мол, нет:
   Что Герцен – что кадет.

Так повелось, такая мода,
Что в этот предвесенний день
Все говорят, кому не лень,
О воле русского народа.

И говорят нам и поют!
Но… почему ж все эти годы,
Чем больше «воли» нам дают.
Тем больше жаждем мы – свободы?!

Куда ни кинь, везде беда!
Прикосновенно стало небо!
   Узнав, что некиим Энебо
Открыта новая звезда,
Вскипело грозное начальство:
   «Еще Звезда! Ведь вот нахальство!
Ну что ж тут долго толковать?
   Конфисковать!!»

Трибуна славного, любимца муз и граций,
Раз некий юноша спросил: «Скажи, Маклаций,
Что значит этот сон? Ты с некоторых пор
   Такими стал не брезговать речами,
Что вчуже пожимать приходится плечами!
Недавно вынес суд строжайший приговор
Лихому вору. Ты ж, не устыдясь позора,
   Так на суде стоял за вора,
   Как будто сам ты вор!
Беру другой пример – совсем не для эффекта:
Известный взяточник-префект влетел под суд,
   А ты уж тут как тут,
Готовый вызволить преступного префекта.
Не ты ль в защитники был позван богачом,
   Чью знают все звериную натуру,
Кто, на врага напав из-за угла, всю шкуру
   Содрал с него бичом?
   Ты с этим палачом
Предстал перед судом, хваля и обеляя,
   Сам знаешь, – негодяя!
А между тем забыт тобой твой долг прямой –
   Быть люду бедному защитой!
   Ответь же, ритор знаменитый,
Скажи по совести и не кривя душой:
   Кто для тебя всего дороже,
Почтивший ли тебя доверием народ,
   Иль всякий темный сброд,
Пред коим честный люд быть должен настороже?»
   И юноше ответствовал трибун,
   Любимец муз и граций,
      Маклаций:
   «Хотя ты очень юн,
Рассудка у тебя, пожалуй, все же хватит
   Понять – да и дурак поймет! –
   Что всех дороже тот,
   Кто всех дороже платит».

Уж Митрофанушки у нас – гляди! – с усами, –
Так решено: за ум они возьмутся сами.
   И вот от них летят во все концы
                   Гонцы:
Пожалуйте на съезд, «ревнители науки»!
Пожаловали. Что ж? Едва затихли звуки
Молебна, прокричав до хрипоты «ура»,
Без промедления лихая детвора
К казенным сундукам простерла жадно руки.
То видя, «благородные» отцы
      Смущенно затрясли главами:
      «Ах, детушки, ляд с вами,
  С кого вы взяли образцы?
Пускай уж мы – не скроем, знаем сами, –
Остались бы, как были, подлецами,
Да вы зачем такие подлецы?»

     Однажды в барский особняк,
     В роскошные приемные палаты,
Краснея за свои лохмотья и заплаты,
     Пришел за помощью бедняк.
Хоть стыд его давил почище всякой ноши,
Да барин – человек, по слухам, был хороший.
     И впрямь – пред гостем он размяк.
Как вдруг на бедняке он увидал… калоши!
     Казалось бы, пустяк!
Но филантроп вскипел:
                    «Ах, чертов ты тюфяк!
В конюшне быть тебе, а не в моей гостиной!
     И ты, невежа, мог,
Такою будучи неряшливой скотиной,
     Еще рассчитывать, чтоб я тебе помог?!
Вон, хам! И не посмей сюда явиться снова!!»
Бедняга, не успел в ответ промолвить слова,
Как вылетел тормашкой за порог.

     Наказан был бедняк примерно.
        Калош не снял он – верно! –
Да как их снять, когда под ними нет сапог?!