Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

О, зверь лесной и ночью водопой
Оскаленным дыханием отыщет —
Иду в туман примятою тропой,
И тень моя, как волк, за мною рыщет.

В глазах твоих — далекие костры,
Звезда степей над древнею телегой,
Широкий ветер яростной игры,
Развеявшей по балкам печенегов.

И любо мне в раскошенных зрачках
Следить струю татарской острой стали,
И сердца стук услышать на руках,
И кости гнуть в мучительном закале.

Да, любо мне кудрявую косу,
Смеясь, сжимать ладонью загорелой,
И эхо гнать в просмоленном лесу,
И грудь твою поить любовью зрелой —

Русь, кровь моя, желанная сестра, —
Кто вытерпит весь груз такой любови!
Я вылетел из дымного костра,
Чтоб вновь гореть, любить и жечь — до крови.

В глубокой балке переняли,
Картечью вздыбили коня,
Скрутили, выгнули и смяли,
И оземь бросили меня.

Хмельному солнцу буйно рады,
В веселом топоте легки,
Кудрявый череп конокрада
Чесали насмерть каблуки.

Но каждый хруст костей упругих
В ушах смеялся бубенцом,
И пело сердце пестрым кругом
Над перекошенным лицом.

Когда же кол, сырой и гладкий,
Тысячелетнее копье,
Прошел медлительно и сладко
Сквозь горло звонкое мое, —

Девичий взор, сухой и зоркий,
Лизнул мой вытекший висок,
И дух земли, как ладан горький,
Любовью брызнул на песок.

Скалит зубы — такая ль плаха,
Для меня ль да дубовый пень? —
А кругом еще красным взмахом
Ходит по небу дым деревень.

Так и брызжет вихрастый ветер
Даровой огневой крупой,
И кричат как шальные дети
Над бельмастой сырой толпой.

А у плахи стоит — ломается,
Теребит кумачовый плат
И свистит соловьем в два пальца
Деревенский веселый кат —

Это сон про былые встречи,
Это сказ про вороний грай,
Про тугие литые плечи,
Что сработаны в два топора.

Не буди — под крутым обрывом,
Где седые ржут табуны,
Темный ветер закинул гриву
В низовые степные сны.

Затравила в яру лисицу,
Подымала в упор ружье —
Не скули, научись крепиться,
Острозубое сердце мое.

Не сбегу, не уйду — могу ли,
Тихий усмех могу ль забыть?
Есть заклятья страшнее пули —
Одиноко на звезды выть.

Что глядишь? Нагустила брови,
Растопила огонь в зрачке,
Мокрый запах звериной крови
Разожгла на моем виске —

Не забудь — чтоб вернее было,
Чтоб ночами на ум не шел, —
Без пощады вгони в могилу,
Через сердце, осиновый кол.

Когда луна вонзит свой меч
В степную ржавую могилу,
И вставший дыбом жеребец
Повалит ржущую кобылу, —
На зов степей, на конский яр,
На свежесть влажного тумана
От сна восстанет скифский царь
И выйдет вон из тьмы кургана.
Туда, где в ночь бежит ковыль
Стезею лунного ухаба,
Где сторожит седую быль
Немая каменная баба, —
Из-под бровей он кинет взор,
Разбудит эхо звоном шага
И выпьет ветровой задор
Ковыльных снов, полынной браги.
В степных играющих кострах
Тысячелетия сгорели —
Не для того ль, чтоб ржавый прах
Заглох в дыму весенней прели? —
И только там, между колен
Просторам внемлющей царицы,
Былых веков холодный тлен
Неверной дымкою клубится.
Но так же юн, но так же щедр
Хмельной простор, и, так же молод,
Из мглы столетий гонит ветр
Любовный жар и крепкий холод.
О, сколько звезд, о, сколько лун
В сухих запуталось бурьянах!
В который раз степной табун
Упился ласками допьяна! —
С широких плеч он сбросил прочь
Свои ременные доспехи,
И закатились звезды в ночь
От гула царственной утехи.
Под дланью тяжкой ожил вновь
Гранитный стан до сердцевины,
И брызжет в степь рудая кровь
На непочатые целины.
Его железная нога
Колени каменные режет,
И с плотью плоть — как два врага,
И их лобзанья — стон и скрежет —
Так, до зари, под конский яр,
Под ржанье дикой кобылицы,
Ласкает древний скифский царь
Свою суровую царицу.
Его рукой укрощена,
Она не бьется и не стонет,
И ветр взметает семена
И в буйной радости их гонит.
Вздымает к стынущей луне,
Роняет в гулкие овраги,
Где хмурый волк залег на дне
У сребротканой лунной влаги.
И в светлом лоне зыбких вод,
И в черных снах земного чрева,
В глухих глубинах, зреет плод
Любви и каменного гнева.

По страницам ветер бродит;
Из распавшейся строки
Сквозь трамвайные звонки
Поздний гость ко мне выходит.

Кто он? Чем он сердцу дорог?
Думать трудно, думать лень —

Копiа поютъ на Дунаи. Ярославнынъ
гласъ слышитъ; зегзицею незнаемъ
рано кычетъ…
Слово о полку Игореве

Темный лоб в огневой насечке, —
Не атлас, не шелк, не парча —
Раздобыли во всем местечке
Залежалый кусок кумача.
Темный лоб перерезан шрамом,
В веки врезаны два пятака, —
Есть в местечке такая яма,
Где бессрочны все отпуска.
Проходили, прошли, и мимо, —
Снегом, ветром следы замело —
Что, товарищ, так нелюдимо
В три морщины ты сжал чело?
Не тужи, не робей, не надо, —
Задувает в зарю трубач,
Это конница Сталинграда
За тобой развернулась вскачь.
Ухарь ветер усы косматит,
От галопа душе бодрей,
Разошелся, снарядов хватит,
В ярой одури гром батарей —
Будет, будет вином багряным
Угощать молодых подряд
В чистом поле на свадьбе пьяной
Молчаливый курносый сват.
Будет кланяться миру в пояс,
Обнимать за дружком дружка, —
Слышу, слышу — княгинин голос
Окликает сквозь дым века.

В Новеграде, в Путивле старом,
Лишь заря прозвенит в окно,
На стене городской, над яром,
Раздувается полотно.
То не лебедь поет, тоскует,
В море синее бьет крылом, —
Ярославна в зарю кукует,
Припадает к земле челом.
— Полечу, — кычет, — вдаль зегзицей,
— За Каял, за реку быстру. —
Ярославна-свет вещей птицей
Просыпается поутру.
— Долечу, — кычет, — к тем ли воям
Что курганная степь взяла, —
Ржала медью, к лихому бою,
За холмами ночная мгла.
Где рядами легли шинели
На зеленый, на конский луг,
Плавит жажда на княжьем теле
Огневую свою стрелу.
Я рукав омочу бобровый
В тот Каял, в ту реку быстру,
На виске его шрам суровый,
Росчерк сабельный оботру…
Солнце, солнце, почто простерло
Ты лучи над родным полком?
Пылью каменной выжгло горло,
Заслепило глаза песком.
Губы милого жаром серым,
Смертной жалобой сведены —
Ярославна уходит в терем
На заре с городской стены.

Снилось мне, — на горах, на черных,
Пеленали в холсты меня,
И коньки в теремах узорных
Поломались к закату дня.
Замешали в вино отраву,
Дали выпить мне то вино,
В синем кубке лихие травы
Оплели корневищем дно.
У колчанов открыли тулы,
Часто сыпали мне на грудь
Крупный жемчуг, и долгим гулом
Ворожила ночная муть…
Смутный сон. На походном ложе,
На тесовом, я ждал утра,
И твой плач, на туман похожий,
Стлался медленно вкруг шатра.
Барабаны пробили зорю,
Батарейный трубил трубач —
Между Волгой и Черным Морем
Встал к полудню твой древний плач.
Все бугры зацвели полками,
И я слышал, — трубя, звеня,
Прорастала земля веками
У копыт моего коня.
И я видел, — в сквозные ткани,
В жемчуг матовый убрана,
Уплывала в речном тумане
За певучей волной волна.

То не лебедь поет, тоскует,
В море синее бьет крылом, —
Ярославна в зарю кукует,
Припадает к земле челом —
Ты не плачь, Ярославна, в зори,
Ты в зарю на стене не плачь, —
Скачет долом, летит с угорий
Твой кудрявый лихой трубач.
Вон ширяет всё выше, выше,
И куда ни взмахнет рука, —
Красным золотом камень вышит,
Кровью вздыбленной седока.
В Новеграде, в Москве, во Пскове
И на Волге шумит-звенит,
В снежный голос косматит брови,
Распускает в метель ремни.
Выкликает орлов на зори,
Орлий клекот по всей земле,
От соленых чужих поморий
До путивльских родных полей —
Кони ржут за Сулой, за Доном,
Щит багряный ведет полки,
В дымный трепет, в степные гоны
Брошен перстень с твоей руки.
Запушился морозной пылью,
Закружился в седой волне,
Пал в года лебединой былью,
Вещим словом на сердце мне.
Где каспийская степь безводней,
Распаялся, прожег песок —
Но не плачь, ты не плачь сегодня
На стене в заревой восток.
Скачут кони, несутся лихо,
Всем видны, далеко слышны —
Ярославна уходит тихо
На заре с городской стены.