Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Ты рада горькому куску
Неповторимого обмана,
Но эту жесткую тоску
Я перекладывать не стану.

Не эти плечи понесут
Тяжелый груз звериной доли, —
Но хрупкий девичий сосуд
Уже мутнеет поневоле.

И разве можно пережить
Все эти отсветы и тени,
Когда от правды и от лжи
Мои сгибаются колени?

Когда дорожная клюка
Сама собой шаги торопит
И неглубокая река,
Как океан, следы затопит.

Песок и соль. В густых озерах
Дрожит ослепшая луна;
Каленые стальные шпоры —
В живое мясо скакуна.

Сухая пыль сверлит и режет
Перержавелые зрачки,
И сушит скулы острый скрежет,
Стегающий солончаки.

Но сердца стук и звон копыта,
И рядом скачущая тень —
Обломки взорванного быта,
Мифический вчерашний день.

Степной песок засеян смертью, —
Вдыхая запахи беды,
Веселый волк, горячей шерстью
Мету кровавые следы.

На конской гриве запотелой
Не дрогнет цепкая ладонь —
Пусть топчет гибнущее тело —
Тебя — рыжеголовый конь.

Пускай топор на черной плахе
Срубил мне голову долой,
Ты подними ее из праха
И скрой тихонько под полой.

Но если смерть не разделила
Единый узел наших дней,
Но если любишь, как любила, —
Не плачь в отчаяньи над ней.

Нет, обнажи в ночи с надеждой
Любовью взласканную грудь
И чутко слушай под одеждой
Мой жизнью озаренный путь.

И если радостью зальется
Душа смятенная твоя,
И если плоть моя забьется
Под сердцем в жажде бытия, —

Дай знать мне долгим поцелуем
О воскресении моем,
И до зари еще войду я
Поющей радугой в твой дом.

Ныряют в сугробах молча,
Любой — до кости король;
Веселые зубы волчьи —
Морозная злая соль.

Мы знаем их смех и голод,
И глаз голубой огонь;
Мы знаем, что нож и холод
Прожгут королю ладонь —

Зажатый полярным кругом,
На лыжах бежит к реке,
И мутно белеет вьюга
На смуглой его щеке.

И каждый сухарь в котомке,
И каждый заряд в стволе —
Сто миль одичалой гонки,
Тревожный скупой ночлег —

Оставлен привал короткий,
Смех, полюс, любовь и боль
В дырявой индейской лодке
Везет молодой король.

Но львиные кудри белы,
Морщинами скошен рот,
Рассеянный взгляд несмело
Скользит по замку ворот.

И дом обошел неловко,
И будто похож на нас —
Пора, изготовь винтовку,
Бей прямо в ослепший глаз.

Для слепого — одна стезя,
На которой и днем — ни зги;
Ты сказала — меня нельзя,
Если можешь — люби других.

Для глухого словá — немы,
Как услышать тебя я мог?
У любви все пути прямы,
Все ведут на один порог.

Ты сказала — гляди, стара,
Разве можно любить старух?
Через год подрастет сестра,
Если хочешь — люби сестру.

Обнимала — последний раз —
Долго ржал по дорогам конь —
Как уйти от любимых глаз,
Если нежность стучит в ладонь?

Мой круглый щит из дерева и кожи,
С решетчатым узором по краям, —
Сто золотых пластинок в светлой дрожи
Вокруг него подобны трем ручьям.

Для твердости — тугую сердцевину
Железная подкова облегла,
И кровь врага до верхней половины
Пред боем щит мой трижды обожгла.

Он вождь вождей. Оранжевый и синий,
Как глаз змеи, — ременным языком
В мой локоть врос, и темный жар пустыни
Струит в меня расплавленным песком.

И вот — гляди. За то, что ты сурова,
Смугла лицом, угрюма и хитра, —
Моим щитом от холода ночного
Я грудь твою накрою до утра.

Так гони же сквозь ветер кобылу,
Ты, которой упорнее нет,
Чтобы только метели завыли
В твой сверкающий, вздыбленный след.

Так стегай же арапником звонче
По ушам запотелым коня,
Чтобы свора неистовых гончих
Пронизала навылет меня —

Не трубите в рога по дуброве,
Не трубите в рога, говорю —
Пусть ускачет, закинувши брови,
В грозовую густую зарю.

Пусть — пылая губами тугими,
Загибая шелка на лету —
В бездорожье с другими, с другими
Гонит вьюгой свою красоту.

В черном доке, кормчий одинокий,
Вновь чиню разбитое судно, —
Буду плыть положенные сроки,
Бороздить разбуженное дно.

Соль волны, снедающей и горькой,
Обожжет ослепшие зрачки, —
Из тумана в ночь святой Георгий
Бросит моря пенные куски.

Брызги бурь упали на ресницы,
Мокрый холст плотнее чугуна —
Это кровь ржавеет и томится
На кудрявом золоте руна.

Уже не радует, не тешит,
Раздала горькую красу,
И только ветер жестко чешет
Перержавелую косу.

Лицо, размытое дождями,
И грудь бесплодную рабы
До утра насмерть желудями
Изранят хмурые дубы.

Земля, земля моя! С тревогой
Гляжу в нахлынувший туман —
Лишь перекрестки да дороги
Венчают твой сутулый стан.

Лишь обездоленная птица,
Роняя перья на лету,
Еще не верит и боится
В твою поверить наготу.

Но, непоседливый и скучный,
Могилу глубже роет крот,
И сердце знает — гость докучный
Уже стучится у ворот.

Плечо — бугром, и сердце — в два обхвата,
Размах глубок, медлителен и крут;
Удар — раз в год, и грудь — провал косматый,
Набат и рог под ветром на юру.

Прижми щеку, — за выгибом полотен
Сырой утес горячего ребра,
Суровый ход неукротимых сотен
Вкруг дымного дорожного костра.

Над горбылем степные звезды светят,
Бежит огонь в тугую щель земли —
Гляди, я вновь закинул в море сети
И вытащил на сушу корабли.

Раз в год удар, но всё грозней и шире,
От позвонка в пролом ребра разгон —
Нет, не плодом, а стопудовой гирей
Я западу в твой запоздалый стон.

Соленый ветер бросает пену
Мне на рубаху, что сшила ты, —
Закату буря идет на смену,
Уже ныряют вокруг киты.

Но мне привычны морские страхи,
И, если в буре лишусь весла,
Устрою парус я из рубахи,
Из той рубахи, что ты дала —

Все ветры сразу гребут без толку,
Как пьяный пляшет рыбачий мол —
Я выжму бурю из шерсти волка
Сегодня ночью на твой подол.