Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений

Под гул костров, назло шумящей буре
Мы продолжали пир торжествовать,
Когда сквозь бор на разъяренном туре
Ты прискакала с нами пировать.

Вино – помин по нашем древнем щуре –
Мы по ковшам спешили разливать;
А ты валялась на медвежьей шкуре.
Мы все тебя бросались целовать.

Ты оделяла нас чудесным даром.
Казалась ты владычицей громов;
Ты хохотала – буря бушевала.

Вдруг бор потрясся яростным ударом.
Умчалась ты – и вспыхнул царь дубов,
За ним – раскрылся черный мрак обвала.

Я в роще лавра ждал тебя тогда.
Ручьи, цветы – деннице были рады.
Алела розой утренней отрады
У ног моих спокойная вода.

Уж просыпались дальние стада.
Кричали резво юные мэнады.
А я шептал, исполненный досады:
«Нет, не придет уж, верно, никогда».

Вдруг – легкий бег и плеск в воде ручья:
Ты, падая стремглав, ко мне взываешь,
Белеешь в алой влаге, исчезаешь…

Я ринулся к тебе, краса моя.
А за тобой – и смех, и вой кентавра,
И стук копыт гремел по роще лавра.

Я к ней бежал, вдыхая дух морской,
В забвении томящем и счастливом.
Над голубым сверкающим заливом
Стлал золото полуденный покой.

Вся розовея в пламени стыдливом,
Обвив чело зеленой осокой,
Она ждала с улыбкой и тоской
На лоне волн ласкательно-сонливом.

Вдруг над водой увидела меня…
Слепительные, пенистые брызги,
Прозрачные, пронзительные визги –

Рассыпались, сверкая и звеня.
И плеск далек. Но миг – спешат обратно
В лазурном блеске розовые пятна.

На берегу стоял я у решетки.
В ушах звенели звуки мандолин,
Назойливо одолевая сплин.
А нежен был закат и дали – четки.

Скользили разукрашенные лодки.
Чернели полумаски синьорин;
Их нежили и ласковость картин,
И тенора чувствительные нотки.

Как позы женственны, как вздохи сладки.
Но это чей малиновый наряд?
Тяжелые струящиеся складки…

Огромные глаза огнем горят –
Твоим огнем – в разрезах полумаски…
Ты!.. Меркнут звуки… потухают краски…

За темным городом пылали дали
Сиянием закатным багреца.
Глухому дню покорного конца
В усталой дреме люди ожидали.

Нежданно мимо моего крыльца
На вороном коне вы проскакали.
За темной тенью бившейся вуали
Я не увидел гордого лица.

Но стройный образ амазонки черной,
Мелькнув на багрянице заревой,
Дохнул какой-то силой роковой.

И тишина казалась чудотворной:
Не я один поникнул головой,
А весь народ одной душой покорной.

Я думал, ты исчезла навсегда:
Судьба-колдунья все жалела дара.
И безнадежной едкостью угара
Пьянили дух шальные города.

Так проползли бесцветные года.
Толпа течет; скользит за парой пара
По освещенным плитам тротуара.
И вижу – ты, спокойна и горда.

Твое лицо прозрачное – из воска.
Темнеет брови нежная полоска.
В наряде черном строен облик твой.

И ты стоишь у пестрого киоска.
Как хороши – и шляпа, и прическа,
Стеклянный взор и профиль восковой.

В сияньи электрических огней,
Под гул автомобилей и трамвая, –
Толпы не видя, глаз не отрывая
От черт знакомых, шел я рядом с ней.

Стеклянными глазами все ясней
Она глядела, – маска восковая.
И, в радостной беседе оживая,
Сияла ясно страстью давних дней.

Очарованье вечных новых встреч
Под масками – мы оба полюбили.
И сладко радость бережно стеречь!

Да, это ты! Как тьма нам не перечь, –
Горят огни, шумят автомобили,
И мы – вдвоем, и льется жизни речь.

Я знаю, в той стране, где ночь лимоном
И лавром пахнет, где любовь поет
Свой добровольный, свой блаженный гнет
Под темным, пышнозвездным небосклоном, –

Там полумаска черная идет
Смиренно-гордым, нежно-дерзким женам.
Покорные им ведомым законам,
Сквозь прорези глядят они – вперед.

Их черт не видно, но они – прекрасны
И потому – свободно-сладострастны,
Капризной тайной красоту покрыв,

Так, затаивши – гордые – порыв,
Они глядят – и знают: жарче солнца
Ответит взор влюбленный каталонца.

Сними же маску с этой робкой тайной –
На кладбище, безмолвною порой.
Открой же мне лицо, открой –
В его красе, как сон необычайной!

Сегодня? В ночь? В судьбе моей случайной
К тебе вхожу не первый я – второй.
Пусть так! От глаз, от уст – желаний рой
Стремит к любви свободной и бескрайней.

И я любим! Мучительный раздор
В душе затих. Ты любишь, донна Анна –
И ты со мной… Как ночь благоуханна!

Постой! Вот он – почтенный командор.
Зови ж его! Пусть видит наши ласки!
Сегодня в полночь ты со мной – без маски!

Богатый ливень быстро прошумел,
Серебряный, веселый и прохладный.
Пустынный зной, немой и безотрадный
Он разорвал – прекрасен, юн и смел.

Он – юноша – среди веселых дел
Вбежал сюда, еще к веселью жадный,
Смеясь, хваля какой-то пир громадный,
Блестящими глазами поглядел.

И нет его. Он убежал, спеша.
Словами торопливыми прославил
Он молодость – и радость тут оставил.

На ветках, на стеблях – как хороша!
Алмазная, блестит, звучит, играя,
Поет стихи про пир иного края.

Широкой чашей быть – хмельным вином
Налитой до избытка, выше края,
Шипеть, смеяться, искриться, играя
И разливаясь на пиру хмельном.

Широким морем быть – в себе одном
И адской бездны плен, и волю рая
Вмещать безмерно – пышно убирая
Себя валов серебряным руном.

Широким небом быть – и обнимать
За солнцем солнце синевой нетленной
И, распростершись, течь вкруг вселенной.

Широкой песней быть – себе внимать
И шириться так властно и раздольно,
Чтобы сказать самой себе: «Довольно».

Как поучительно краткий досуг отдавать переписке
Старых – своих же – стихов: каждый в них виден изъян,
Видишь разрозненность их, и к цельности явно стремленье;
Пусть лишь осколки в былом, стройный в грядущий чертог:
Всякий художник рожден для единого в жизни творенья . –
Друг! Изреченье твое ныне я вспомнил не раз.