Данута Сидерос - Шутки кончились. Стихотворения

Куплю тебе бусы из слёз исполинских сосен,
Духи из страны, где ветер лих и несносен,
Безумный оранжевый плащ, сапоги на осень,
Лазурный шарфик из запредельных высей.

Куплю тебе платьев, какие тогда носили,
Смешных, невесомых, расцветок невыносимых.
И стану тебя наряжать в невозможный синий
В кровавых маках и звёздах японских лилий.

Тебе не идёт этот жуткий крахмальный белый,
Все эти покровы и ленты...
Тут что ни делай —
Сегодня тебе не подходит твоё же тело.

Ты как? Всё прошло нормально?
На поезд села?
И как там у вас относятся к новосёлам?

Самое время бросить работу и уехать на дачу.
Мазать на раны деревьев садовый вар
и молча бродить в какой-нибудь хвойной чаще.
Здесь — задыхаются двигатели.
               Своды метро плачут.
Всюду срезают траву,
               срезанная трава
пахнет травой, но гораздо ярче и слаще.
Гул поездов приобретает тональность стона.
Автомобили, дома, небо, ветер, птицы
становятся прозрачней стекла.
Твоя чёртова непрерывность в одну сторону,
возможно, никогда не родится.
А в другую — уже пресеклась.

Был бы слесарь, токарь —
               было бы больше толка
в том, над чем просиживал днями,
               чему так много отдал.
Ты болтаешься, выкушенный из кровотока,
шевеля обрубленными корнями,
подбирая оголённые провода.
Самое время пасть на колени, слушать звон колоколен —
Для соблюдения правил,
               законов жанра,
И чтобы звон вымывал из памяти лица.
Но ты торопливо вбиваешь строку за строкою,
Подгоняемый невидимым голодным пожаром.
И никак не можешь
               остановиться.

Ты думаешь: когда увидишь его,
кровь твоя превратится в сидр,
воздух станет густ и невыносим,
голос — жалок, скрипуч, плаксив.
Ты позорно расплачешься
и упадёшь без сил.

А потом вы встречаетесь, и ничего:
никаких тебе сцен из книг.
Ни монологов, ни слёз, ни иной возни.
Просто садишься в песок рядом с ним,
а оно шумит
и омывает твои ступни.

Когда-нибудь, после воплей, соплей и паники,
После юности, зрелости... что там ещё за ней?
Я привыкну, усохну, осяду и стану паинькой,
Я пойму всё на свете и поеду в гости ко мне.

Я скажу мне с издёвкой, что все мои откровения
С высоты моих лет — просто плюнуть и растереть,
Впрочем, тут же добавлю я, это в рамках моего понимания:
Мне бы моего нынешнего необъятного уникального многогранного опыта хотя бы треть...

А я буду думать, что если будущее такое, то значит и нет его,
Но в то же время возьму себя в руки, скажу мне: «Смотри, смотри:
Это даже хуже, чем забыть меня семилетнего,
Это как сделать аборт носящей меня матери».

Я тем временем буду учить, говорить, изливаться патокой,
Смотреть снисходительно, разрешительно, гордо.
А потом я повалю меня, постаревшего, на лопатки
И с молодецким задором начищу мне морду.

...В каждой такой примерочной — дивные зеркала,
в них ты всегда чуть краше и чуть стройней.
Правильный цвет парчи и расстановка ламп:
фокус простой, но ты изумлён и нем...

Ты примеряешь преданность — сорок шестой размер —
преданность как-то не очень тебе идёт.
Энтузиазм пестрит.
Снобизм безвкусен и сер.
Радость уместна разве что под дождём.
Искренность дорого стоит.
Глупость ещё вчера
всю разобрали — модный сейчас фасон.
Ты остаёшься в белье (беспомощность)
и в башмаках (хандра).
Отодвигаешь шторку, выходишь вон.
Смотришь с улыбкой, как расступаются
гости и персонал,
молча идёшь мимо касс,
манекенов,
мимо полок с тряпьём
к выходу. А снаружи на плечи
вдруг ложится весна.

Смотришь на новый наряд и думаешь:
«О! Наконец, моё».

шаг в шаг в тишине
такт в такт
в висках и руках
тик-тик
ни голоса
ни теней
как
так
контакта
не чуя идти?
кап
капает с потолка
свод
всё ниже
и у же
ужи
и жабы
на
над
и под
страх тяжек
неудержим

Эвридика

В арсенале — знание норм, новостей и цифр,
Кавалер, годящийся без труда в отцы,
Заморочки какие-то про развитие личности,
Закорючки — как у отличницы.

Всё расписано чётко: с кем спать, что жевать, где пить.
Губки бантиком: «Сумочку эту купи-купи!»
Дозы выверены давно: то лицо, то личико.
За провал — порицание, вычет, кол.

В сетевом журнальчике — правильный юркий слог.
Вот вам фото, ой-ей, куда вчера занесло!
Вот стишки. Не читайте: там что ни ямб, то Юнг.
Оцените сам факт, восхититесь духовностью.

Вот она у зеркала, на лице рисуя лицо,
Проверяя, подходит ли к платью новенькое кольцо,
Вдруг на миг замечает себя.
И видит что-то такое,
Что не даст ей теперь покоя.

И в конце недели, всплакнув, для храбрости выпив чуть,
Эвридика снимает трубку
Звонит врачу.

Орфей

Про него говорят: «Есть у парня собственный стиль!»
Он напорист и хищен, как Челентано в молодости,
Он точён и при этом плавен, во взгляде то мёд, то сталь:
Господин фрилав, чайлдфри, фриланс и фристайл.

Вот он в баре. Празднует новенький свой роллс-ройс.
Снова соло — с очередной герлой не срослось,
Слово к слову льнёт, он остёр, он шутить мастак.
Мыслит: видно ли им, как он выжат, как он устал...

Между третьим мартини и вторым бокалом вина
У альтиста где-то за кадром лопается струна
И как будто хлещет его: он белеет, мямлит: «Мне надо...» —
И, раскланявшись, ретируется с маскарада.

Лучезарно скалится дамам, переступает порог,
Думая только о том, видно ли им, как он взмок.
Под звучащий из зала хохот, регги, визги, словесный лом
Успевает набрать «скорую>
Сворачивается узлом.

Врач чертовски красив и молод, явно только что из медвуза,
Он сидит, никак не освоится со своим идиотским грузом.
Он листает бумаги, бормочет, избегает её взгляда.
Эвридика сидит и гадает, сколько времени он ей даст.
Врач зачитывает диагноз, пророчит около года.
Здесь бы ей величаво подняться и за дверь удалиться гордо,
А она ревёт. И на стуле восседает аршинно-прямо.
«Можно было и догадаться — в том же возрасте, что и мама».

Коридор тихо ропщет бетонно-кафельным Стиксом.
Он сперва пытался свистеть — вдруг прогонят? Но стих сам.
Каждый шорох звучит каноном: не бетонный корпус, а горы.
«Нужный вам кабинет находится на другом берегу коридора».

Он пытает врача: повредит ли болезнь его лицу и карьере,
Врач серьёзно ответствует, что карьере — ни в коей мере,
Что за год, который, возможно, ему отводят,
Можно сделаться президентом,
Ну... или чем-то вроде.