Виталий Коржиков - Морской сундучок
— Онкель был совсем маленьким, ганц кляйн. — И повар задержал у груди руку, показывая, какого роста был солдат дядя Федя. — Но борща и хлеба у онкеля Феди хватало для всех детей. Фюр аллен киндерн.
Немец вспомнил, как помогал онкелю Феде топить кухню, раздавать хлеб, и вдруг решительно сказал:
— Если б не онкель Федя, я бы никогда не стал поваром! А так всю жизнь готовлю, плаваю и в разных странах, где только мог, кормил голодных детей.
Он улыбнулся и, уже прощаясь, вздохнул:
— Вот хотел угостить и вашего товарища. Но Федя спит. Спит онкель Федя.
И снова стало тихо, только где-то качнулись колокольцы, будто нежно повторили: «Онкель, он-кель…»
Мы разом заговорили: вот ведь как бывает! Столько лет прошло, а дядя Федя, если жив, и не знает, что вспоминают его сейчас. И где? В Японии! Запомнился солдат дядя Федя человеку на всю жизнь. Штурман улыбнулся:
— Наш-то Федя тоже ростом не очень вышел…
На рассвете мы уходили. Берег ещё спал. Но рыбаки уже тянули сети. На корме немецкого танкера снова стоял грузный человек. Он был опять в белой куртке, в колпаке — повара встают рано — и негромко кричал нам:
— Передайте привет онкелю Феде!
Мы кивали, хотя не очень-то поняли, какому онкелю передать привет: нашему Феде или тому, который когда-то после боя наполнял мальчишечьи миски и котелки солдатским борщом. Скорее всего, обоим.
За бортом всё больше дымилась на морозце вода. Над спящим городком всё отчётливее вырисовывался старый вулкан. В одном из домиков у его подножия спал ещё японский мальчик, у которого тоже был теперь свой дядя Федя.
КОМПАС
В полночный зной
В пути со мной
Мечтает компас —
Друг ночной…
Нам светит южная луна,
Пропахшая бананом.
За рубкой южная страна
Нас манит духом пряным.
В иллюминатор
Юг глядит,
Огнями путь усеяв,
А друг поёт,
А друг твердит:
«На Се —
На Се —
На Север!»
Там в травах
Свежая роса.
Там пахнут ёлками
Леса.
Он в лес мечтает до того,
Что рвётся вон из ложа,
И стрелка острая его
На ёлочку похожа.
И я у компаса стою,
На вахте сон рассеяв,
И подпеваю, и пою:
«На Се —
На Се —
На Север!»
ГОСТЬ
После долгого плавания в жарких краях мы отправились в Арктику к полярникам, вышли в Чукотское море и стали ждать ледокола.
Я приготовил с друзьями буксирный трос и посмотрел за борт: не появится ли где-нибудь белый медведь. Вокруг всё сверкало, вспыхивало, толкались мокрые ледяные глыбы: вон поплыл ледяной кашалот, а вон — весь в сосульках — целый ледяной слон.
На палубу один за другим выбегали машинисты — коричневые, только из Индии, — вдыхали снежную прохладу, окидывали взглядом горизонт и качали головой:
— Ну сила!
Но вот вышел из токарной мастерской мой дружок Гриша, хрустнул плечами, упёрся загорелыми руками в борт, кивнул уже было: «Ну…» — и вдруг вскрикнул:
— Ты смотри!
Я оглянулся. Ничего нового. Лёд и вода. Вода и лёд.
— Да вон, левей! — Гриша показал вперёд жёлтым задубевшим пальцем.
Тут и я подался вперёд.
К нам несло резную, как дубовый лист, льдину. За ней выныривала усатая нерпичья голова, а на льдине сверкал от солнца белый, прямо сахарный, нерпёныш — белёк.
Нерпа всё прыгала из воды, но только подгоняла льдину.
Нерпёныш тревожно смотрел на чёрный борт, и глаза у него становились большими и чёрными.
— Возьмём? — быстро спросил Гриша.
— Так он же маленький!
— В гости, на часок! — крикнул азартно Гриша. — Спускай трап!
В гости — можно. Я нажал на кнопку, трап со скрипом поехал вниз.
Гриша быстро застучал каблуками по металлическим ступенькам, и как только льдина ткнулась в борт, подтянул её ногой, изловчился и пятернёй подхватил испуганного нерпёныша.
— Ну, видел? — крикнул Гриша, взбегая, и поднял белька над собой.
Нерпёныш мигнул, дёрнул ластами, хвостом — от меха так и посыпались брызги с инеем, а вокруг запахло морозом и свежей рыбой.
— Держи, — сказал Гриша.
Я протянул руки вперёд и улыбнулся: пальцы сразу спрятались в белый пух, а в ладонь что-то толкнулось: тук-тук-тук.
Из пушистой морды глянули на меня два глаза, посветлели и вроде тоже улыбнулись.
— Вот это да! — сказал я. — Сияет, как снег.
— Как полюс, — поправил Гриша, стряхнул иней у себя с чуба и снова подхватил белька.
У трапа уже толкалось полкоманды, и все просили: «Дай подержать! Ну хоть погладить!» Механики оттирали от масла ладони, дневальная протягивала передник. А Гриша чудил:
— Руки получше отмойте! И не курить возле ребёнка.
Все хохотали, но отворачивались и выпускали клубы табачного дыма в сторону.
Но тут сквозь толпу протолкался сухонький, седой дядя Вася, наш повар, и глянул снизу на белька цепкими глазами:
— Вот это шапка!
Все примолкли. Ну и сказал!
— А что? Шапка выйдет, — повторил дядя Вася, сверкнул полным ртом металлических зубов и посмотрел на Гришу: — Сам делать будешь? А то продай. У меня знакомый скорняк есть — такую шкурку сделает!
Он вытянул губы и дунул бельку в бок. Мех распушился, как одуванчик, засиял серебряными иглами, а белёк быстро задёргал хвостом.
— Да ты что? — сказал Гриша и поднял белька ещё выше, к свету. — Ты что, в себе ли?
— Ну уж, — сориентировался повар, — и пошутить нельзя.
Ничего себе шуточки!
— Ты бы его лучше угостил чем-нибудь вкусным, — сказал Гриша. — Гость ведь!
— Это мигом! — обрадовался повар, в минуту вынес из камбуза банку сгущёнки, ударил в крышку раз-другой ножом и подцепил пальцем густую нить молока; но белёк только испуганно дёрнулся и пополз по палубе.
— Колбасы бы принёс! — закричали кругом.
— Мигом! — согласился дядя Вася.
Но нерпёныш и от колбасы отвернулся.
— Не, — сказал дядя Вася. — Не его еда. Ничего не возьмёт. Зверь.
А я подумал: «Посмотрим!» Побежал к доктору, выпросил флакон рыбьего жира и вернулся на палубу:
— Ну-ка пустите.
— Ха, станет он тебе эту дрянь пить! — съязвил дядя Вася.
Но я плеснул из флакона немного жира в ладонь, поднёс бельку; он выпрямился на ластах, посмотрел на руку влажными глазами, повёл ноздрями и — раз! — ткнулся носом.
Я даже засмеялся: усы-то у него щекотные и язык шершавый. Я плеснул жира ещё и отодвинулся, белёк потянулся за мной. Шлёп-шлёп ластами. Я отвёл руку в сторону — и нерпёныш за ней. Тычется прохладным мехом: ещё просит.
Мы совсем было завозились. Но подошёл ледокол. Из рупора громыхнула команда капитана — даже льды заколыхались. И все бросились по местам.
А Гриша спустился с бельком по трапу:
— Будь здоров! Привет маме! — и бултых его в воду.
Мы двинулись за ледоколом, закачались мимо нас опять ледяные слоны, крокодилы, зашумели команды: «Давай буксир! Принимай буксир!» Работа.
Но я всё-таки выбрал минуту, выглянул за борт — что там? — и ахнул! Дружок-то наш плывёт за нами! Тянутся рядом с бортом две усатые головы: одна белая, другая жёлтая. Нерпа-мать беспокоится, отталкивает сына, а он торопится за пароходом. Нерпа — от борта, а он — к борту. Мать — в сторону, а белёк — вперёд!
Уже и ледяное поле пробили, и на чистую воду вышли, а я всё вижу, или кажется: гребёт вдали наш маленький белёк, работает ластами.
И куда это он, чудак, собрался? За нами в дальнее плавание? Так долго нам ещё ходить-плавать. Ох, долго!
А Гриша тоже выбежал к трапу, посмотрел в ледяную даль, засмеялся:
— Вот как ему рыбий жир понравился! Побереги, — говорит, — пузырёк. Пойдём же когда-нибудь домой — обязательно встретимся. Ещё пригодится!
МЕДВЕЖЬИ ОСТРОВА
Пустое
Побережье,
Унылая
Трава.
Притихли
По-медвежьи
Медвежьи
Острова.
Так друг за другом следом
В потоках ледяных
Они бредут,
И летом
Линяет шкура их.
Но лишь зима устроит
Арктический набег —
И острова покроет
Медвежий белый мех.
Замёрзнет
Побережье,
Улягутся
Снега,
И воет
По-медвежьи
Полярная пурга.
ЧЕЛОВЕК
Наше судно доставило на один из дальних северных островов всё необходимое для полярников, и мы стали готовиться к выгрузке. Приблизиться к берегу вплотную не удалось: мешала мель, и, спустив на воду баржу, мы отправились искать удобное пристанище для судна.