Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Слышен скрип лебедки стонущей.
Бочки на песке лежат.
Говорят, здесь было стойбище.
Было.
Года три назад…
И туман – сырой, растерянный —
дрожит, сходя на нет…

Проданы
            народы Севера
за северную нефть.

Коровы на фермах негожих
дают молока
                 меньше кошек.
В районе
с едой небогато,
зато
     хороша пропаганда!
Зато, как и прежде, упрямы
и лозунги,
и диаграммы!
Пусть гибнут в полях урожаи, —
зато
     не тускнеют скрижали.
Пускай не фурычат машины, —
основы зато
нерушимы.
Плевать,
           что крапива на грядке!..

Зато идеалы —
в порядке.

Мало ли, что – било!
Мало ли, что – жгло!
Мало ли, что было.
Главное —
прошло.
Прекращаем дрязги.
Дозволяем смех.
А вину
по-братски
делим мы
             на всех.
Плюнем на миноры.
Мудрости —
                 виват!..
Если все виновны,
никто не виноват.

Хоть вешайте,
                   хоть режьте,
но дело таково:
о том,
        что было прежде,
не знал я
ни-че-го.
Мой принцип неизменен.
Зачем его менять?
Ведь лично я
                  намерен
по-прежнему не знать…
Скулю,
         когда пинают.
Бегу,
      когда зовут…
Которые не знают,
те
   дольше проживут.

Знали мы,
             что нами правят наилучшие.
Но пришел доклад, а в нем иные веянья:
верить в прежнее нельзя
                                 ни в коем случае!
Оказалося,
              что мы не в тех верили.
Оказалось, был один, —
                                 так хуже некуда!
А другой, так тот вообще, —
                                       не дай господи!..
Ох, и закрутилась жизнь —
                                     выпить некогда.
То ли прямо нам шагать,
то ли вкось идти?..

Ждем мы помощи от органа партийного,
с февраля следим за гласностью внимательно…
Наш завхоз
               вчера событья комментировал.
Не могу пересказать.
Слишком матерно.

Жизнь у нас одна, —
хватит бардака!
Родине
         нужна
твердая рука!
Раз и навсегда
стройся в два ряда!
Хочется уже
ясности в душе…
Честно говоря,
хочется
царя.

Я тебе скажу без лишних фраз
относительно проблем земных:
пусть у нас
               все будет, как у нас!
Лишь бы в магазинах —
как у них…

Для того, чтоб жизнь ласкала глаз,
надо сделать
                 больше выходных.
Стану я идейным,
как у нас,
если будут фильмы,
как у них…

Не люблю я истин прописных.
Лично мне
               хватило б в самый раз,
если б я —
с зарплатой, как у них, —
ничего б не делал!
Как у нас.

Время идет,
               а киношник снимает…
Ветер
знамена к небу вздымает!
Ах, как мы любим смотры-парады!
Как вдохновляют нас транспаранты!
Марши
          заполонили Европу.
Молотов
руку жмет Риббентропу…
Ах, как ревут стадионные действа!
Ах, как клянется счастливое детство!
Как замечательна жизнь,
                                 где громадны
залы, скульптуры,
каналы,
романы!..

Время идет,
               а киношник снимает.
Два генерала парад принимают.
Два генерала, —
наш и немецкий.
Скоро настанет мир повсеместный.

Ах, как похоже
плещутся флаги!..

(Их Бухенвальды…
Наши ГУЛАГи…)

Грянул он над Родиной,
славя ратный труд, —
долгожданный,
родненький,
праздничный салют!..
Грянул над молчанием
мертвых городов,
грянул
         над отчаяньем
многодетных вдов.
Грянул над могилами
сгинувшей войны,
над огромной силою
раненой страны.
Над полями росными,
уханьем громов.
Над глазами
                взрослыми
в окнах детдомов…
Искорки ракетные
по небу текли,
будто слезы
               светлые
по щекам Земли.

Вот – довоенное фото:
                                ребенок со скрипкой.
Из вундеркиндов, которыми школа гордится.
Вырастет этот мальчик.
Погибнет под Ригой.
И не узнает, что сын у него родился…

Вот – фотография сына.
                                  В Алуште с женою.
Оба смеются чему-то.
                             И оба прекрасны.
Он и она,
безутешны, сидят предо мною.
И говорят о Кабуле.
И смотрят в пространство…

Вот – фотография сына.
                                  Во взгляде надежда.
Вместе с друзьями стоит он у дома родного…
Этот задумчивый мальчик, похожий на деда,
в восьмидесятом
с войны
           не вернулся снова.

Старенькие ходики.
Молодые ноченьки…
Полстраны —
                   угодники.
Полстраны —
                   доносчики.

На полях проталинки,
дышит воля вольная…
Полстраны —
                   этапники.
Полстраны —
                   конвойные.

Лаковые туфельки.
Бабушкины пряники…
Полстраны —
                   преступники.
Полстраны —
                   охранники.

Лейтенант в окно глядит.
Пьет – не остановится…
Полстраны
               уже сидит.
Полстраны
               готовится.

Утешенья слабые звучат,
и закат последний догорает…
В окруженье
                 праведных внучат
палачи и жертвы
умирают.

И, конечно, верят те и эти,
у порога
главной темноты,
что недаром
                прожили на свете.
И пред совестью своей
чисты.

Надо время осознать,
с очевидностью не спорить.
То, что знал, —
                     переузнать.
То, что помнил, —
                          перевспомнить.
Что любил, перелюбить,
как велела дисциплина.
И себя
         перелепить…
Будто я из пластилина.

Гул веков – страна,
боль времен – страна.
На земле людей
                     ты и впрямь одна.

Не возьмешь – страна.
не проймешь – страна.
Через день сыта,
                      через год голодна.

Пей-пляши – страна!
Бей-круши – страна!
Коль снаружи мир,
                         так внутри война.

Перекур – страна,
перегиб – страна.
Больше, чем другим,
                           ты себе должна.

Старца,
          которому саблю вручили,
разоблачили.

Трех торгашей,
                    что с клубникой ловчили,
разоблачили.

Этого – как его? —
                           в маршальском чине, —
разоблачили.

Двух стукачей,
                   что доносы строчили,
разоблачили.
Вроде бы жизнь начинаем сначала…

Так почему же
не полегчало?

Пятидесятый.
                  Карелия.
                              Бригада разнорабочих.
Безликое озеро.
                     Берег, где только камни растут.
Брезент, от ветра натянутый,
                                       вздрагивает и лопочет.
Люди сидят на корточках.
Молча обеда ждут.
Сидят они неподвижно.
                                Когда-то кем-то рожденные.
Ничейные на ничейной,
                                 еще не открытой земле.
Нечаянно не посаженные.
Условно освобожденные.
Сидят и смотрят, как крутится
                                        крупа в чугунном котле.

Раскачивается вагон.
                           Длинный тоннель метро.
Читающий пассажир выклевывает по слову…
Мы пишем на злобу дня
                                 и – на его добро.
Но больше, правда, – на злобу,
на злобу,
на злобу!..
Живем, озираясь вокруг.
                                 Живем, друзей хороня.
Едем, не зная судьбы, и страшно проехать мимо.
Длинный тоннель метро.
                                  Привычная злоба дня…

Ненависть проще любви.
Ненависть объяснима.