Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Ко мрамору, дыханья нет в котором,
Влечет меня неистовая страсть.
Огонь, что Прометей сумел украсть,
Несу назад небесным я просторам.

Вот всё, что схвачено добрейшим вором,
Химере огненной кладу я в пасть.
Чтоб в немоту конечную не впасть,
Я прах займу высоким разговором.

Острей резца перо перед концом,
И мрамора белей блестит страница,
И стих спешит бессмертия гонцом.

Пигмалион мне почему-то снится.
Мелькнула тень, к скале почти как птица
Он подошел с решительным резцом.

Он подошел с решительным резцом
К материи, застывшей без движенья
И ждавшей словно мысли выраженья,
Чудесно излучавшейся творцом.

Как будто спал Адам глубоким сном,
Не чувствуя ни ветра вдохновенья,
Ни легкого ножа прикосновенья,
Гулявшего в боку его живом.

Окаменевшее, быть может, чувство
И есть прельщающее нас искусство,
Увитое страдания венцом.

И мастер истину всегда находит,
Одушевляя хладный камень, входит
И в глыбу он с ликующим лицом.

И в глыбу он с ликующим лицом
Проник резцом, и с твердым матерьялом
Сраженье началось в сияньи алом,
Глаза поблескивали в беге злом.

Порхала мраморная пыль кругом,
Как битвы прах, под режущим металлом,
И на лице воителя усталом
Означился победный перелом.

Он песню пел, оружием владея, –
В его глазах стояла Галатея,
Вся в блеске волн, летящих в небосклон.

И, пышным опьяненный их простором,
В похолодевший мрамор глубже он
Врубаться стал, сияя влажным взором.

Врубаться стал, сияя влажным взором,
Он в камень с благородной белизной,
В которой чувствуется свет дневной,
Чуть видным выступающий узором.

Жгла мысль, – ужель в труде простом и спором
Она?.. И частого дыханья зной
Так теплотою обдавал земной
Безмолвный мрамор, что звучал он хором.

То музыка была частиц его,
То золотое пело вещество,
Железу как бы уступив с укором.

Но был боец вооружен мечом,
Ему сопротивленье нипочем,
Он камень бил с невиданным напором.

Он камень бил с невиданным напором.
Чем больше отбивал он вещества,
Тем четче образ выступал, едва
Заметный под окаменевшим сором.

Вот бедра, двум подобные амфорам,
Вот чаша живота, вот голова,
Таящая волшебные слова,
Несущие конец мудрейшим спорам.

А снежные вершины дивных плеч,
А реки рук, что могут ум увлечь
И сердце потопить в пучине ласки!

А два холма, что под волос ручьем!
Анатом камня, в свете вечной сказки
Он вскрыл его и жизнь увидел в нем.

Он вскрыл его и жизнь увидел в нем,
Суровый камень взрезал он, анатом,
И в чреве хладном, в инее мохнатом
Узнал он ту, что блещет ярким сном.

Она сияла морем, солнцем, днем,
Но так застыла в мраморе разъятом,
Что статуей была и в смело взятом
Свободном ракурсе как бы живом.

Он, полный неиспытанной тревоги,
Укрыл ее божественные ноги
Влюбленных губ живительным теплом.

И, сдерживая муки до предела,
Она недвижно в даль времен глядела,
Горящую пленительным огнем.

Горящую пленительным огнем,
Он обнимал ее и непрестанно
Молил, но холод мраморного стана
Он в самом сердце чувствовал своем.

Скакало сердце пламенным конем
И жгло всё тело, как большая рана,
А там всё было тихо, слишком рано,
И мрамор спал непробудимым сном.

Там было утро, зябкий час рассвета,
Когда земля нема и не согрета.
То был покой не трупа, а зерна.

Но бледный свет уж прикоснулся к сторам,
И Галатея юная ясна,
Как моря блеск, чьи волны в беге скором.

Как моря блеск, чьи волны в беге скором,
Она жила, но был неумолим
Ее покой, бездействием своим
Она томила, свойственным притворам.

Спят губы под невидимым затвором,
Хоть ветер, нежно припадая к ним,
Уж словом хочет прозвучать живым,
И взгляд как бы рассеян кругозором.

Что делать нам с прелестницей такой?
Что есть движенье и что есть покой?
Конечности к спокойствию не склонны.

Жизнь ждет того, кто любит, впереди
Хоть смерть, но любящий – он непреклонный,
Как пламя, страсть в его зажглась груди.

Как пламя, страсть в его зажглась груди,
Как он взглянул на плод своих усилий.
Ее уста лобзания просили,
Как бы шептали: «Милый, подойди!»

Она была как будто взаперти,
Живьем похороненная в могиле,
Но ткани благородные не гнили,
Найдя в земле к бессмертию пути.

И мира лепота – ее надгробье,
И моря нагота – ее подобье,
Живое зеркало ее души.

Она светилась жизнью сокровенной,
И он любовь почувствовал в тиши
К тому, что сам он сделал, вдохновенный.

К тому, что сам он сделал, вдохновенный,
Стремился он взыгравшею душой.
И стала вдруг душа такой большой,
Всё обнимающей, проникновенной.

Вселенная вмещалась в ней одной,
Казалась вечность ветреной, мгновенной,
И было так легко не быть землей,
Что вскрыть себя просились ясно вены.

Что значишь ты, сияющая ткань,
Легко бегущая, как жизнь, как лань,
По жилам, как тропинки разветвленным?

Ты – дар творца, песок в его горсти.
Он в день шестой был сам Пигмалионом,
Готов был жизнь он в жертву принести.

Готов был жизнь он в жертву принести
Той статуе немой и близорукой,
Что будет найдена потом безрукой
И крикнет миру: «Я прекрасна, льсти!»

Анакреона стих начнет цвести
В саду Гафиза, в золотые звуки
Оденет он свои живые муки
С изнеможеньем старости в кости.

Кровь старческая зла и всемогуща,
Ее как бы законченная гуща –
Мазок последний зрелого творца.

Ее походка чудится степенной.
Пигмалион молил, просил конца,
И сжалилась рожденная из пены.

И сжалилась рожденная из пены
Зеленых волн упрямо-боевых
Над юношей, что в думах бредовых
Так дивно воплотил свой сон священный.

Она смирила моря вал смятенный
И в обольстительных чертах своих
Возникла, как непревзойденный стих
В поэме незаконченной вселенной.

О голос мой, дыхание мое!
Воспой очарование ее,
И да падут перед тобою стены!

Будь, сердце, воин! Что ж, что ты одно!
Торжествовать в конце концов дано
Над мастером и статуе нетленной.

Над мастером и статуе нетленной
Дано свое воздвигнуть торжество.
Душа переселяется его
В кусок материи обыкновенной.

И затевают хоровод камены
И окружают бога своего
Той музыкой простой и неизменной,
Что камня оживляет естество.

Стоит он без дыханья, сам как будто
Важнейшего лишенный атрибута,
Присущего существованью… Мсти,

Рука моя, бегущему мгновенью!
И стих мой жив, святому вдохновенью
Он с пьедестала вниз помог сойти.