Дмитрий Бак - Сто поэтов начала столетия
Внешне для Стратановского почти ничего не изменилось – вынужденная немногочисленность публикаций приобрела свойства немногочисленности, вызванной соображениями взыскательной разборчивости. Всегдашние серьезность и отточенность, почти формульность стиля также остались незыблемы, равно как и усложненность поэтического зрения, благодаря которой самый простой пейзажик или нехитрое рассуждение вбирают в себя контексты и смыслы, отсылающие к искусству самых разных времен и народов. Вот фрагмент стихотворения рубежа семидесятых-восьмидесятых:
Бог в повседневности:
в овощебазах, на фабриках
В хаосе матчей футбольных,
в кружке ларечного пива
В скуке, в слезах безысходности,
в письмах обиды любовной
В недрах библейских дубов,
в дрожи плоти от страха бескровной
Смотрит колхозник смиренный
на Его тонкотканный шатер…
Грань между миром овощебаз и библейскими событиями оказывается стертой, то и другое существует на равных правах. Реальность есть сумма воззрений людей, их взглядов на жизнь, и потому нет истинных и ложных картин мира, правильных и ошибочных убеждений. Перечень событий, система оценок, кодекс правил поведения оказываются тем более «верными», чем глубже они укоренены в традиции, чем больше людей являются (или являлись в прошлом) их носителями. Наиболее отчетливо эти творческие принципы реализованы в цикле стихотворных обработок фольклорных легенд, сказок, национальных эпических сказаний, позднее составивших книгу «Оживление бубна». Название, кстати, весьма символично – оно свидетельствует о намерении автора не просто стилизовать «Сказки разных народов» в современных стихах, но именно воссоздать, оживить даже не произведения искусства и устного творчества, но системы воззрений, упущенные из виду, лишь временно пропавшие из поля зрения людей нынешней эпохи. Чего стоит, например, сконструированный Сергеем Стратановским поверх временных и пространственных барьеров диалог Урал-батыра и Гильгамеша, заглавных героев башкирского и шумеро-аккадского эпосов!
Урал-батыр:
Много дел богатырских
совершил я, Урал-батыр:
Я со змеем Заркуном боролся
И с отцом его,
дивов владыкой, боролся,
Против зла их боролся.
Только главное зло
на земле обитает без тела
И лица не имеет.
Смертью зовется оно.
Как его победить,
рассказала мне девица-Лебедь:
………………………………………
Гильгамеш:
…заплакал я бурно,
когда друг мой Энкиду умер,
И пошел я от горя
к последнему морю на берег
И добыл на дне моря
цветок, на шиповник похожий,
Смерть саму убивающий…
И понес я народу своему,
не сорвав лепесточка даже,
……………………………….
Урал-батыр:
Ты не смог стать бессмертным –
владыка народа забытого.
Я им стану – я знаю.
Гильгамеш:
Берегись, воин сильный,
не стремись стать бессмертным, герой.
Нет в бессмертье веселья
зря к нему люди стремятся.
………………………………..
Урал-батыр:
Смерть не гостья, а вор…
Не бывает такого, старик.
Гильгамеш:
Знаю… видел… бывает.
Имена древних героев отсылают к двум разным эпическим мировоззрениям, отношениям к смерти, однако ни одно из них не отменяет друг друга, как непосредственная, «данная нам в ощущении» реальность современного мира не отменяет мифологические рациональности, лишь по видимости исчезнувшие, канувшие в прошлое. Напротив того, именно прошлое, древность гарантирует культурным смыслам долговечность и незыблемость. Есть и иные критерии фундаментальности этих смыслов: их тотальность и интенсивность. С этой точки зрения высокой степенью подлинности обладают воззрения не закрепляющие наличный порядок вещей, но обращенные к идеальному будущему, мечте, в частности – воззрения утопические. В давнем стихотворении «На смерть утопии» на вопрос «Кто такая Утопия?» ответ дается ясный и недвусмысленный:
Это утопленница
В мутной, нечистой воде,
В омуте дней настоящих
Вот и уложена в ящик
…………………………
Закопали, забыли
А ведь когда-то любили
Как же нам без нее
Совершенствовать технику жизни?
Строго говоря, смерть утопии так же невозможна, как и окончательное забвение уроков древних эпосов: даже советская утопия в своем раннем изводе, отмеченном почти космическим размахом перспектив и ожиданий, продолжает существовать об руку с современностью, ее поправшей. Отсюда в стихах Стратановского отчетливые мотивы поэзии молодого Андрея Платонова, особенно сборника «Голубая глубина»:
Прораб сказал:
движенье звезд
Прообраз нашего сознанья
Мы строим человеко-мост
над ночью мирозданья
Пролетарий – субъект созиданья
Демиург и космический мозг…
Как видим, поэтика Стратановского была и остается шире противостояния «советского» и «антисоветского», освобождение от цензуры не привело и не могло привести к автоматическому обретению осознанной непринужденности и правильности мировосприятия:
Пел советский певец:
«Как я счастлив, что нет мне покоя».
Вот и мне нет покоя,
и что хорошего?
Здесь порою такое
выползает из дыр и щелей.
Здесь что ни день умирает надежда-птица…
И ночами не спится,
а если заснешь под утро,
Лучший мир не приснится.
Дело не в наличии либо отсутствии внешних барьеров для поэтического высказывания. Дело, по Стратановскому, в природе самого этого высказывания. При всей кажущейся отвлеченности от привычного «лиризма» самовыражение подлинного поэта непременно должно быть связано с многочисленными смысловыми «фильтрами», зачастую отсылающими к далекому прошлому. Прозрачность этих фильтров – мнимая, они продолжают жить, они непосредственно и мощно воздействуют на реальность, по-разному преломляют основные потоки смыслов, воскрешают подлинную геометрию человеческого мира.
БиблиографияСтихи. СПб.: Новая литература, 1993. 128 с.
Тьма дневная: Стихи девяностых годов. М.: НЛО, 2000. 186 с.
Хор кириллицы // Знамя. 2000. № 12.
Стихи, написанные в Италии // Звезда. 2001. № 6.
Слово из жизни живой // Новый мир. 2001. № 9.
Рядом с Чечней: Стихотворения и драматическое действо. СПб.: Пушкинский фонд, 2002. 48 с.
Коробочки с пеплом // Новый мир. 2003. № 5.
Стихи 2003 года // Звезда. 2003. № 7.
Со спокойствием в сердце // Новый мир. 2004. № 11.
Тексты 2004 // Звезда. 2004. № 12.
На реке непрозрачной. СПб.: Пушкинский фонд, 2005. 64 с.
Голоса // Арион. 2006. № 2.
Стихи // Звезда. 2006. № 7.
Незримый крест // Новый мир. 2007. № 5.
Из книги «Оживление бубна» // «Волга – XXI век», 2007, № 7–8.
Оживление бубна. М.: Новое издательство, 2009. 66 с. (Новая серия).
Стихи // Звезда. 2009. № 9.
Смоковница. СПб.: Пушкинский фонд, 2010. 64 с.
Граффити. СПб.: Пушкинский фонд, 2011. 84 с.
Иов и араб. СПб.: Пушкинский фонд, 2013. 32 с.
Молотком Некрасова. СПб.: Пушкинский фонд, 2014. 68 с.
Владимир Строчков
или
«Не пой этих Песен Песен…»
Да, Владимир Строчков – поэт со стойкой репутацией у ценителей, он публикует стихи с самого начала заката советской эпохи, а это немалое время. Том «избранного» для всякого стихотворца исключительно важен. Он позволяет если не подвести итоги, то подметить тенденции, векторы развития. В случае со стихами Строчкова это сделать непросто, несмотря на то, что все тексты снабжены точными указаниями на время и место написания. Первое, что бросается в глаза, – львиная доля стихотворений написана (по крайней мере окончательные редакции датированы) ранней осенью, в каникулярно-отпускной период свободы от московской суеты. И чем более ощутима дистанция, отделяющая отпускное существование от всей остальной, будничной, зимне-весенней жизни, тем более ясно, что стихи по сути своей от повседневного образа жизни поэта совершенно неотделимы. Для него стихи – предмет дневниковых наблюдений и раздумий обо всем, что попадает в поле зрения и в пространство мысли. Вот, например, герой отпускник возвращается восвояси на поезде.
На участке под Хаpьковом поезд стоял полчаса,
пропустив свору встречных: чинили пути на участке.
В заднем тамбуре выбито было стекло. Небеса
источали тепло. Паутина плыла. Безучастно
снизошел по тропинке к путям никакой человек.
Был он в меру поддат и одет как бубновая трефа.
Стал как раз подо мной, огорченно поскреб в голове;
я спросил: – Что за место? – И он мне ответил: – Мерефа.
Далее разыгрывается простейшая бытовая сценка. Встречному человеку необходимо перейти на противоположную сторону железнодорожного полотна, он раздумывает, насколько безопасно попытаться пробраться под вагонами надолго замершего поезда. Но все это в стихотворении не является главным, поскольку далее следует описание особого состояния души, когда цвета и предметы словно бы обретают дополнительное измерение. Эти состояния в замечательном романе Джеймса Джойса «Портрет художника в юности» названы эпифаниями, моментами обладания усиленным, нездешним зрением.
