Анна Брэдстрит - Поэзия США

С тем, что сердцу мило, смерть
          Спешно разлучает;
Лесбию и воробья
          Тьма равно встречает.

Словно дождь, на алтаре
          Сохнет возлиянье;
В дрожи маленькой руки
          Чудится прощанье.

Что же делать, мой чужой,
          С песней запоздалой —
Разве не было любви,
          Раз ее не стало?

Любовь твоя умерла,
          В сердце моем ты жив.
Оно как уступ в скалах
С капелькою воды,
          Помнящей свой прилив;
          Капля теплой воды,
Тающая на глазах.

Усталые и веселые, впервые сбежав из дому,
Всю ночь мы ходили взад и вперед по парому.
Паром был голый и светлый, и пахло, как в хлеве, соломой.
И мы глядели в огонь, садились за стол незнакомый.
Потом мы легли на палубе, залитой лунным светом;
И свистульки свистели, свистели, и ночь завершилась рассветом.

Усталые и веселые, впервые сбежав из дому,
Всю ночь мы ходили взад и вперед по парому;
Мы купили яблок и груш, купили их целую дюжину,
Ты ел яблоко, я ела грушу — цены нет такому ужину;
И небо светлело, и ветер повеял предутренним холодом,
И поднималось солнце огромным ведром, наполненным чистым золотом.

Усталые и веселые, впервые сбежав из дому,
Всю ночь мы ходили взад и вперед по парому.
Мы купили утреннюю газету, но ее мы читать не стали.
«Доброе утро, матушка!» — мы сказали старушке в шали.
Со слезами взяла она груши и яблоки: «Благослови вас боже!»
И, оставив лишь горстку монет на метро, мы ей деньги отдали тоже.

Живет, как встарь, моя душа —
Как дом, распахнута она,
Но зябнет от твоей любви,
Метелями занесена.

Горит ночник, и стол накрыт.
Жду гостя, ужин на столе,
Но зябну от твоей любви,
Пустеет иней на стекле.

Я чувствую — зима близка:
Поникли на ветвях листы.
Узнала я твою любовь
И в дом внесла свои цветы.

Полью их всласть, потом сорву
Со стебля бурый лист сухой;
Им зябко от твоей любви,
Уход им нужен и покой.

Когда-то увидала я:
Дерется стайка воробьев;
Пригрела одного птенца,
Даря ему свою любовь,

А после вслед смотрела… Хлеб
Птенцам голодным накроша,
Поставлю плошку на крыльцо.
Как встарь, живет моя душа,

Но зябнет от твоей любви.
Я брошу крошки за окно,
А там — склюют ли их птенцы
Или оставят — все равно.

По весенней поре, по весенней поре
Мы с милым бродили на ранней заре.
На деревьях чернела сырая кора,
Я их вижу с утра по весенней поре.
Ты цветущую ветвь отломил от ствола,
Я достать ее так высоко не могла.

По осенней поре, по осенней поре
Мы с милым брели на вечерней заре.
Над деревьями хрипло кричали грачи,
Я их слышу в ночи по осенней поре.
Ты смеялся над всем, для чего я жила,
И мне душу сломал, просто так, не со зла.

Снова утро забрезжит, и вечер настанет,
И набухнет кора, и грачи загорланят, —
Взор манит в апреле и слух в ноябре,
По весенней поре, по осенней поре,
И не горько, что наша любовь отцвела,
Горько знать, что ушла просто так, не со зла…

Покинем наши сады, и вернемся домой,
И сядем в гостиной.
Зацветут ли лютики, всколосятся ль хлеба под таким небом?
Солона для плодоносных семян
Холодная земля под таким небом.
Мы прошли по сорняку и бурьяну, но не победили,
Не срубили мотыгой их цепкие стебли.

Вернемся домой и сядем в гостиной.
Видно, не нам
Прояснится небо и встанет солнце,
Щедро сверкнув
По мерцающим волнам,
И теплый ветер подует с моря,
Мирно зашелестев
Колосьями хлеба.

Покинут, покинут,
Стоит воз на пустом сенокосе,
И лепестки без завязи в садах
Облетели так рано.
Солнце, что греет согбенные спины, иссушает кучи бурьяна, —
Мы еще его ждем,
Мы, погребенные под дождем.

От сияющих погибших из тьмы
Что наследуем мы:
Борозды для зерен, чистые, без сорняка, —
Там хозяйничают слизняки и грибки-паразиты.
Зло одолевает
Лютики, злаки,
И нет им защиты.

А мы сидим сложа руки
В гостиной в ожиданье,
А шаги смерти все ближе и ближе,
Оставляя детям наших детей этот дивный вход,
И этот вяз,
И запущенную землю
Со сломанной мотыгой.

Я не смирюсь никогда перед тем, что уходят в могилу
Все те, кем земля так бесконечно горда,
Так есть, так будет, потому что всегда так было:
С незабудкой иль лавром уходят они. Но я
          не смирюсь никогда.

Любовники, мудрецы, вы все соберетесь там вместе.
Туда, куда с прахом безвестным смерть вас
          в кучу сметет.
Стройте, пишите, исследуйте, радуйтесь, грезьте!
Формула, фраза останется — лучшее с вами уйдет.

Выдумка и порыв, задорный смех забияки!
Все поглотил безразличный животворящий мрак.
Вырастут на могилах тучные, пышные маки,
Но ярче был блеск ваших глаз, чем на солнце
          пылающий мак.

Вниз, вниз, вниз — под темные своды могилы!
Тихо ступает нежный и добрый туда,
Спокойно ступает умный, смелый, красивый…
Я знаю. Но протестую. И не смирюсь никогда.

Ложь! Время боли не смягчит такой,
Такой тоски оно не исцелит.
О милом дождь, рыдая, говорит,
О милом что ни день шумит прибой.

Из сада тянет прелою листвой,
Со склонов горных талый снег бежит,
Но прежней страстью все еще горит
Душа моя; в ней — прежних мыслей строй.

В иных местах мне страшно — там кругом
Жизнь памятью о нем напоена.
Порой скажу, легко войдя туда,

Где мой любимый не был никогда:
«Здесь нет его!» Скажу, и вмиг о нем
Я вспомню, мыслью этой сражена.

Ты — в памяти оттаявшей земли,
Дороги пыльной, вешнего цветенья,
В неторопливом лунном восхожденье;
Ты — в каждой птичьей трели, что вдали

Звенит в разгаре лета, в запустенье
Гнезд, что когда-то свили журавли,
Во всех ветрах и бурях, что прошли
Над миром в годовом круговращенье.

Вверх по тропе, исхоженной рассветом,
Ты не пойдешь, и шума птичьих крыл
Ты не услышишь в воздухе прогретом,

Когда птенец давно уж в небо взмыл, —
Но ты исполнен красотой и светом,
И долгий год тебя не позабыл.

Чьи губы целовала, где, когда —
Я позабыла все, на чьей руке
Меня будил рассвет, но вот в дожде
Всю ночь мелькают тени у окна,
Стучатся и вздыхают: «Ты одна!»
И тихо шевелится боль в душе:
Совсем одна, меня никто во сне
Не позовет, забывшись, никогда.

Так дерево под снегом в тишине
Не помнит улетевших в небо птиц,
Но знает, как безмолвие гнетет.
И я не помню тех любимых лиц,
Умолкло лето, певшее во мне,
Давным-давно — и больше не поет.