Константин Ваншенкин - Музыка из окна

Варлам Шаламов,
Приятель сирых,
Не со ста граммов
Как на шарнирах

Бредет с обидой,
Отнюдь не кроткой,
Своей разбитой
Вконец походкой.

Взгляд гордо вскинув,— .
Что ж, так устроен,—
Он, как Мартынов,
Высок и строен.

Душа — не тело —
Горит от шрамов.
Такое дело —
Варлам Шаламов.

Себя омою
Той Колымою,
Его бедою —
Святой водою.

Светят нищие
Скорбью на лицах,—
Как бы низшие
В наших таблицах.

Снега таянье.
Мир подаянья.
Дни раскаянья
И покаянья.

Не имея бумаги,
Вряд ли ищут чернила.
А лишившись отваги,
Взглядом рыщут уныло.

За оградой — дорога,
Да закрыта- калитка…
Потерявшему Бога
Не нужна и молитва.

Не раз уже за этот год
Звучит в два такта
Словцо привычное: уход,
И грустно как-то.

Скупых пробившихся лучей
Сквозные пятна.
Уход за кем? А может, чей?..
Куда — понятно.

Туман истока.
Росистый луг.
Судьба жестока
И может вдруг

Кого попало
Взять в оборот.
Хрущев. Опала.
И — огород.

По паутинкам
Ступает он.
А ведь ботинком
Стучал в ООН.

Подумай, млея,
Да ты, милок,
Из мавзолея
Кого волок?

Какие грузы!
Но тверд — хоть режь.
От кукурузы
Спешил в Манеж.

Схватить воочью
И враз, и врозь.
Искусства клочья
Летели вкось.

Тех лет окрошка.
Хлебни разок.
Рубил окошко?
Смотрел в глазок?

Царевой службой
Охвачен всей.
И был послушный
Свой Алексей.

А нынче осень.
Магнитофон.
Неужто восемь?
Выходит он.

Все тихо, гладко
Дождливым днем.
И плащ-палатка
С утра на нем.

Пусть не глазами земледельца
В поля привычно кину взор,—
По-городскому заглядеться
Могу на этот же простор.

Пускай я не был землемером,
Но эту землю без прикрас
Я измерял другим манером,
И тоже, кстати, много раз.

В чем ни была б моя награда,
Не стану требовать иной.
Протискиваться лишь не надо
Между читателем и мной.

Висящие патлы
Усталых берез.
Далекие дятлы —
Чуть слышно, вразброс.

А в небе осеннем
Бесстрашно пролег
Над волжским бассейном
Гусиный пролет.

За мшистою замшей
Заката слюда…
И кто-то сказавший:
— Идите сюда.

Просит земля дождя.
Хочет страна вождя.

Даже не против жутких
Дыбы и колеса,
Только бы в промежутках
Масло и колбаса.

Здесь, на полочке, в зальце музея,
Разномастных изделий семья.
И у каждой игрушки идея
И особенность только своя.

Чтобы четко для всех означала,
С чем она отправляется в путь:
Ваньки-встаньки мужское начало
И матрешки столь женская суть.

Как дела?
Родила
Женщина младенца.

От забот
И за год
Никуда не деться.

Как живем?
Хлеб жуем —
Пряников заместо.

Ем с женой
Хлеб ржаной
Своего замеса.

То одно, то другое поете,
То грустите, натуре под стать.
Голубей в предвечернем полете
Невозможно пересчитать.

Их мгновенные перестроенья —
Словно тяга к внезапным словам
Переменчивого настроенья,
Что обычно так свойственно вам.

На русском кладбище в Париже
Есть три товарища моих.
Лежать могли бы и поближе,
Когда б не вынудили их

Покинуть поприще России.
Но Вика, Саша и Андрей —
Они доныне, как живые,
Остались в памяти моей.

Не раз я пил когда-то с ними,
Нет, не в Париже и не в Риме,
А на московской стороне…
Неужто это не во сне?

Милый, здравствуй! Минул срок.
Пережили мы разлуку.
Только вот через порог
Не протягивай мне руку.

Здесь уместен долгий взгляд,
Полный радости и муки.
Отступи сперва назад,
Чтоб сомкнулись наши руки.

Ты прошел сквозь те места,
Где халатов белых стайки.
И остались неспроста
Шрамы страшные да спайки.

Видно, Бог тебе помог
Не сойти во тьму сырую.
Ты теперь через порог
Бойся даже поцелуя.

На голодной планете,
Сладкой рифмы отведав,
Всяк имел на примете
Милых сердцу поэтов.

Чтобы выплакать душу
По холодному полю,
Была мода на Ксюшу,
Стала мода на Колю.

И не только на строки,
Порождавшие отклик.
На иные уроки —
На судьбу и на облик.

Не к эстраде и сцене —
К настоящему горю.
Была мода на Женю,
Стала слава на Борю.

В этом мальчике седом
Слиты прочно, как в опоке,
Весь немыслимый содом,
Ложь и кровь большой эпохи.

Смелость поздняя видна,
Рядом страх былых посадок
И неясная вина,
Чей осадок нынче сладок.

Бормочи свои слова!
Не ловлю тебя на слове.
Выдуманная судьба
На действительной основе.

Доносятся обрывки фраз.
Но — странно! — что б вы ни сказали,
Все это было много раз,
Замешенное на скандале.

Пусть вам не нужен посошок,
Вы все же несомненный нищий,
Что давится, раскрыв мешок,
Засохшею духовной пищей.

Выпускается джинн из бутылки,
И, расплывчато виден сквозь зной,
Независимо чешет в затылке
Он затекшей своей пятерней.

Но как будто включая турбину,
Выдирает из почвы самшит
И, со свистом вращая дубину,
Он спасителей бедных крушит.

В то утро весеннее
Он был наверху.
Такое везение
Лишь раз на веку.

Но словно по наледи —
Вопрос и ответ:
— Убитую знаете?..
— Знал несколько лет.
Работали в отрасли
Когда-то одной…

А волосы — водоросли
Чуть тронуты хной.

А брови — травиночки.
Луч гладит скулу.
В лице ни кровиночки —
И кровь на полу.

— Но я был на палубе,
Все время, с утра.
Бесспорное алиби.
Вот даже сестра…

Беседа не выспренна,
Струится как шелк.
Отчетливей выстрела
Наручников щелк.

Таблеточку сухого коньяка
Швырнул в стакан с водой. Через минуту
Он пил уже как в прежние века,
Прошедшие сквозь всяческую смуту.

Другой — таблетку просто проглотил,
Запив глотком кавказской минералки.
— Алкаш! — скривился первый.— Нету сил
Смотреть на вас. Манеры ваши жалки!..

Ну, ничего. Сотрите крупный пот,
Когда и эта выполнена квота.
Ведь как другой смеется или пьет —
Во все века шокирует кого-то.