Владимир Маяковский - Стихотворения (1924)

В авто
            насажали
                             разных армян,
рванулись —
                        и мы в пути.
Дорога до Ялты
                             будто роман:
все время
                   надо крутить.
Сначала
               авто
                       подступает к горам,
охаживая кряжевые.
Вот так и у нас
                          влюбленья пора:
наметишь —
                       и мчишь, ухаживая.
Авто
         начинает
                          по солнцу трясть,
то жаренней ты,
                             то варённей:
так сердце
                    тебе
                             распаляет страсть,
и грудь —
                   раскаленной жаровней.
Привал,
              шашлык,
                             не вяжешь лык,
с кружением
                       нету сладу.
У этих
            у самых
                           гроздьев шашлы —
совсем поцелуйная сладость.
То солнечный жар,
                                  то ущелий тоска, —
не верь
              ни единой версийке.
Который москит
                             и который мускат,
и кто персюки́
                        и персики?
И вдруг вопьешься,
                                   любовью залив
и душу,
             и тело,
                         и рот.
Так разом
                  встают
                               облака и залив
в разрыве
                   Байдарских ворот.
И сразу
              дорога
                           нудней и нудней,
в туннель,
                  тормозами тужась.
Вот куча камня,
                           и церковь над ней —
ужасом
              всех супружеств.
И снова
               почти
                         о скалы скулой,
с боков
              побелелой глядит.
Так ревность
                        тебя
                                 обступает скалой —
за камнем
                   любовник бандит.
А дальше —
                       тишь;
                                 крестьяне, корпя,
лозой
           разделали скаты.
Так,
       свой виноградник
                                      по́том кропя,
и я
      рисую плакаты.
Пото́м,
            пропылясь,
                                проплывают года,
труся́т
            суетнею мышиной,
и лишь
            развлекает
                                семейный скандал
случайно
                 лопнувшей шиной.
Когда ж
              окончательно
                                       это доест,
распух
            от моторного гвалта —
— Стоп! —
                    И склепом
                                       отдельный подъезд:
— Пожалте
                    червонец!
                                       Ялта.

Пустяшный факт —
                                  а вот пожалте!
И месяцы
                  даже
                           его не истопали.
С вечера
                 в Ялте
ждал «Севастополя».
Я пиво пил,
                    изучал расписание,
охаживал мол,
                          залив огибающий,
углублялся
                    в круги
                                 для спасания
погибающих.
Всю ночь прождали.
                                    Солнце взвалив,
крымское
                 утро
                         разинулось в зное.
И вот
          «Севастополь»
                                      вылез в залив,
спокойный,
                    как заливное.
Он шел,
              как собака
                                 к дичи подходит;
вползал,
               как ревматик
                                      вползает на койку.
Как будто
                 издевается пароходик,
на нас
           из залива
                            делая стойку.
Пока
         прикрутили
                             канатом бока,
машина
              маслом
                            плевалась мило.
Потом
            лебедкой
                             спускали быка —
ревел,
           возможно
                             его прищемило.
Сошел капитан.
                           Продувная бестия!
Смотрел
                на всё
                           невинней овцы.
Я тыкал
              мандат,
                           прикрывая
                                              «Известия»
и упирая
               на то, что «ВЦИК».
Его
       не проведешь на мандате —
бывали
             всякие
                         за несколько лет!
— Идите
                направо,
                               червонец дайте,
а вам
          из кассы
                          дадут билет.—
У самого лег
                       у котла
                                    на наре.
Варили
             когда-нибудь
                                    вас
                                          в самоваре?
А если нет,
                   то с подобным неучем
нам
       и разговаривать не о чем.
Покойнице
                   бабушке б
                                      ехать в Батум —
она — так да́ —
                            недурно поспа́ла бы.
В поту
бегу
        на ветер палубы.
Валялась
                 без всяких классов,
горою
           мяса,
                     костей
                                 и жира,
разваренная масса
пассажиров.
А между ними
                          две,
                                  в моционе,
оживленнейшие дамочки.
Образец —
                     дореволюционный!
Ямки и щечки,
                         щечки и ямочки.
Спросил капитана:
                              — Скажите, как звать их?
Вот эти вот
                     две
                            моркови? —
— Левкович,
                      которая порозоватей,
а беленькая —
                           Беркович.
Одна говорила:
                           — Ну и насели!
И чистая
                публика
                              не выделена!
Когда
           на «Дофине» сидела
                                                 в Марселе —
французы сплошь!
                                  Удивительно! —
Сидел
            на борту
                            матрос лохматина,
трубе
          корабельной
                                  под рост.
Услышал,
                 обдумал,
                                 ругнулся матерно
и так
         сказал
                     матрос:
— Флотишко
                       белые сперли
                                                до тла!
Угнали.
             У нас —
                            ни кляпа́!
Для нашей
                   галоши
                                дыры котла
сам
       собственноручно клепал.
Плывет плоховато —
                                      комода вроде.
На этих
              дыни возили раньше нам.
Два лета
                работал я
                                  в Райкомводе.
В Одессе
                  стоит иностранщина.
Не пароходы,
                        а бламанже!
У нас
         в кочегарках
                               от копоти залежь,
а там работай
                         хоть в паре манжет —
старайся,
                 и то не засалишь.
Конечно,
                помягше
                               для нежных задов,
но вот что,
                   мои мамаши:
здесь тише,
                     здесь тверже,
                                              здесь хуже —
                                                                        зато
н-а-ш-е!
Эх,
      только были бы тут рубли —
Европа
             скупая гадина, —
уж мы б
               понастроили б нам корабли
— громадина!
Чтоб мачта
                    спичкой казалась
                                                   с воды,
а с мачты —
                       море в овчину.
Тады́
катай
          хоть на даровщину! —
Не знаю,
                сколько это узлов
плелись,
                не быстрей комода.
И в Черное море
                               плюнул зло
моряк
           из Райкомвода.