Мария Покровская - Творчество Лесной Мавки

 Погасли белые звезды —
 Осыпались мертвым снегом
 Над той последней дорогой,
 Чернеющей и кривою,
 Где пьяный фонарь тускнеет,
 Забытый почти под утро,
 И важные птицы косятся
 Пронзительными глазами.

 У людей одно слыхала я —
 «Ты чужая, ты незванка, ты — ничья».
 Без наркоза крылья резала сама,
 Чтоб людские приняли дома.
 Только крылья вырастали всё равно —
 Парусами полоскались за спиной
 И, как плети, били по плечам.
 Я смирялась, я клялась молчать.
 Снова к материнскому крыльцу…
 Полоснет лишь холод по лицу.
 Умоляю — не чужая я,
 Я молитва и беда твоя…

 Может, я жестокая. Прости.
 Меж людьми живу я зверем — может быть.
 Но взгляд собаки или кошки брошенной
 Душу мне пронзает до кости.

 Жди меня по ту сторону черной реки,
 Когда двери запрут на большие замки
 Все, кого я любила на этой земле,
 Без защиты оставят в хохочущей мгле.
 Жди меня по ту сторону черной реки,
 Когда станут клубиться больные стихи.
 Хлынул свет, и паромщик единственный ждет,
 Под накидкою серой скрывая лицо.
 Отрывая от жизни, ударит весло…
 Жди меня по ту сторону черной реки,
 Где земля помнит корни убитой ольхи.

 Благодарю, Господь. Ты дал мне эту боль,
 Чтоб с сердца моего содрать окаменелость,
 Чтоб вновь оно за всех страдальцев изболелось
 И вновь отозвалось на вечную любовь.

 Вольному — воля, безумному — степь.
 Ну а кто же безумный? Тот, кто в боли ослеп.
 Я потерял человеческий лик.
 Я понимаю звериный язык.
 Вам и прозрение — бред, дребедень.
 Вольному — воля, безумный — мишень.
 Вольному — воля,
 Безумному — поле,
 Ржи вдоль обрыва
 Золотая грива…

 Ты уходишь по талому снегу,
 За тобою чернеет весна.
 И без спросу идут по следу
 Боль и слава — доля одна.
 Нацелилась зоркая Вечность
 Сотней змеиных жал.
 А сочувствия человечьего
 Не познаешь, как Бог не познал.
 Знаешь, стихи — как вороны,
 Свежую чуют беду.
 Знаешь, стихи — как лебеди,
 К дальнему свету ведут…

 Мне не уйти. Веселой травли пляска.
 Гадай, охотник, на каприз судьбы.
 И на снегу, как веер карт цыганских,
 И зверя и псаря легли следы.
 Гадай. Сегодня снег — червонной масти.
 И черной масти — дула зоркий глаз.
 Тебе на круги выпадает счастье.
 Бубновый выстрел обрывает связь.

 Чуяла — были крылья!
 Рыжие, цвета пламени.
 Дни мои светом плавили,
 Плечи нестерпимо жгли.
 Чуяла — были крылья!
 Кого полетом прогневала?
 Багряной ризой разорванной
 Волочатся в ржавой пыли.
 На белом карнизе узком
 Встречаю рыжее утро.
 Лишь маленький шаг вперед —
 И в трещинах мостовая,
 Судьба моя ножевая.
 Или как прежде звонкий,
 Чистый верну полет.

 У кошки девять жизней, а у волчицы — тридцать.
 Ничем не защитится, бегущая на выстрел.
 И меченая пулей, я снова выживаю,
 Тревожа наст февральский, опять бегу по краю…
 Живучая, зверюга! — загонщики кривились
 И приближали гибель, как жалость или милость.

 Господень лик — в земле, Им сотворенной.
 Боярышник горит — святой алтарь.
 Что ангелы, березоньки и клены
 Прославили Тебя, Небесный Царь.
 Мои леса в нерукотворных фресках.
 Здесь пала на колени и молюсь.
 Как близок к нам теперь престол небесный,
 И храм единый — золотая Русь.

 Вы травили собаками —
 Но собаки лизали мне руки.
 Расстреливали мишень,
 Но осиновые тонкие стрелы
 Пели музыкой дивной
 О любви и немеркнущей муке,
 Пели музыкой дивной, вонзаясь мне в сердце.
 Вы травили собаками —
 Но собаки лизали мне руки…

 Не раньте поэтов, пока они живы,
 пока не ушли в журавлиную высь
 дорогой увечий и шагом с обрыва,
 и преданы казни проклятой молвы.
 Не лезьте нам в раны, как черные черви,
 глодать чуть присохшую кровь.
 Не раньте поэтов — сожженные нервы.
 Пока еще живы — не тронь!
 Мы все под прицелом. И путь нам отмерен,
 никто не прибавит ни шагу, ни дня.
 Не раньте поэтов. Ну, ради бессмертья.
 Не топчите до срока златого огня.
 Жизнь знает. И срежет сама.

 Господи, прости самоубийцу,
 искажающего Твой завет.
 За такого некому молиться,
 жалости и оправданий нет.
 Господи, прости самоубийцу,
 эти крылья, срезанные с плеч.
 Жгучее раскаянье струится
 в отблеске церковных светлых свеч.
 И за слабость смертного исхода,
 и за весь незавершенный путь
 помолиться встану до восхода, —
 как свинец вражды впивался в грудь.
 Господи, прости самоубийцу,
 как Твое заблудшее дитя.
 За такого некому молиться
 на людских разорванных путях.
 В изуродованных болью лицах
 теплится еще предивный свет.
 Господи, прости самоубийцу,
 искажающего Твой завет.

 Сгодятся мои стихи,
 пойдут на растопку печи.
 Огонь златым волком степным
 набросится на добычу.
 Какой же еще с них прок? —
 Латать в людских душах раны…
 Мой дикий, зоркий мирок
 кажется вам обманом.
 Чужого от бездны спасти —
 свой белый день покалечу!..
 Сгодятся мои стихи,
 пойдут на растопку печи.

 Кровью по снегу — повесть волчицы
 юный и смелый читал следопыт.
 На золотой мальчишьей реснице
 первою болью слезинка дрожит.
 Милый, не бойся, жизнь наша — травля,
 тысячи ружей над дикой тропой.
 Ребенок мечтает: злобу исправлю,
 мир наряжу в добро и любовь.

 Не пугайся — от касанья пули
 наискось — охотники зорки! —
 сивого тумана зачерпнули
 темные горячие виски.
 Помнишь, были солнечные крылья,
 ореол мадоний за плечом.
 Эти крылья прожжены навылет…
 Нипочем, родимый, нипочем.
 Я как прежде, я тебе родная.
 Ты прости, что загубила лик
 и что душу плохо сохраняю…
 Я воскресну, если повелишь.

 Прибегу к лесному озеру
 Крикнуть про свою беду.
 За кровавыми осинами
 Скит разрушенный найду.
 Там, где странник Богородице
 Свечку желтую зажег,
 Травы горестные клонятся,
 И в чащобе нет дорог.
 Волчьи тропы сокровенные
 И таежная звезда —
 Там, где нас судьба приметила,
 Породнила навсегда.
 Где рассветы негасимые
 Повстречали мы вдвоем —
 Ту часовню, лебедь белую,
 Добивали топором.
 Где-то пляшет с дьявольским оскалом
 Жуткий век на пепле и крови.
 А березы здешние, как свечи,
 Светят в память той земной любви.