Октавио Пас - Освящение мига

На бесконечной улице ни звука.
Я спотыкаюсь, падаю впотьмах,
и поднимаюсь, и топчу вслепую
сухие листья и немые камни,
и кто-то за спиной их топчет тоже:
замру — замрет и он, прибавлю шагу —
он тоже. Озираюсь — ни души.
Вокруг темно, и выхода не видно,
нет никого, и я кружу, кружу,
а закоулки вновь меня выводят
на улицу, где я крадусь за кем-то,
кто падает впотьмах и, поднимаясь,
глядит в меня и шепчет: «Ни души…»

Сквозь ночь городскую,
нависшую камнем и сушью,
бредет ко мне даль луговая
и тянет зеленые руки в лесных самоцветах,
браслетах пернатого звона.
Ведет она за руку речку.
А с ней забредает ко мне деревенское небо
с корзиной базарных игрушек.
И рядом садится лагуна,
раскинув по комнате зыбь серебристых оборок.
Возносится дерево звуков,
и лучшие в мире слова
мерцают на ветках, и зреют, и падают в руки.
И грудь — как пещера,
где молнии свили гнездо…
Но все наполняется крыльями.
Что это — явь?
Скажи, это явь или сны твои рядом со мною?

Ночь конского зрачка, тревожного в ночи,
ночь влажного зрачка озерной глубины —
в твоих зрачках тревожного коня,
в твоих зрачках таинственной воды.

Глаза воды ночной,
глаза ночного дна,
глаза речного сна.

Сиротство с тишиной
бредут, как два зверька, гонимые луной,
и пьют из этих глаз,
и пьют из этих вод.
Откроешь ты глаза —
и открывает ночь замшелые врата
в заветную страну неведомой воды,
ключи которой бьют из сердца темноты.

Закроешь ты глаза —
и тихая река вливается в тебя,
и вновь ты для меня темна и далека:
то омывает ночь края твоей души.

Зелеными чернилами я сотворю сады, луга, леса,
листву, в которой буквы запоют,
создам слова-деревья
и предложенья-звезды.
Пусть падают мои слова на тело белое твое,
как ливень листьев на заснеженное поле,
и, словно плющ дома,
листы бумаги покрывает зелень слов.

Пусть падают слова на руки, шею, грудь, живот,
на лоб, что словно море в штиль,
на волосы каштанового цвета,
на зубы, что покусывают стебелек травинки.

Как дерево весеннею листвою,
ты зеленью моих чернил украшена.
И звездами своих очей взгляни на небо —
в татуировке звезд зеленых.

Я понял на ходу, что я в тумане.
Струились лица, контуры текли,
все исчезало прежде, чем возникнуть.

Я плелся по безлюдным мостовым.
Вдруг на углу мне улыбнулся мальчик,
и мне взбрело потрогать его кожу
и убедиться, что она живая.
Но кисть руки в мальчишеских вихрах
растаяла — и мальчик содрогнулся,
впервые ощутив небытие.
И замер, изумленный этой дрожью.

Я плыл, меня несло ленивым ветром.
Стал виден сад и женщина в саду.
Я крикнул: «Это я! Ты не узнала?»
Слова мои, бесшумные снежинки,
расплылись в безответной тишине.
Чтоб добудиться, я поцеловал,
но губ ее, изваянных из камня,
коснулся только воздух — и казалось,
что целовало их воспоминанье.
И я оставил женщину вдвоем
с ее судьбой — остаться изваяньем.
И вновь меня несло ленивым ветром.
И были серы площади и стены.

И люди во плоти или в металле
выказывали, как они горды
быть явью, плотью, кровью или бронзой.
А между тем наедине с собой
довольно взгляда, зеркала, молчанья,
чтобы разверзлась бездна под ногами —
мгновенье пустоты, неумолимость,
неизмеримость этого провала,
и злая безнадежность ожиданья,
и вечный страх, что ты такой, как есть.
Опять меня несло ленивым ветром.
Пустыни улиц. Крик. Небытие.
И, от химер устав, я растворился
в тумане, из которого возник.

Хрустальная нахлынула река,
все светоносно, ливни словно гривы,
волна течет недвижно, и ленивы
наполненные влагой облака.

Забытое плывет издалека:
глаза впивают, сердце ждет пугливо,
уста целуют смутных форм извивы,
тень осязать пытается рука.

О вечность, миги связаны так тесно,
что, изобилием напоено,
небытие является телесно.

Исполненное полноты и смуты,
томится сердце, в вечности одно:
вчера и завтра, годы и минуты.

Предавшись безмятежному светилу —
померкший от сверканья полый круг
сам у себя свою отъемлет силу,—

смежаю веки. Очутившись вдруг
во мраке алчном, им переполняясь,
я тотчас забываю все вокруг.

Плененный свет, в потемках разгораясь,
цветет во мне, как угли, черно-ал,
пульсируя и в траур облачаясь.

Твердеет в тигле вспыхнувший кристалл,
в горниле тела крепнет день сожженный,
мерцая, умирает, как коралл.

В сомкнутых веках бьется отраженный
блеск мирозданья, в горнюю тюрьму
ввергаюсь я, лучами ослепленный.

Биенье гулко наполняет тьму
томящихся во мне каменоломен,
мрак мирозданья, жаркую сурьму.

Паляще бел и раскаленно темен,
трепещет день, влекущийся во мрак,
как море, он беззвучен и огромен,

слепое око по небу вот так
кружит, касаньем постигая вещи,
на ощупь повторяя Зодиак.

Артерий кровоток в тугие клещи
взял тело… и открылся ледоход,
и плоти нет, и только воды плещут.

Полночной плоти темный небосвод,
кромешный полдень логова, чащобы,
глухих лесных биений хоровод —

эти провалы в мрачные утробы —
забавы полдня: блики, светотень
рельеф формуют и чеканят, чтобы

плоть неустанно претворялась в день.

Башня с янтарными стенами,
одинокий лавр на каменной площади,
неожиданный омут,
улыбка в темном переулке,
река, струящаяся среди дворцов,
комета нежная, слепящая внезапно…

Мост, под пролетами которого вечно течет жизнь.

Безымянные дети рассвета ищут названий
На стволах полусонных луч играет
Скачут гор ночные кони у кромки прибоя
Шпор не сняв в морскую воду входит солнце
Нарушая прозрачность утра валуны наливаются плотью
Но упрямится море к ногам горизонта отпрянув
Затуманенная земля становится твердью
Мир спросонок встает с головой непокрытой
Глыба камня ждет что проступят на ней гимны
Заря распахнула сияющий веер имен и наречий
Это начало песни растет как древо
Это утренний ветер
Слов семена несущий.

Вслушайся в меня; как в дождь,
и так же слушай — полуотрешенно —
капель, шуршание, вода, как воздух,
и, как воздух, время,
не закатился день, не наступила ночь, личины сумерек
за поворотом, личины времени в изгибе притормозившего
стиха, вслушайся в меня, как в дождь, услышь не слыша
и вглядись в себя, уснув, когда настороже все чувства,
накрапывает слогов капель, дуновенье воды и невесомых
слов: мы, те, что были, те, что есть, дни, годы, этот миг,
легчайшее время, безмерная тоска, вслушайся в меня,
как в дождь, все так же блестит влажный асфальт, пар
поднимается и плывет, опускается ночь твоим
колеблемым станом, вглядываясь в меня твоими глазами,
ночи подобно лицо твое, оплывающей молнии подобны
волосы твои, перебежав улицу, ты входишь в меня,
каплями скатываешься с моих век, вслушайся в меня,
как в дождь, блестит асфальт, ты перебегаешь улицу,
это туман плывет по улицам, это ночь прикорнула
в твоей кровати, это прибой твоего дыхания, твои пальцы
стекают по моему лбу, твои пальцы сжимают мои глаза,
твои пальцы приподнимают веки времени к все новым
встречам и воскресениям, вслушайся в меня, как
в дождь, годы проходят, возвращаясь в каждом мгновении,
слышишь свои шаги где-то рядом? Мы слышим их и там
и здесь, в том времени, и нашем, и другом, вслушайся
в шаги времени по дорогам, что исчезают без следа,
слушай, как по террасе барабанит дождь, ночь набирает
силу в аллее, луч свил гнездо в листве, сад, вздрагивая,
скользит — входи, твоя тень легла на страницу.