Юрий Вейнерт - Злые песни Гийома дю Вентре

Хозяйка раскраснелась у огня.
Гасконец тощий, отрезвев от злости
(Он проиграл и плащ, и шпагу в кости),
Кричит: «До нитки обобрал меня!»

Трудясь над жирным крылышком индюшки,
Вздыхает, пОтом исходя, монах:
«Святой Мартин! Опять ни капли в кружке!
Sic transit… Эй, хозяюшка, — вина!»

Жонглёр бродячий бьёт мартышку спьяна.
О чём-то врёт раскрывшим рот крестьянам
Ландскнехт в камзоле четырёх мастей… 37)

Так жизнь течёт. Все словно ждут свершенья —
По воле рока, по вождей веленью,
По прихоти игральных ли костей…

Свожу концы с концами еле-еле:
Залез в долги я по уши опять.
Пришли взаймы мне хоть пистолей пять
До пятницы на будущей неделе!

Я с воскресенья безнадёжно пуст,
И кошелёк мой тем же самым болен.
Пришли взаймы хотя бы пять пистолей,
Коль есть в тебе хоть капля добрых чувств!

Жениться с горя? — Лучше лечь в могилу!
Пришли мне хоть пистолей пять взаймы!
Фортуна-потаскушка изменила —
Я просто чудом избежал тюрьмы…

Что делать мне? — Схватить перо осталось
И написать тебе: читай с начала!

В шальной калейдоскоп фортуны-шлюхи
Весь я не погружался ни на миг:
Я видел всё, я слышал, щупал, нюхал,
Я пробовал от скуки на язык —

Всё вскользь… Увы, казалось: только снится
Мирских делишек пёстрый карнавал!
Я лишь Свободы робкие зарницы
Шестым чутьём угадывал, искал…

Пять чувств оставил миру Аристотель.
Прощупал мир я вдоль и поперёк,
И чувства все порастрепал в лохмотья —
Свободы отыскать нигде не смог.

Пять чувств кормил всю жизнь я до отвала,
Шестое чувство — вечно голодало.

Я был тебе как пилигриму — посох,
Как бунтарю — оружие в бою:
Припомни, как связал я жизнь свою
С твоей, король-солдат, король-философ!

Как спали вместе на земле сырой,
Одним плащом истрёпанным укрыты…
А помнишь, как — с гитарой под полой —
Мы пробирались к окнам Маргариты?

Я был оруженосцем, другом, тенью…
Теперь ты стал французским королём.
Боюсь я, скучно будет нам вдвоём!
Зачем тебе Гийом? Для развлеченья?

Довольно! Льстить и врать, как сивый мерин,
И быть твоим шутом — я не намерен.

Вчера нашли какого-то Гийома
На Пре-о-Клер 39) — с пробитой головой.
Привлечена столь радостной молвой,
Сбежалась тьма соседей и знакомых.

В харчевне «Лев» ему обмыли лоб,
Останки всунули в камзол дырявый,
Те Deum затянул кюре гнусаво —
Поспешно в яму опустили гроб.

Приятели охотно и задаром
Непосвящённым разъясняли с жаром:
Покойник был тупица. И нахал.
— Увы, друзья! Стрела промчалась мимо:

Ваш дю Вентре — живой и невредимый.
То тёзка мой, трактирщик, дуба дал.

Какой меня злосчастный гений гонит?
Я вечно наступаю на мозоль
Какой-нибудь почтеннейшей персоне,
И очень часто это — мой король!..

Опять меня анафеме предали:
Париж решил не кланяться со мной.
Я вычеркнут из хроники баталий,
Куда был прежде вписан, как герой.

Меня бегут девчонки, как чумного,
В харчевне выпить не дают в кредит,
Анри мне отрубить башку грозит…

Как хорошо, что всё это не ново:
И Карл меня чуть было не повесил,
А я — всё жив и, как ни странно, — весел!

Часы бьют полночь… Через миг умрёт
Последний день шестнадцатого века.
— Вина! Твоё здоровье, время-лекарь!
Что принесёт нам Новый век и год?

Настанет мир. Подешевеет соль.
Жак перестанет в суп плевать соседу.
Обещанную курицу к обеду,
Расщедрясь, даст нам скупердяй-король.

Придворным дамам скинут лет по двадцать.
Дозволит Ватикан Земле вращаться,
Наука вообще шагнёт вперёд.

Меня за скептицизм накажут плетью,
И много прочих радостей нас ждёт.
Всё это будет!.. Но в каком столетье?

Когда стоишь одной ногой в могиле,
Ты вправе знать: за что тебя любили?

Меня любила мать за послушанье,
За ловкость рук — учитель фехтованья,
Феб-Аполлон — за стихотворный пыл.

За томный взор меня любили прачки,
Марго — за вкус, а судьи — за подачки.
Народ за злой язык меня любил.

Отец духовный — за грехов обилье,
Раскаянье и слёзы крокодильи.
Агриппе нравилось, что я — чудак.

Три короля подряд меня, как братья,
Любили так, что чуть не сдох в объятьях.
Лишь ты меня любила «просто так».

Век Валуа и Гизов тонет в Лете.
Иного солнца вижу луч вдали!
Простым бойцом на рубеже столетий
Приветствую грядущий День Земли.

Не суждено мне быть любимцем Музы,
Не суждено Плеяды пить нектар.
Иначе вспомнят обо мне французы,
Чем о тебе, божественный Ронсар:

— Он Аполлону не служил молебны
И жертв не приносил земным богам.
Он рвался в бой, Пегаса шпоря гневно,
И злыми песнями разил врага.

Короче: был солдат, а не поэт он.
И на Олимп ворвался с пистолетом.

Прощай, Париж! Прощай, волшебный город,
Фата-Моргана юности моей!
Налей, Агриппа, кубки пополней, —
Прощайте, Елисейские просторы!

Войти в твой Пантеон — надеждой ложной
Не льщу себя, любовь к тебе воспев.
Мне б хоть, в сердцах друзей струну задев,
В их памяти оставить след ничтожный…

Я шёл к тебе сквозь пламень испытаний.
Ни в радостях, ни в боли, ни в страданье
Не плакал я — нигде и никогда.

Разлуки лёд мне обжигает руки.
Я не стыжусь бессильных слёз разлуки —
Прощай, Париж! Надолго. Навсегда.

Я часто против совести грешил
И многих был ничтожней и слабее.
Но никогда не изменял себе я
И никому не продавал души.

Пускай враги льют желчь и поздний яд,
Тупым копытом мой лягают труп;
Пусть сплетничают нежные друзья,
Что я был подл, труслив, завистлив, скуп…

Кидайтесь! Плюйте бешеной слюной
На гордый лавр, на мой надгробный креп 41) —
С листа Истории ваш хриплый вой
Стереть бессилен имя дю Вентре!

Пусть что угодно обо мне твердят,
Мне время — суд, стихи — мой адвокат.

Мы жили зря. И так же зря умрём:
Ни подвига — потомкам в назиданье,
Ни мысли дерзкой. Нам ли оправданье —
«Пророка нет в отечестве своём»?

…На площади Цветов сожжён живьём
Джордано Бруно — гордый светоч знанья,
Ни подкупом, ни пыткой, ни страданьем
Не сломленный: спор разрешён огнём!

Но жалкие попы сожгли лишь тело.
Бессмертна мысль, и Правда не сгорела!

Для счастья и любви на этом свете
Вновь зеленеют рощи и поля,
Во славу разума, на радость детям,
Попам назло — вращается Земля!

Пройдут года. Меня забудет мир.
Листы моих стихов загадят мухи.
Какой-нибудь невежда вислоухий
В них завернёт креветки или сыр…

Что жизнь моя? Что творчество и слава?
Самообман. Химера. Сказка. Сон.
Меня на свалку отвезёт Харон —
Мышам и глупым совам на забаву.

Мой юмор злой, мой стихотворный пыл
Зальют зловонной клеветой попы —
Я не дойду к грядущим поколеньям!

И если бы в Агриппиных твореньях
Меня бессмертный автор не лягал, —
Чем доказать, что я существовал?..