Олег Ильинский - Стихи. Книга Пятая

И вечерние улицы слыша,
И любуясь цветной пестротой,
Голубеет окошко под крышей
Из гнезда черепицы крутой.
Тут о кельтах звенит ностальгия
И влетая в оконный пролёт,
Ветерок — синеокий бельгиец
Об антверпенской верфи поёт.
Немка тут поливала герани
И голландка белила холсты,
И на ратуше куклы играли,
Улыбаясь камням с высоты.
И уж вовсе не важно, он чей,
Старый Аахен горячих ключей.

Затянут башлык на граните суровом,
Гигантски скульптурен сияющий каменный выступ,
Из нижней деревни уходят на выгон коровы
И царственно дик между елями камень тенистый.
Аукайся, дальний утёс, с угловатой лавиной,
Деревня деревню привычно по имени кликай.
Железное солнце проходит над синей долиной,
На вырубках знойных рябая растёт земляника.
Как воздух, прозрачна чреда деревенского танца
(Ему ты училась в альпийской серебряной школе!)
Его танцевала в кругу молодого пространства
Под белой церковкой, в тени голубой колокольни.
О нет, не улыбка альпийского снега, не камень,
Не поступь весенней коровы, не рокот органа,
То лёгкие нимфы на горных полянах мелькают
И сёстры-берёзы приветствуют их, улыбаясь.
Пустеет открытый коровник, хлебнувший простора,
Вода оглашает уступы кипением талым,
Леса умываются снегом и светятся горы,
И ясно в долину глядят, отливая металлом.

Дик пейзаж, да и воздух — другой,
Угловаты лесистые дали,
Две долины сходились на гольф,
Три хребта об орле торговались.

Голубая воронка ветров
Завертелась на сером изломе,
Был барометр с утра нездоров
И отчаянно падал термометр.

Полицейские видели рысь,
Жил медведь у восточного склона,
Облака молодые вились
Над суровой горой Вашингтона.

Облака улетят, только дунь,
Ветер то шевельнётся, то ляжет,
Дневниковая запись. Июнь
На границе лесистого кряжа.

Наверху — голубая игла,
А под хвоей — гранёные рифы.
За щитом ветрового стекла —
Боевая винтовка шерифа.

И в Аахене звучат колокола,
И в Брюсселе шумит субботний рынок,
И светится в Антверпене игла,
Над ратушей своё сиянье вскинув.
Патрицианский вылеплен квартал,
И снасти корабельные упруги,
И лоснится начищенный металл,
И пристань гравирована. А в Брюгге?
А в Брюгге шевелятся кружева
И шествуют гранёные колонны
И в полусвете видимый едва
Застенчиво мерцает лик Мадонны.
А в Брюгге сон строенья оковал,
У времени свой перл ценнейший выкрав,
А в Брюгге тихо плещется канал,
Качая многоцветные палитры.

Импровизируя свежо и многогранно,
Приходит музыка соборного органа:
Всем видам адских мук мгновенно брошен вызов —
Барочный рай скульптур вмиг осенил карнизы,
Он улыбнулся нам победно и легко
И просияв лицом, назвался рококо.
Движенья звучные взмывают, хорошея,
Угроза лёгкая, укор и утешенье.
Там чудо светится, и ангелы поют,
И в тихой радости присутствует уют.
Проделки юных нимф изменчивы, как память,
Свежее облачка клубится белый камень,
Судьба записана размеренно и чисто
Изящным почерком седого органиста,
И тени синие бегут под потолок,
И в пальцах светится альпийский холодок.

Это — лето блаженствует, пенясь,
Это — воля колёсных осей,
Это — тень под навесом кофейни
Или — поезд из Вены в Марсель.
Пробегает по аркам высоким
Молодой, как лавина, гудок,
За окном наливается соком
Виноградная гроздь городов.
Переплавив концы и начала
В этой солнечной буре картин,
Уплываем от близких причалов
И к далёким истокам летим.

Скажу о Зальцбурге — в тени альпийской выси,
С хрустальной каватиной на устах
Являются фигурные кулисы
И длится иронический спектакль.

Скажу о Зальцбурге — старинного закала
Железо в кружеве сияет синевой,
И замыкает тишину квартала
Барочный выступ церкви угловой.

Скажу о Зальцбурге — о ласточках косящих,
О сумерках с просторным янтарём,
И город весь, как театральный ящик,
Из музыки и камня сотворён.

Уют без адреса и срока —
В альпийской хижине — тепло,
Улыбок тихое барокко
Плывёт на горы сквозь стекло.
Стреляет пламя очага,
Горят наплывы скипидара
И про альпийские луга
Поёт альпийская гитара.

Там шпалы параллельные бежали
И синий лес в упрямый камень врос,
Умел июнь, играя падежами,
Зарифмовать грозу и паровоз.
Умел и женственность понять в разрезе
Барочного кипенья облаков,
И холодеть на кованом железе,
На синеве скульптурных потолков.

Полотно загрунтовано густо,
Город этак повёрнут и так —
Серебристая дымка искусства
Проступает сквозь старый чердак.
Пробуждается голубь и школьник,
Мостовые дрожат серебром,
И бельгийская готика колет
Облака заострённым пером.
Этот голубь, воркующий гулко,
Дописал очертания крыш,
И на каждом углу переулка
Сквозь Брюссель проступает Париж.
Каждый угол меняет картину,
И любой насыщается вкус —
Эй, художник, ломай перспективу,
Покажи небывалый ракурс.
Но Брюссель остаётся Брюсселем
Под любым небывалым углом —
Он на дальнюю точку нацелен
И в бессмертье, как рыцарь, влюблён.

От летнего дождя влажна бумага,
Свежа листва и окроплён асфальт —
Вчера мне Мюнхен подан в ритме шага,
В меня струится каменная даль.
Фонтан, дождём холодных виноградин
Обрушился в смеющийся бассейн,
Весь город дан, как записи в тетрадях.
Всей глубиной и панорамой всей.
Мир беглых лет и положений острых
И прописей, далёких, как века,
И плеск воды. Из города на остров
Сквозная переброшена строка.
В те годы он не знал далёких сроков
И вкуса атлантической воды,
Он был движеньем школьного урока
И дрожью перламутровой среды.
Мой Мюнхен был оставлен, не окончен,
Он задыхался, словно бег колонн,
Он прерван был случайным многоточьем
И чутким фиксативом закреплён.
Он был потушен, как свечной огарок,
В тот самый день, как был всего нужней,
И молодое лето над Изаром
Ушло в пыли серебряных дождей.
Сном Мнемозины стало это лето
Вдруг наплывающее невпопад
Кружением скульптурного балета,
Беспамятством маниакальных дат.
И Мюнхен плещет музыкой программной
Столетью в постаревшее лицо,
Он клинописью светится на камне,
В альпийское введён полукольцо.
И в сутолоке летнего вокзала
Он всё ещё не хочет отпустить
Моей руки. Там время привязалось
Навек ко мне, чтоб я не мог уйти.

Тот блеск темноглазый, тот шорох, бегущий на мрамор,
В готическом блеске — улыбка хрустальной медузы,
Морских укреплений вдали волнорез многогранный,
И тёмная барка качается, полная грузов.
Пространство канала покрыто чешуйчатой дрожью.
Наш день многоцветен, сияюще ясен и долог.
Ты дрогнешь плечами, посмотришь на остров Сан-Джоржо
И вечер узнаешь по голосу дальней гондолы.