Олег Асиновский - Стихи

Костоправку за ремень
фараон уводит в тень.

Чтоб она в его тени
болезнетворные огни

возжигала, не таясь,
на ремне своем виясь.

Светится зело Рамзес.
Костоправка с ним, как бес

в саркофаге ляжет
и петлю завяжет.

Атлет из Посполитой
Речи на Байкал,
как левит с левитой
зыркнул и взалкал

молодо-левитно
меда и акрид.
Напися их слитно,
он себя дырит.

Дырка мускулиста.
Тыщи мускулят,
пока шляхта мглиста,
в Иордан пылят.

Любит, гнилозубый
под наркотик грубый

удава слабый аромат,
перекатывать сармат.

Скрежет аромата
изо рта сармата

удавен благолепью
над маковою степью.

Равно благодарима
конгруэнтность Рима.

Бомбистка из темницы
выходит не одна.
С нею две косицы,
седющие. Бледна

косица та, что слева
свисает с головы.
А правая, как Ева
румянее травы,

косматной подле входа
в темницын углегаз.
Бомбистка с огорода
двинулась в Кузбасс.

Переел бурсак
маленьких салак.

По-келейно и по-ротно
передернулись болотно

салаковые сыпи
на болотной выпи.

Чу, впадает в бурсака
выпивонная река.

Волга не впадает.
Выпь ее бодает,

чтобы она впала,
ссыпалась с Непала.

Эх, на вышке буровой
стойко никнет верховой.

Глядь, под свой наряд
опустил он взгляд

с головы прижатой
к шее конопатой.

Шея двуепятая,
головой измятая

ум сосет из мозга,
тощая, как розга.

Хлынул на смутьяна
ливневый поток.

Сердце, как поляна
сделало глоток.

Так-то оно то-то.
Сердценогий конь

танково в болото
с подкопыт огонь

стряхивает хлынно.
Оттого смутьян

отчевей, чем сынно
очень осиян.

Тихих палачат
Ироду на грудь
девы излучат,
склеенные в ртуть.

Тучей саранча
в тряскую слетев
шубу палача,
шубоносных дев

склеивает всех.
Так и не сожрав
девоносный мех,
русский, как рукав.

Всадница хвостатыми
руками из воды,
однако, лысьеватыми,
как дыры у дуды,

всплеснула. Треугольничать
руками начала,
с хвостами своевольничать,
мизинить их тела.

Два тела отделилися
от всадницевых руц
и над водой носилися
безмозглей, чем кибуц.

Чтит закончик Ома
сердце Мордехая.
Из него солома,
как Эстер сухая,

протыкает ухо
алое царя.
А на ухе сухо,
крови нет. Заря

тоже не сочится.
Нил не моросит.
Мордехай полчится.
Гус соломный псит.

Парень под чинару
самочку вола
ставит, как гагару.
Холод от ствола,

парня напитамши,
молоко щадит.
Глядь, воляха встамши,
села. Чу, сидит

самка полулежа
вдоль своих сосцов.
Парень ей надежа.
Беринг ест гонцов.

Шестеро рейтуз
шлюха с малыша
снимет, как с Тулуз —
Лотрека полуша

души своей рия
в час шестой утра
сняла бы острия.
Ну-с, увы, дыра

у нее меж ног
в Англии светлей.
Где давал урок
малышу Сислей.

Ендова условна.
Челка рыбаря
от вина бескровна.
Белая заря

ендовы условней.
Сом угрюмоват.
Он царя людовней
русского в сто ватт.

Рыбарю корону
надевает царь.
Букву, как ворону
кушает букварь.

Шатен, увы, в брюнетовой
истоме не один.
В тридцатимонетовой,
рыжий и блондин,

лысые, как горы,
на его груди
ловят луидоры,
жарят бегуди.

Их истомы пукают.
Громы от истом
по шатену стукают,
катятся потом.

Форсунку, не таясь,
белую, как роза,
африканский князь
снимет с паровоза.

Якобы тайком,
с форсункою вчера
он мучился в таком
паровозе сра —

ном. Ну и пусть
князь с себя снима
немку. Его грусть
Гитлер понима.

Акрида крылья поломала.
Ей-ей, в пустыннике она
не умирала, а дремала,
вертелась в сердце, как спина.

Увы спине, она вертелась.
Пустынник управлял спиной,
покуда сердцем его елась
акрида с крыльями. Длиной

крыла акридины своею
пустыннику вертели там,
где улыбнулся брадобрею
ширококостный Мандельштам.

Донор, как недонор
эвона куда
вспуганней, чем ворон
ускакал. Вода

с ворона темзючит.
Зеленого она
по-казачьи дрючит,
донора. Война,

погрозив недонору
с елисейских трав,
раздвигает ворону
Тауэр стремглав.

Йена запотела.
В Йемене душа
йенина из тела
брызнула, суша

землю заяпонскую.
Савская царица
йену возлетронскую
сплюнула, как птица.

Йена так заплюнулась
в ноговолоса,
что икра проклюнулась.
И взалкал Исса.

Гейшу на аэродроме
камикадзе по соломе,

как неадертальку
утянул под гальку.

Опосля по аэродрому
собирал он ртом солому,

словно в Угличе слюну
убиенного. Волну

языком подъемля.
Галечному внемля

шуму гашишиному,
пискнул по-мышиному.

Дог извил кольцом
хвост, пока в Янцзы
девушка с тунцом
опосля грозы

встала, вся в трусах
догу между лап.
А в ея усах
размножался краб.

Обомлев, в березняке
гебраистка с догом
говорит неязыке,
как еврей с небогом.

Баянист кнутом
на острове Мадейра,
словно животом
в храме баядера

щелкнет по перстам
босоногих двух
руц своих. Не там
десятичный дух

между двадцатью
пальцами снует.
А Христос к питью
язычок сует.

Идальго на песок
конского брусок

обронил мясца.
По бруску грязца

тленья убежит.
Золотой дрожит

у грязцы внутри
орган, будто три

сердца из слона
выскочили на

ангелов троих,
разлучая их.