Олег Асиновский - Стихи

Настоящий бриль —
янт, брильянт иль
особинка его бас —
ком, баском го —
ворит в гос —
питале полевом с ба —
раниной, да с ба —
лыком осетровым, да с горь —
кими пи —
люлями, да с гор —
дыми пипулями, пипулями.

Облаяла сот —
ника, сотника солнечная со —
баха, собаха, от —
шлепала его, от —
далась его во —
ле, разожгла плоть его и хоть
его, чудо, чу —
до как хо —
рохорится хо —
роший китаец Прохор, Прохор
во время чумы
и вообще.

Погремушка красна, крас —
на на рас —
свете, черным, черным мо —
нахом она живет на мо —
розе с неприятельницами, непри —
ятельницами сво —
ими, как вод —
ка в при —
роде дневного, днев —
ного гнева.

Разнюнились, разнюнились боб —
ры, сразу нескольких арийцев, арийцев об —
легла федорина по —
хоть, об —
ложили боб —
ры больного помидорамичернымипо —
фидорами, по —
вернули боб —
ры, бобры здо —
рового неровню, не —
ровню на другой бочок, как до —
гиню, догиню в красной фигне.

Скоростью, скоростью ма —
лой, столь же не —
ожиданно, сколь непри —
ятно, ма —
ма, мама нес —
кладная, нес —
казанная грус —
ти свои и гру —
бости свои от —
правила, отправила, не —
вестные свои, на ма —
терное, матерное по —
боище сыну сво —
ему, русскому, русскому, по —
хожему на отца сво —
его, еврея, еврея, перетрогали сын с отцом
пестики пистолетовичи свои
и святых на запятых своих,
тыкали, тыкали
маму, балбесы,
местоимением, место —
имением шестикрылым, как бе —
сиху, бесиху на Хулыме.

Тарабарская, тарабарская грамота
на Богу равной
бумаге,
будь то
Нажим Иванович, Нажим Иванович
иль рисовка
его свино-совиная
пред во Христе Карабасом, Карабасом,
все это — кар-р-р-р в крапинку,
все это — шепот, шепот, но
не дыхание, не дыхание,
не карательные органы,
все это робкие
воробушки, воробушки, но
не жиды, не жиды.

Убереглась, убереглась мольба
от немольбы,
вмешала, вмешала Колю, отрока, отрока
в еврейский быт,
в опасное дело,
поберегся, поберегся акающий Колян
от окающих филистимлян,
а от чертовщины,
как от жизни черпал, черпал,
с женщинами не спал, но мужчин ел.

Фу-ты ну-ты
юный козлист, пуделист
разрывает, разрывает на себе родительские путы,
он одинок, как перст, он мускулист,
вроде бы книзу
он расширяется, расширяется, копытца его
унизаны перстнями,
джемпер его,
как джейран, нюнями, нюнями его
облит, ибо
интимничает, интимничает козлист, пуделист
с бобылем, с бобылем,
дело бобыля — правое,
воет, воет дело,
как тело с углем,
как двое с рублем.

Хвать, хвать — уже черта,
а не узелок на манер
банта, а не
макаку, не макаку,
не жизнь чертову
русалка,
кусалка, кусалка
вяжет, как Ной
над волной, а,
например,
нежизнь, нежизнь
Христа
иль жизнь, жизнь
Христа
не вяжется с отсебятиной, с отсебятиной
никак, никак,
как, как
рак в его больной.

Цапку Кацаповну Цацу о двух, о двух
окошках,
ладошках, ладошках
Русский Дух,
Вкус Обоняньевич Слух
бликами, бликами,
матерными речами,
остроносыми пиками, пиками,
опоясанными мечами,
к Ван Гогу от себя отпихнул, отпихнул,
Русский Черт,
и Ван Гог с ней притих
между теней вечор, вечор.

Чересчур суп горяч,
соль горяча, горяча
в нем днем,
а кляча горяча, горяча
в нем ночью
с птицей-окунем,
с рыбой-грачом,
одна-одинешенька,
одна одинешенька
сразу по разу с ними двумя,
как с густой фамилией Божье имя,
а никак с густой фамилией Божье имя.

Шугает из-под лип
типку свою тип, тип
со штрипкой на ступне,
штрипка не горит в огне,
шуга, шуга идет по реке,
у типки красивая попка,
отлого, отлого к реке
от попки спускается тропка.

Щепа бодрит, как Рейх,
обе, обе
дочери Рейха не по злобе
песню тянут
про Рейх
не по злобе,
а по доброте они
утром поют,
а ночью куют
золотые юбочки-мини.

Эшелон для переселенцев
увозя к себе младенцев,
паровозу пар разводит
и с ума младенку сводит,
пустое небо по уклону
оттекает на оборону,
и труд образует недокруг,
эллипс слышится, как стук,
и обменивается поклонами
младен с воронами,
и отруливает младен в сторону
от младенки к ворону.

Ютится дискоболка, дис —
коболка, кобылка, соколка не —
сильнейшая, иль она,
иль она не —
доютилась, а искупила, ис —
купила усидчивостью первый не —
достаток своего лона,
от буквы А до А,
исключительно, исключи —
тельно, ибо второй,
он с божьей искрой,
ежли клитор, клитор
торчит, как клювик.

Ясные пуговки, пуговки,
пики ли, носы ли
или нули, или нули,
пусть бы
тьмы и тьмы
напрягали свои умы,
лишь бы
мила была
брызга, брызга
с испуга
и внутри нее бес,
и серебро темнело, как лес
и вдалеке, вдалеке
пипуля в руке.

Абы падкий был он
до мужской любви
дотемнятник,
от него бы думами полн,
въяви, въяви
отник досветлятник,
взбрел на пригорок,
а через сорок
дней познал в разговоре
женский сок в помидоре.

Булка на мелком сдобная
изделии одна
залысная, залобная
болтается, болтается,
лгун ей не питается,
он вместо сосуна
рукоблудит с интересом,
ходит меньше больше лесом,
мама на шее его сидит,
огорошивает и худит,
и смотрит она Иисусом,
и плохо ей с русским вкусом.

Ввязал, рея над худой молвой
о себе, полоску, по —
злостку в чулок свой,
памятную потомучка, по —
злючка кое-как,
а за собой по —
тянул он, как слон
музыку на трон,
а слово на твердый знак,
а зерно на злак,
а яблоко на кулак,
а боярыню на сундук,
а сердечко на стук,
а лишь бы думать умом,
а не шумом,
а не чулком,
а отделаться языком,
а полоску не трог, не плак.

Группа селений, гм
погружается в сным,
зримые свои, хм
унижая черты,
пересаживаются на плоты
любовники, как кусты,
долго молчат, ам,
староста их из плам
выдувает в Иерушалам.

Донизу сверху ватагу
шалун на бумагу,
сидя на дыне
перерисовывает доныне.
Шипит и лузгает он
семечки на бидон,
бревно без повтора
вглубь укатив забора,
выправив из-под шали
косы свои и медали.

Едва измыслил небылицу,
олух досиня ослицу
у пентюха на льдине
накупал в стремнине,
темень-то кругом какая
вихри крутит, нарекая
демона ежихой
на моржихе тихой.