Юрий Нестеренко - Антипобеда
PS. Как водится, скудоумные и малограмотные совки пытаются выдать собственные пробелы в образовании за мои. На сей раз они интересуются, знаю ли я, кто такие «зилоты» и чем они отличаются от «зелотов». «Популярно объясняю для невежд»: то, что по-русски греческих зилотов и еврейских зелотов пишут по-разному — это исключительно проблема русских. На самом деле оба политических течения назывались одним греческим словом — ζηλωτής, которое означает — «ревнитель». Именно в этом значении слово вошло в другие языки и было употреблено мной. По правилам современного греческого оно читается через «и».
День перемоги
Пусть меня извинят за москальскую мову,
Если в данном контексте она некрасива,
Но — мое восхищение городу Львову,
А точнее, конечно — свободному Львиву!
Украина! Где ныне надежды Майдана?
Над тобою глумится донецкая банда!
Эти гниды — детеныши вшей Магадана —
Вновь велят тебе чествовать флаг оккупанта.
Флаг расстрелов и пыток, флаг Голодомора,
Лагерей, депортаций, кровавого бреда,
Палачей и рабов, нищеты и позора,
Флаг бездарной войны и постыдной победы!
Чтоб у тех депутатов отсохли культяпки,
Чтоб родные плевались, заслышав их имя!
В Украине вывешивать красные тряпки —
Это хуже, чем свастики в Йерусалиме!
И ведь главное — все по закону, хоть режьте!
А в ответ — ни импичмента нет, ни волнений…
«Ще не вмерла…» в эфире звучит, как и прежде,
Но увы — вызывает все больше сомнений.
И в России, зашедшейся в рабском угаре,
Все довольнее лыбились хамские хари,
И ползли на парад недобитые твари —
Не солдаты (тех нет уже), а вертухаи.
Но львивяне не предали память народа
И пошли, наплевав на ментов и приказы,
Чтобы встать на пути коммунячьего сброда,
Чтоб сорвать этот шабаш червоной заразы!
И несладко досталось москальским агентам —
Отстоять свои фетиши коротки лапки!
И валялись в грязи их фальшивые ленты,
И пылали по городу красные тряпки!
Пусть теперь пропаганды казенные жерла
Изрыгнут «хулиганы!», кремлевским в угоду —
Слава хлопцам, что впрямь доказали: не вмерла!
Есть кому заступиться за честь и свободу!
Нет, не все еще в жизни решает парламент!
Если с ними законы, но правда — за вами,
Значит, надо идти, наплевав на регламент,
И сразиться с совками не только словами!
Затолкайте им в глотки их цацки и флаги!
Превратите их идолов в прах и руины!
Чтобы те, кто мечтает о новом ГУЛАГе,
И ступить не могли по земле Украины!
И пускай подводить еще рано итоги,
И у власти в столице — все та же орава,
Но сегодня во Львиве был день перемоги!
Коммунякам — гиляку! Героям же — слава!
«Нет, нацисты мне отнюдь не „наши“…»
Нет, нацисты мне отнюдь не «наши»,
Что б там ни вопили дураки;
Пусть у них фасады были краше,
Место возле лагерной параши —
Той ли, этой — равно не с руки.
Вновь и вновь на горьком этом свете
Тот же приговор любой мечте,
Тот же эпилог в любом сюжете:
Нет, не жаль, что проиграли эти —
Очень жаль, что победили те!
ЧУЖИЕ СТИХИ:
М. Борзыкин
Музыка для мертвых
Время молчит, остался еще один залп,
Рваной мишенью повисла над миром луна.
Красный металл в ненасытных глазах —
Расплавлено заново ржавое слово «война».
И только кровь на обратной стороне медалей,
Слышишь — музыка для мертвых.
Там, где кончается слава,
Видишь — праздник для мертвых.
На обратной стороне медалей кровь,
Это жизнь ради мертвых…
Плавится воск на розовых лицах жрецов,
На лицах убийц предвкушение новых побед.
Это обряд, и жертву никто не спасет,
И не спросит никто: «Нужно ли это тебе?»
И только кровь на обратной стороне медалей,
Слышишь — музыка для мертвых.
Там, где кончается слава,
Видишь — праздник для мертвых.
На обратной стороне медалей кровь,
Это жизнь ради мертвых…
Ю. Михайлик
Эта рота
Эта песня, написанная еще в советские доперестроечные времена, существует во множестве вариантов. Вот авторский:
Эта рота, эта рота,
Кто привёл её сюда, кто положил её вот здесь, под снег?
Эта рота, эта рота
Не проснётся по весне.
Снег растает, снег растает,
Ручейки сквозь эту роту по болоту побегут.
Нет, не встанет эта рота, нет, не встанет,
Командиры ее в бой не поведут.
Припев:
Лежат все двести, глазницами в рассвет,
А им — всем вместе — четыре тыщи лет.
Эта рота наступала по болоту,
А потом ей приказали — и она пошла назад.
Эту роту, в сорок третьем эту роту
Расстрелял заградотряд.
И покуда эта рота умирала —
Землю грызла, лед глотала, кровью харкала в снегу —
Пожурили боевого генерала
И сказали, что теперь он перед Родиной в долгу.
Припев.
Генералы все долги свои отдали,
Понадели все медали, и на пенсии давно.
Генералы мирно ходят городами,
И не помнят этой роты, и не вспомнят все равно.
А лежит она, построена повзводно,
С лейтенантами в строю и с капитаном во главе,
А она лежит подснежно, подлёдно,
И подснежники растут у старшины на голове.
Припев.
А вот компиляция, наиболее ровная по форме и размеру:
Эта рота, эта рота, эта рота,
Кто привёл её сюда, кто положил её под снег?
Эта рота, эта рота, эта рота
Не проснётся, не проснётся по весне.
Снег растает, снег растает, снег растает,
Ручейки сквозь эту роту по болоту побегут.
Но не встанет эта рота, нет, не встанет,
Командиры ее в бой не поведут.
Припев:
Лежат все двести, глазницами в рассвет,
А им — всем вместе — четыре тыщи лет.
Эта рота наступала по болоту,
А потом ей приказали — и она пошла назад.
Эту роту расстрелял из пулеметов
В сорок третьем заградительный отряд.
И покуда эта рота умирала —
Землю грызла, лед глотала, кровью харкала в снегу —
Пожурили боевого генерала
И сказали, что теперь он перед Родиной в долгу.
Припев.
Генералы все долги свои отдали,
Понадели все медали, и на пенсии давно.
Генералы чинно ходят городами,
И не помнят этой роты, и не вспомнят все равно.
А лежит она повзводно, повзводно,
С лейтенантами в строю и с капитаном во главе,
А она лежит подснежно, подлёдно,
И подснежники растут у старшины на голове.
Припев.
Е. Шестаков. «Победа, победа… Два людоеда подрались тысячу лет назад…»
Победа, победа… Два людоеда подрались тысячу лет назад. И два твоих прадеда, два моих деда, теряя руки, из ада в ад, теряя ноги, по Смоленской дороге по старой топали на восход, потом обратно. «…и славы ратной достигли, как грится, не посрамили! Да здравствует этот… бля… во всем мире… солоночку передайте! А вы, в платочках, тишей рыдайте. В стороночке и не группой. А вы, грудастые, идите рожайте. И постарайтесь крупных. Чтоб сразу в гвардию. Чтоб леопардию, в смысле, тигру вражьему руками башню бы отрывали… ик! хули вы передали? это перечница…»
А копеечница — это бабка, ждущая, когда выпьют. Давно откричала болотной выпью, отплакала, невернувшихся схоронила, на стенке фото братской могилой четыре штуки, были бы внуки, они б спросили, бабушка, кто вот эти четыле…
«Это Иван. Почасту был пьян, ходил враскоряку, сидел за драку, с Галей жил по второму браку, их в атаку горстку оставшуюся подняли, я письмо читала у Гали, сам писал, да послал не сам, дырка красная, девять грамм.
А это Федор. Федя мой. Помню, пару ведер несу домой, а он маленький, дайте, маменька, помогу, а сам ростом с мою ногу, тяжело, а все-ж таки ни гу-гу, несет, в сорок третьем, под новый год, шальным снарядом, с окопом рядом, говорят, ходил за водой с канистрой, тишина была, и вдруг выстрел.
А это Андрей. Все морей хотел повидать да чаек, да в танкисты послал начальник, да в танкистах не ездят долго, не „волга“, до госпиталя дожил, на столе прям руки ему сложил хирург, Бранденбург, в самом уже конце, а я только что об отце такую же получила, выла.
А это Степан. Первый мой и последний. Буду, говорит, дед столетний, я те, бабке, вдую ишо на старческий посошок, сыновей народим мешок и дочек полный кулечек, ты давай-ка спрячь свой платочек, живы мы и целы пока, четыре жилистых мужика, батя с сынами, не беги с нами, не смеши знамя, не плачь, любаня моя, не плачь, мы вернемся все, будет черный грач ходить по вспаханной полосе, и четыре шапки будут висеть, мы вернемся все, по ночной росе, поплачь, любаня моя, поплачь, и гляди на нас, здесь мы все в анфас, Иван, Федор, Андрей, Степан, налей за нас которому, кто не пьян…»
Пастух Ла
