Вадим Стрельченко - Стихи

За окошком шорох редкий… Так блестит
                                луна,
     Будто бы под каждой веткой
     Лампа зажжена.

Я гляжу, привстав на койке: твой
                           комбинезон
     В белых пятнах новостройки —
     Пуст и свернут он.

Ты забылся на диване, угловат и сед,—
     Шепот слышу и дыханье…
     Спишь ли ты? Сосед!

Пусть усы твои не бриты и в морщинах
                                рот.
     Пусть черты твои открыты
     Сквозняку забот!

Седина твоя и властных пальцев пятерня
     Пусть других сбивает с толку,
     Только не меня:

Если пели с колыбели песни над тобой.
     Как не спеть над величавой
     Головой седой!

…Ты уснул, как спят мужчины: и во сне
                              твоем
     Фары грузовой машины
     Вспыхнули огнем.

Ты шагаешь с угломером по крутой стене.
     Ты остался инженером
     Даже и во сне.

Над подушкою ночною веет каменной
                            пыльцою
     Многорукий труд.
…Тихо в спальне. Над тобою
     Ходики идут.

Через час мою планету к солнцу приведет
Вкруг оси, от тени к свету,
Легкий поворот.

Через час шофер иль плотник огласят
                              рассвет.
     Спи, хозяин и работник.
     Спи, ворчун сосед.

Что с того, что сажень росту и в
                   морщинах рот!
     Для тебя пчела, как в детстве,
     Меду принесет.

Мир исполнен материнских и мужских
                             забот
     Для работника великих
     Сталинских работ!

(…А петух с подругой пестрой приведут
                         цыплят,
     А сады алчу и грушу
     В руку обронят…)

…Но уже светлеют стены. Пойте, птицы
                           Арпаклена,
     Пой, пчела, оса!
Всей дневной рабочей смены
     Гряньте, голоса!

Они уже пятнадцать дней назад
Покинули столицу Ашхабад, —
Пятнадцать дней пустыни и пути.

Им полагалось в списки занести,
Им разыскать велели всех людей,
Что родились в песках
От матерей,
Родившихся в песках,
А потому —
Живут в пустыне, как в большом дому.
Их возраст, средства жизни, имена
Хотела знать Советская страна.

О том, проштемпелеван и цветист,
Всем встречным говорил бумажный
                           лист —
Командировка, попросту сказать,
На ней стояла круглая печать,
Где молот скрещивается с серпом.
А солнце озаряет их лучом.

Три счетчика пятнадцать дней назад
Покинули столицу Ашхабад.

Порой раскачивала их арба,
Порой — волна верблюжьего горба.
Пустынный мир являлся каждый час:
Джейраны попадались им не раз,
Пустынный ворон посылал привет,
И ящерица им глядела вслед,
И тени рыб мелькали в мути рек…

Но им был нужен — только человек.
Да! Только к человеку шли они.
Людей, людей искали в эти дни
По всем дорогам (там, где нет
                    дорог, —
Брели по следу человечьих ног,
На отзвук песни, запахи костра,
На лай собаки, звездный свет шатра).

Они шагали по путям людским,
Скорбя о мертвых, радуясь живым.

И всюду были куполы шатров,
И женщины варили жаркий плов.
Хозяин разливал верблюжий чал,
Потом приезжим имя открывал
И место, где его родила мать…
И были все горды:
Ведь важно знать,
Что широка страна, велик народ,
Но каждое людское сердце —
В счет.

Мне этот человек знаком? Знаком.
А как же! Часто сходимся вдвоем
У радиотрубы, в дверях трамвая.
Он часто молод, а порою сед.
Порой в пальто, порой в шинель одет.
Он все спешит, меня не замечая.

Мы утром у киоска ждем газет:
— Ну, как в Мадриде?
Жертв сегодня нет?
А что китайцы — подошли к Шанхаю?

А как
В Полтаве ясли для детей?
(О, этот семьянин и грамотей
На всю планету смотрит… Я-то знаю!)

Куда ни повернешься — всюду он!
Его в Туркмению везет вагон,
Его несет на север в самолете,

Пусть снизу океан ломает лед…
Он соль достанет, примус разведет, —
Как дома, приготовится к работе.

Он обживется всюду и всегда.
Сожженный солнцем камень, глыба
                          льда —
Все для него квартира неплохая.
Где б ни был он, там вспыхивает свет.
Где б ни был он, там Сталина портрет,
И хлеб, и чертежи, и кружка чая.

А как поет он песни! Все о том,
Кто водит караваны, любит дом
И в облаках плывет. Сидит в Советах.

Так на рояле, в хоре, на трубе
Он распевает песни о себе
И улыбается, как на портретах.

Он толст и тонок, холост и женат,
Родился сорок, двадцать лет назад.
Родился в Минске, в Харькове, в
                         Тюмени.
Вот он идет по улице, гляди:
Порою орден на его груди,
Порою только веточка сирени.

Он любит толпы людных площадей,
Стакан вина и голоса друзей:
Такой уж он общительный мужчина…

Над буквами газетного столбца
И в зеркале моем —
Черты лица
Знакомого мне с детства гражданина.

Снова зеленые всходы
Над прошлогодней листвой.
В пыль измельченные воды
Тучей несет над Москвой.

Смолкнуло, заблестело…
Что это — солнце взошло?
(Грянуло, потемнело…)
Нет, полило, полило.

Струи! Они исчезают…
Где они делись? Смотри:
Вот уж они распрямляют
Почки берез изнутри.
Чтобы росла и гудела
Каждой травинкой земля.

Хочется важного дела.
Это не нужно,
А я —
Краны наполнены, знаю,
Водопроводной водой —
Все же ведро выставляю
Под водосточной трубой.

Все, что не врыто, не вбито.
Все, что корней лишено,
Будет размыто и смыто,
Ливнем унесено.

Ты рожден. Все слепяще и ново.
Есть глаза,
Но мешаются тени и свет.
Есть язык, но не высказать слова.
Есть и ноги и руки,
А силы в них нет.

Что кричишь ты? Никто не узнает…
Громче, громче!
И вдруг — бесконечно легко:
Что-то близится, рот закрывает. Тише…
Сладко коснулось тебя молоко.

А порой колыханье, журчанье…
Ты рванешься, забьешься,
И все-таки ты
В этой маленькой цинковой ванне
Примешь заповедь нашу
Людской чистоты.

Вот исчезли горячие струи,
Ты дрожишь в полотенцах,
Ресницы смежив,
Губы выпятил, как в поцелуе.
Я стою над тобою.
«Ты с нами!
Ты жив».
Разговоров уже не вести нам:
«Сколько будет их —
Двое или один?
Ольгою назовем? Валентином?
А по-моему — дочь.
А по-твоему?» — «Сын».

Покупая до срока пеленки,
Неизвестную тяжесть
Впервые неся,
Мать — она не хотела девчонки —
Почему-то хотела,
Чтоб сын родился.
…Время шло. И птенцы пробивали
Скорлупу.
Воздвигалнся радуг мосты.
И ромашки и травы вставали,
От корней до вершинок
Водой налиты…
И на свет появился мужчина
В дни грибов
И пудовых плодовых ветвей.

Так рождение в образе сына
Стало, может быть,
Первой удачей твоей.

Что — удачей? Не знаю… Я верю
Только в то, что впервые
Стою над тобой.

Вся — меж форточкою и дверью —
Наша комната стала
Как будто другой.
(А не клали на стены белила,
Полотеры
До блеска не красили пол.
И сиянье не озарило…)
Это что?
Это крошка-хозяин пришел.

Не пришел! Из родильного дома
Мы тебя привезли
В подмосковный район,
В наши стены, где все нам
                    знакомо, —
Каждый выступ,
И пепельница, и флакон.

Десять дней тебе, счастие наше!
Даже бабочка,
Муха, жужжащая тут, —
Все подвижней тебя и постарше,
Даже те,
Что не долее лета живут.

Жук, свистящий крылато и длинно,
В каплях бури и ветре
Вспоенный жасмин —
Все взрослее они Валентина…
Ничего! Мы еще
Поживем, Валентин!

За июльской ольхой, за сосною
Нам с тобой
И не увидать из окна
Все зеленое, голубое,
Многолюдное, круглое…
Спи. Тишина.

Ты не слышишь гудения пара.
Это поезд ведут
Две людские руки.
А за ним барабанов удары:
Бьют дубовыми молотами
Мостовщики.

Чуть примолкнут — в траве оживает
Жизни малое воинство,
Жук и пчела:
Человеческий слух различает
Прорубанье, копание,
Шорох сверла.

В небе — гул заводской: самолеты!
Нам не надо покоя!
Покоя и нет.
В этот мир многорукой работы
Ты войдешь
Через двадцать, наверное, лет.

Спи, пока — от работы в сторонке.
Отлежишься
В пеленочном узком тепле, —
Мы научим кривые ножонки
Неустанно и прямо
Шагать по земле.

…Мозг затеплится по-человечьи,
За отцом повторишь ты
(Как эхо вдали!)
Буквы всюду прославленной речи,
Пред которой
За морем дрожат короли.

Привыкай. Упивайся вначале
Сонной белою каплей, —
Шепчу я любя. —
Девять месяцев мы ожидали
Ведь недаром тебя,
Мы хотели тебя!

Девять месяцев ожиданья!
…Осень (держатся слабо
На ветках плоды).
…Вот январь (белизна и мельканье).
…Май (и травы
И вечная песня воды!).

Девять месяцев мчался по кругу
Шар земной,
А на нем уносило и нас.
Я украдкой глядел на подругу
И увидел:
Не та она стала сейчас.

Гребень, пудра, флаконов мерцанье —
Все, как прежде, на столике.
Даже сильней
Стало женское это желанье —
Быть как можно моложе,
Красивей, стройней.

Украшалася лентой, браслетом
И подолгу причесывалась
По утрам.
А уж новым загадочным светом
Тихий луч
Подымался от сердца к глазам,

И светилася в них не забота
О корзинах, о доме,
Не боли в крестце.
Величавое, легкое что-то
Загоралось
В ее потемневшем лице.

Это зрела великая сила,
За которую
Юность не жалко отдать.

Это Девочка уходила
В тихий мир фотографий.
Являлася Мать.

Клава! В нашем зеленом
                   альбоме
Есть одна фотокарточка.
…Кажется, сад
(Иль обои цветочные в доме).
Вкруг большого мяча
Пионерки сидят.
Лет по десять вихрастым
                  девчонкам.
Схожи галстуки.
Детски улыбчивы рты…
Мать, несущая миру ребенка!
Разве та тонкорукая девочка —
Ты?

Ну, а я? Ведь и сам я порою
Видел: новое сердце
Вошло в мою грудь.
Каждой женщине, встреченной мною,
Уступаю любовней
На улицах путь.

Каждый лист, повернувшийся к свету,
Все живущее
Кровь оживляет мою.
Не глазами — всем телом планету
Ощущаю, как солнце, теперь
И люблю.

Все мне стало родней и знакомей.
Стали зорче глаза мои,
Тверже слова.
И заботой о хлебе, о доме
Наконец-то наполнилась
Голова.

Что тут скажешь?.. И в радостной дрожи
Я сказал,
Приоткрыв, как при пении, рот:
— Эй, мальчишество! Юность! Ну что
                                же…
Ты уходишь?
Прощай. До свиданья.

Ну вот,
Всё прощай: торопливые речи,
Впопыхах необдуманные слова,
Беспокойство и узкие плечи…
Понемногу яснеет
Моя голова.

Город детства! Ромашки по взгорьям.
Скумбрия на крючке
И костер на песке!
Там, где небо сливается с морем,
Что-то скрылось —
Не мальчик ли в челноке?

Пусть. Я рад, что в глазах просветлело,
Что лицо изменили
Года и ветра.
И в труде закалилося тело…
Детство, юность, ау!
До свиданья. Пора.

Но останься,
Но облачком дыма
Не растай в вышине,
Голубой и пустой,
Все, что издавна мною любимо.
Единенье людское!
Останься со мной.

Там, за стенами нашего дома.
Залы общих собраний
И гул площадей,
Где уже не в застежках альбома —
Над воротами дома
Портреты людей.

Пусть любовь и отвага продлится…
Пусть останутся
Книги мальчишеских лет.
Книги! О золотые страницы,
Синих, красных пометок
Тускнеющий след!

Вы — со мной. Не пройдите как тени.
Вы со мной.
Вы меня не покинете? Да?
Маяковский, Шевченко и Ленин —
Вы, наставники! Будьте со мною всегда!
Чтоб над шкафом, кроватью, диваном
И над всем, что собрал я
В квартире моей,
Не провел бы я жизнь истуканом,
Неоплаченным сторожем
Этих вещей.

Никогда я на них не молился.

Уж меня-то, наверно,
Засыплют землей
Так далёко от мест, где родился,
Как бойца.
Легкость детства!
Останься со мной.

Ночь под люстрой, за разговором
С другом Павлом
Над желтою рюмкой вина,
Навсегда мы оставим с собою.
Толпы шествий и пение хором —
Пусть останутся с нами.
Не правда ль, жена?

Навсегда мы оставим с собою
Счастье первых свиданий
И ночи без сна.
И молчанье вдвоем под луною —
Пусть оно повторится.
Не так ли, жена?

Мы не молоды и не стары.
Пусть, коляску катя
По квадратам торцов,
Пусть войдем мы влюбленною парой
В Двери Мужества,
В мир матерей и отцов!

Так шепчу я… А в комнате сонно.
Спит ребенок,
Укрытый от мух кисеей.
Слаще трав и одеколона
Аромат молока
Над подушкой цветной.

За подушкою — стол деревянный
В чистой скатерти,
С кругом электроплиты.
Как любовно помыты стаканы!
…Два кувшина полны:
Молоко и цветы.
Бант на грифе гитары… Сияет
Круг зеркальный,
Блестят абажура шнурки:
Все мерцающе отражает
Очертание
Любящей женской руки.

Мы с женой что смогли, то собрали
В этих стенах
Для жизни на несколько лет.
…Покрывало на одеяле
И со смехом
Покрашенный нами буфет…

Сколько глиняных и железных
Неприметных чудес
Мы расставили тут!
Сколько добрых и неизвестных
Мастеров
За бесценок нам отдали труд!

Гончары и электромонтеры,
Для меня смастерили вы
Столько вещей…
Не вступали со мной в разговоры
И откуда-то знали
О жизни моей.

Я хочу вас увидеть… Скажите,
Почему на вещах
Не рисуют лица
Их создателя? Крепкие нити
Между нами,
И нет единенью конца!

…Человечек под кисеею.
Ты узнаешь:
Не мне одному ты родня,
Миллионы своею семьею
Назовешь ты…
Но ты ведь не слышишь меня,
Ты, вбирающий соску-пустышку.
Неподвижный лицом,
Разрумяненный сном…
Сероглазого коротышку
Не увижу,
Как сверстника, я за столом,

Разом станем —
Он юношей, я стариком.

Дети, дети! Пока вырастаем,
Все мелькает, мелькает:
Фигуры людей,
Птиц, деревьев… И долго не знаем
Ни отца мы,
Ни матери даже своей.

И потом лишь, как станем мужчины,
Мы отца с благодарностью видим
И мать.
Да… Но их исказили морщины
И седины,
И трудно уже угадать,
Что чудесница, давшая право
Тут родиться,
Где люди, и солнце, и мгла,
Море, звезды, высокие травы, —
Что тогда она
Девочкою была.
Что и тот, от кого переняли
Мы походку, и голос,
И мужества пыл,
Он (отец наш!) в далеком начале
(В год рождения нашего!) —
Юношей был.

Что сказать? Мне бы просто хотелось,
Чтобы меж Валентином
И мной и женой
Не распалась бы юности целость,—
Чтоб недаром дышали
Под крышей одной,
Чтобы зажили сердцем единым!

Чтó — года!
Ведь не сам же себя человек
Разукрашивает в седины!
…Я стремился к друзьям,
Неподкупным навек.

С детства жил я своими трудами.
Если ж надобны годы
Забот и труда,
Чтоб родить и своими руками
Друга вырастить, —
Что же, — потратим года!

…А из кухни доносятся звоны,
Стук ножа, клокотанье воды,
Аромат.
Огородный, июльский, кухонный.
Под давлением пара
Кастрюли гудят.

Там жена в окруженье соседок
Поднимает предпраздничную
Кутерьму.
В печке пламя березовых веток
Так пылает —
Как солнцу нельзя самому.

Ветви шумного дерева!
Летом
Даже червю
Давали вы сумрак и тень.
Нынче — вспыхните жаром и светом,
Чтоб рожденья людского
Отпраздновать день.
Завтра в полдень настанет веселье,
Чьи-то руки
По рюмкам вино разольют.
Станет вольно и празднично в теле.
Все, кто любит меня,
Непременно придут.

Что скажу я? Чем завтра отвечу
Говорливым гостям
За себя и жену?

Я, наверно, вот этою речью
Всем отвечу,
Глаза поднимая к вину:
— Время мчится: на стрелках четыре
Не проглотишь и рюмки —
Окажется: пять.
Сколько кверху часовые гири
Ни тяни,
Опускаются гири опять.

…Дни промчатся. И станет он взрослым.
Посмотрев на черты
Молодого лица,
Люди скажут: глазами и носом
Валентин так похож
На меня — на отца.

Что ж, отрадно подумать заране,
Что мелькнет
И в сиянье далекого дня
Головы моей очертанье…

Да, но будет ли мальчик
Похож на меня?

Много ль общего будет меж нами?
Ну, того, что сближает
Сильнее, чем кровь,
Что не мерят носами иль ртами…
Новый житель!

В тебе повторится ли вновь
Вся любовь моя к этой планете
И любовь к человеку,
К нему одному?
Что сулит тебе это столетье?
Ты родился на свет
В подмосковном дому, —

За тебя мне бояться не надо
В мире вольном
Шахтеров, литейщиков, швей.
(Пусть боится японский микадо
Иль английский король
За своих сыновей.)
Ты не будешь владеть одиноко
Ни стадами скота,
Ни водой, ни землей.
Но земля, округлившись широко,
Как и с каждым работником,
Будет с тобой.

Что мудрить над твоею судьбою?
Так живи, Валентин,
На просторах земли,
Чтобы люди дружили с тобою,
Чтобы вместе…
Чтоб жить без тебя не могли!

Помни, Валя: за волком — волчица,
И цыплята бегут
За наседкой всегда.
Но сердцами, не кровью, родниться
Могут только работники,
Люди труда.

Может быть, не минет тебя горе.
Может, даже
Слезой затуманится, глаз…
Но ведь будут и радости…
Вскоре
Засверкают глаза твои,
Сын мой! Не раз

Ты воздашь благородную славу
Той, что мыла, кормила,
Держала в тепле
И дала тебе долгое право
Меж людьми человеком
Пожить на земле.

Мать! Пока сохранится на свете
Нежность в теле ее
И глоток молока
И в любви зачинаются дети, —
Смерть над жизнью
Не властна наверняка.

В час, когда зародилось круженье,
Вышло солнце,
Земля из туманов всплыла, —
Ведь сначала явилось рожденье,
И не первою смерть
На планету пришла!

Всех нас долго держали у груди.
Всех с любовью и верой
Несли на руках.
Все живые и сильные люди.
Славьте мать человека!
Да будет так.