Петр Мамонов - Птица Зу
Обзор книги Петр Мамонов - Птица Зу
Петр Мамонов
Птица Зу
Проснулся с тихим мечтательным настроением, когда долго смотришь в одну точку, и все равно хорошо. В окне елки в тяжелом мокром снегу.
— Где это мы? — сказал один.
— А-то не видишь — сказал другой.
А третий ничего не сказал, только посмотрел в окно.
Любовь, любовь, любовь…
Хотел казаться мягким и просто молчать, но мягким не был. Шел и обдумывал, как буду себя вести, за что стоять до конца. Думаю, не хватит запаса, чтобы стать насмерть за эту страну. Интересно, удастся ли заснуть? Не могу понять, как идет время, трудно представить. Что-то вроде песочных часов. Колышутся шторы, летает крупный сырой снег. Наверное, на кухне у них был большой круглый стол. Ноябрь. Под скамейками видна земля, чистый асфальт. Солнечный свет занимает все место. На площади голубь, и очень трудно угадать направление взгляда. Оттого, что голубь сидит прямо на голове у Пушкина, как-то неловко. Ух, какое все стеклянное! Каждая монетка совсем особенная, даже по звуку, и цифры светятся, как будто смотрят, а когда дают сдачу, начинают суетиться, трещать, вроде как беспокоятся, куда им теперь.
2.
Непозволительно много болтаешь и не находишь отклика, скорее недоумение. Ну, и что? Надо быть самим собой. Не могу спать. Зачем-то начал придумывать название для фильма, и побежала пленка в голове. Наверное, это наказание.
— Отсудил-то у детей.
— Я ему тоже говорю, у детей отнял дачу-то…
— У него двое?
— Двое. Он так и говорит, умру, все им достанется,
— Пропьет! Мотоцикл пропил.
— Мне рассказывал, продал. За девятьсот рублей. Сто ребятам дал на магнитофон, остальные на книжке.
— Врет, наверное…
— Врет.
К дому ведет скользкая, еле видная в сумерках тропинка. Трое в шляпах стоят тесно спиной к дороге и, покачиваясь, поют. Между ботинками под ноги прохожих бегут три черных ручейка.
— Какой подъезд?
— Следующий! Ты лучше здесь… на лавочке.
— Дома, что ли?
— Дома!
По телевизору пионерский хор, спички ломаются одна за другой, наконец, удается прикурить. Он затянулся и заходил по комнате. Было жалко жену.
1. Структура образа.
2. Эмоциональный настрой или мысль.
3. Техника.
3.
Лежу, болею, читаю, бабье лето, совсем живу уже здесь. Два дня назад завели котенка. Жена и дети сажают яблони. Хочу покончить с обидами, злобой и раствориться в окружающем — уж, больно окружающее хорошо, но только совсем другое, чем я, за мной все тащится старое, не могу просто шуметь на ветру или молчать, как трава. Котенок прислонился к руке, и так тепло стало и совсем не скучно. Сжимаются, сжимаются рамки, а я, как глупый котенок — за привычное, недоверия полон. Не живу, а жду!
Остановился около монастыря над обрывом, повернулся лицом к оврагу и медленно обстоятельно помочился. Могила Пушкина, камень у перекрестка трех дорог, тут же, не у места, предметы крестьянского быта: телега, распряженные сани. Прошлое, как камень, брошенный в воду; будущее — ровная вода; настоящее волнисто. Чем ближе к прошлому, тем крупнее волны. Будущее на окраинах. Центр — самый крупный всплеск назад. Последнее слово — жалко бабушку!
Михал Иваныч — кузнец.
Умерла жена — сломалась жизнь.
Даешь прикурить — мысли о молодости.
В воскресенье — халтура.
Пришла зима, и дрожит сердце. След от экскаватора сильно пугает.
— Что строят, браток?
А люди просто глубоко ушли под землю, не выдержали рейки. Но когда все опало, не выдержали и автоматы, упали сверху, придавили, нет, не придавили, а просто расплющили, вбили в фунт, и неизвестно, что будет весной.
4.
В бане хорошо, только очень много мата и меньше беседы. Снег, довольно холодно. Затыкаем щели, заделываем окна. В этом строгом месте находишься посередине: совсем уйти не получается, а теряешь больше, глушишь, и непонятно, зачем? Начинаю побаиваться, думаю о добродетельной жизни. Когда правильно, но наваливается, достаточно выждать, и само пройдет. Только не заполнять. Как удивительно!
— Откуда ты вылез?
— Там работал, а здесь мыться.
— Где работал, там и мойся!
Зимой пробовал так: остался один, снял шторы с окна в большой комнате, лег на пол и посмотрел на улицу так, чтобы линия подоконника чертила по крышам. Стало много неба и мало домов. Прошло два дня. Я сидел в ванной и смотрел на уходящую в трубу воду. Уровень воды окружил все тело и тоже опускался. Когда воды осталось совсем мало, она вытянулась ровно над отверстием, напряглась и вдруг провалилась вся вниз. Написал, и даже вздрогнул! Ведь, если тронуть пальцем полную каплю, капля тут же лопнет, пропадет навсегда!
— Я хочу знать, чем ты живешь?
— Отвечу. У меня настоящее чувство. Поэтому я сразу неумелый. Она обижается, а я только смотрю. Чем сильнее я люблю, тем все становится сложнее. Я стал требователен, хочу, чтобы все остроумно и вовремя, а денег у меня нет, только любовь. Притворство перешло в настоящее. Я форсирую, словами опережаю, говорю то, чего ждут, действую. И разрыв! Как-то незачем говорить. Пробую оставить для души, но разорваться не могу.
— Джаз, это блядство, джазмены животные!
— Я не о том.
5.
— Пал Андреич, Вы шпион?
— Видишь ли, Юрий…
Не знаю, каких уж тут наберешь деталей! Все такие одинаковые. Если выпил вечером, обязательно на набережную и обнимать сразу двух. Или ресторан. Камни под ногами, хлеб с молоком, а народ внутри. Хотя, я думаю наоборот.
— А водки у вас нет?
— Нет.
— А почему?
— Не положено.
На деревьях уже совсем не было листьев — черные изогнутые стволы. Солнце садилось, и закат был ярко-красный, местами совсем красный. Грачи перелетали с ветки на ветку. Чугунные решетки и прорези ветвей на фоне неба. Зажгли фонари, и все пропало. День кончился. И все это так естественно! Две пожилые дамы одетые совсем по-зимнему улыбаются со старинной жеманностью, на краю города стоит мягкая луна с женским лицом, каждый скрывается, злит своей беспардонностью и торжествующей до юродства добротой. Грубые нетрезвые. Выразив — теряешь. Это должно быть противно, но привлекательно. Самое главное, что повсюду, не вверху или внизу — повсюду! Чем ближе, тем дальше. Двойники друг в друге. Решительно преступаю, но расставаться все-таки не хочется. Сквозь узор тюлевой занавески вижу бабу Маню, гусей с пластмассовыми клювами, ветер. Он отряхивает от дождя, моет, разгоняет разную рвань. Задумчивый и просторный. В лесу много удивительного и одинакового. Дороги одна не похожа на другую, а вместе сливаются. Зеленая кожа земли. Пыльные и теплые лежат, загибаются кругами, трактор гудит, ближе к земле слышно, как летят пчелы. Я не знаю имен. Молчаливая широкая река, много полей, цвет травы жирно-зеленый. Берега реки большими складками лежат по обе стороны от сильной речной струи, под коркой коровьих лепешек мелкий белый песок — наступаешь, и проваливается нога. Очень густые леса, много неба, широко и вольно смотреть. Жесткие волокнистые листья кукурузы висят неподвижно, и вечером чужой лес. Там острые пики. Может быть, из-за звезд. Надо идти. Пора домой. По-старому август, синий, как твои штаны.
— Брали шали, резали наискосок и шли на пост. Бабы их ругали, а один подошел, похлопал по плечу и говорит, что ты нас ругаешь, у меня тоже мама дома.
Склянки, пузырьки. Баба Маня покупает помидоры и мед "у хохла", мы считаем деньги. Иногда думаем о своем, иногда ругаемся. Что впереди? Над нашим столом висит липучка для мух. Так было в детстве. С какой стати мы вообще вспоминаем детство. Маленькие радости маленьких людей.
— Пузырек лампочки, — говорит баба Маня.
Ночью при свете фонаря ива у колодца, как шар, обклеенный битым стеклом. Журавль — нехитрое приспособление из нескольких жердей. Шест скользкий на ощупь. По неровностям скользит моя рука. Земля такая странная.
6.
Милиционер Саша в два часа ночи стучал наганом в дверь ресторана на Рижской, требуя водки. Дверь не открывали. Тогда он начал взводить курок. Я его еле остановил.
— Иди вперед, как будто я тебя арестовал.
Я-то трезвый, а он совсем пьяный.
Таксист Леня мог работать кем угодно. Однажды сбил старушку и попал в тюрьму на два года. Пока сидел, жена подала на развод. Могли выпустить "на поруки", но из-за развода пришлось лишний год сидеть. Вся «зона» писала письмо жене, чтоб не разводилась. Вышел, опять пришел в таксопарк. Дали комод, стулья. До тюрьмы получал 600 рублей, все купил и все оставил жене. Снял с книжки 9000 и по доверенности ей передал, а она купила хахалю машину.
Журналист Гриша мечтал стать писателем и поехал в командировку на Юг. Впереди в самолете был салон первого класса. Гриша немного завидовал и в то время презирал. На Юге все прыгали в воду с большого камня, а он так и не смог. Обратно Гриша купил билет первого класса, развалился в кресле, пил «Ркацетели» и все поглядывал назад за перегородку.
