Петр Мамонов - Птица Зу
— Никогда никого не ругай!
7.
Большой дом блоки сорок на двести сорок двадцать семь штук четыре колотых шесть миллионов триста пятьдесят тысяч купить видеомагнитофон.
Сопричастность, сползающий лоск, моя защита и моя сила, мозг и душа, я встал утром. Было чудесное утро, спокойное, чуть дрожащее. Я все сделал хорошо: убрал в комнате, позавтракал, сел читать на воздухе. Книга была замечательная! Откладывал часто книгу, думал, потом смотрел на удивительный лес и вдруг решил: хватит, надо заняться делом.
— У молодого человека удивительное лицо с любопытством и маленькими глазами.
— Как у зверька?
— Как у зверька.
Когда в сером свете дня блистают клавиши машинки, кто-то прикуривает сигарету от дорогой зажигалки, и толпа выходит на улицу. Красиво, когда красная кожа, а рядом черное дерево. Красиво, если только свет не слишком яркий, смять билет в руке и бросить его на пол. Он мне больше не нужен. Не нужен, и все тут. Я опять один.
— У Егора появилась дурацкая привычка во всех целиться и стрелять. Пьяный — пиф-паф, собачка — пиф-паф…
— А Ленка сама меняла ручку у окна, Я помог прикрутить, она погладила ее рукой и сказала: "Эта, конечно, тоже такая страшная".
— А я пошел в туалет, взял с собой обрывок «Огонька». Там коротенькое стихотворение про тишину. Какой-то киргиз написал. "Сонно бродит в поле детская улыбка". Такой конец. Ну, и киргиз! И про себя я тоже подумал, значит, что-то еще умею, что-то понимаю.
Видно, конец бабьего лета. С утра дождь, за бугром у реки и возле леса по краям поля густой туман. Градусов 10–12. Листья почти все упали, но кое-где есть. Издалека лес темно-зеленый — почти черные сосны и ели — и по этому фону мазками бледно-желтая худоба. Надо сидеть дома, а я вышел на улицу. Жена идет с синим ведром, сын на велосипеде, за ними кот — собирают в поле конские яблоки. Остров кустарника с мелкой ольхой, как корабль. По колено в сером ходят две лошади, подступают слезы, не пойму, отчего. Хорошо или не очень. От вчерашнего дня откликается большой глубиной. Утром, когда дети уходят в школу, на улице кромешная темнота и семь часов.
8.
Не столь важно, было, не было, по насту путаные собачьи следы, если случилось в тебе, значит, было, появились мыши, собаки их ловят, а в морозы все передохли. Маленькие, черные, быстро бегающие. Кот тоже поймал. Дикий зверь! Жена видела снегиря, говорит, тот тоже дикий. Я согласен. Хрущовка. Мурцовка. Бормотуха. Дина Мартоновна. Завтра — три сюжета. Официант повесился. Орангутанг. Зубной техник. Лег спать, вроде, как провалился. Встаю, голова ватная. Короче говоря, все подряд пил: и пиво, и красное, и коньяк. Сел наутро в 93-й на заднее сиденье, чувствую, все подо мной проваливается. Вышел у райисполкома, ну, дышать прямо нечем!
— Все правильно, это слабость
9.
— Плохи дела, ни лука, ни редиски…
— Счас битон, железо, битон. Вместо цветов бетоны валяются.
Сначала не верил, махнул рукой: обнаружить себя со смыслом, перестанешь отбрасывать. Объяснил, а говорят, что не такой плохой. Весь этот город между луной и солнцем сквозь сеть проводов и троллейбусных линий вверх. Больная женщина усталая. Выливается тяжело и, может быть, изначально: в спорах с мужчинами, в существовании. Многое тревожит, потому что перестала тревожиться. Но кроме нее, кто-то еще потихоньку выходит по ночам на кухню и пьет спирт. Ее имя. Домой с работы, понимание. Он чужой, что ли? Объяснить, договориться… Дальше. Она пьет много, рюмку за рюмкой, видит вкусную еду, но ничего не получается. Он бормочет что-то свое, пытается увести девочку, девочка смотрит, включает магнитофон, крутит пальцем у виска. Мать. Он незнакомо наклоняется, трогает и думает: "Унесу все домой".
10.
— Два дня бегал за молоком, не мог купить, а у меня бабушка лежит больная, ей молоко надо обязательно.
И чего я бодрюсь? Ведь, можно не притворяться среди голых людей. Можно ли?
— Без стакана, сейчас, ничего не обходится. До десяти ходят-бродят туда-сюда, к одиннадцати, вроде, зашевелились, разговоры пошли. А после обеда — вое, конец, некому работать!
Неужели мудрость в сознательном и непременном? В широком понимании? Вероятность самокомпенсации, как тысячи жизней, простертых повсюду. Накрой бутылку стаканом и иди!
— Пенфилов?!
— Здесь!
Ну, вот и начался день. Не из чего не состоящий, ровный мелкий снег. Пусто глазу, рыжие сугробы, снегоуборочная машина вспоминается с трудом, иногда кажется странной жидкая масса. Что-то надо вспомнить. А, мазь Вишневского! Холестерин, сосуды, туда-сюда. Сесть и записывать все мысли подряд, но почему-то нет времени. Ну, что ж, личное дело каждого. Проходят, уходят, а тело меняется не так быстро. Другие манеры, условности, думайте, привлекайте, будете привлекать, придем, делайте вид, сопьемся. Ничтожные петли! А вчера была операция, и дали укол. Когда было можно, всегда давали укол, потому что не было правой ноги. Я видел его дней через десять. Он улыбнулся один раз. Минуты отчаянья. Мечтаю ударить старика. Первородность, первобытность, необузданность. Резкий северный ветер, промозглый сквозняк и солнце. Высоко, но — солнце!
11.
На грядке еще вовсю растет петрушка, даже укроп вылез в нескольких местах. Утром все в инее, но дома тепло, хотя ветер в мою сторону. Только по ночам сечет. Хочу пойти в деревню попросить ребят подрядиться получше засыпать завалинку, а Гена пусть делает антенну. Вчера вечером на востоке огромная желтая луна из-за леса, на западе красное солнце. Ночь очень светлая, и утром тоже серо-синими мазками свет. Ощущение зимнего дня. Как это бывало страшно, такие серо-синие безнадежные дни в отчаянные моменты юности. Как будто гнет к земле! Теперь такой день просто предвещает зиму, и никаких надежд. Первые снежники полетели, а я все тренируюсь молчать. Чего я ерепенюсь? Дело-то к концу пошло.
А вот великолепные дни: солнце, утром иней, и не холодно днем из-за солнца; и чистейший воздух, и глубокие краски. А переход на зимнее время! Вчера вечером, всю ночь и сейчас. Все серо, мрачно, а вышел на кручу, и сердце замерло! Все глубже и глубже красками в землю уходит осень: темно-коричневое, желто-зеленое, бурое. Утром думал: "Я все дальше и дальше, кто виноват — непонятно, чем кончится — неизвестно", — а голуби, несмотря на дождь, вылетели в деревне с голубятни и летали, летали, и видно было, что им весело. Хочу протопить баню и дверь в парную обить железом изнутри, чтоб пар не уходил, но сначала почитаю часок, если удастся. Блеснуло зимой и все растаяло, дождь; хотя кое-где лежит беленькое. Все основное происходит на земле, какого цвета было вчера небо, я даже не помню. Хочется чем-то залюбоваться в женщине, пришел сын после вечеринки, где-то работает бензопила. Пойду, посмотрю, где…
12.
В деревне по краям улицы стоят дома. Они похожи друг на друга, но выкрашены в разные цвета, где в голубой, где в коричневый. В доме у Гали семейное торжество. Все такие прекрасные люди, только фотограф Юра всем мешает со своей вспышкой. К вечеру все напились и стали скандалить, а через четыре дня Юра всем разослал снимки. Сразу стало ясно, кому с кем надлежит быть. Все задумались, кое-кто даже что-то предпринял, но все осталось на своих местах. Только вот от Юры ушла Марина, он сфотографировал ее одну. Сесть рядом он, ведь, не мог.
Возле пляжа на море жил старик. Летом, когда было много людей, старик гонял народ с пляжа, ругался за окурки, огрызки. Он часто разговаривал с людьми, объяснял так: "Море живое, это ему неприятно". Пришла осень, людей стало меньше. Все чаще старик оставался с морем один на один. Он скучал, что некого ругать и смотрел на волны. Зимой на пляжах, вообще никого не было. Особенно плохо приходилось, когда начинался сильный шторм. Старик выходил на мол и ругался. Как-то раз волна смыла его в море. От волны, ведь, не убежишь.
13.
Все чаще занимаюсь тем, что считаю на протяжении нескольких остановок в метро, сколько людей вошло в вагон и сколько вышло, а в коридоре стоят березы. Как в тропическому лесу! Над камином повесил пейзаж и целую неделю выхожу на балкон, жду солнца. Только выйду — солнце ушло! Настоящее, прошлое, настоящее, единство формы и содержания, ложь и правда, отзвук, маленькие и чужие. Мужик без ноги с протезом, похожим на ствол гранатомета, хотя я и не знаю, что это такое, сидит на лавке, протез направлен прямо на меня.
Маленький старичок-пройдоха в ватных штанах перетаскивает с места на место чемоданы, ругается из-за мест, балагурит, не близок. Контужены, морожены, ободраны, остужены. Выпили спозаранок. Твердо, раз и навсегда, лежи и молись на кроватке. Жучки букв, над журнальным столбцом склонился около остывшей печки, корни рук. Лохматый в куртке большой головой в колени бабушке. Нелепо и невозможно, одним коротким жестом. Заборы, рыжий пес, окно, как рама, безобразный зеленый цвет. Радио.
