Пьер де Ронсар - О вечном. Избранная лирика

Быть может, что иной читатель удивится
Предмету этих строк, подумав свысока,
Что воспевать любовь — не дело старика.
Увы, и под золой живет огня крупица.

Зеленый сук в печи не сразу разгорится,
Зато надежен жар сухого чурбака.
Луне всегда к лицу седые облака,
И юная заря Тифона не стыдится.

Пусть к добродетели склоняет нас Платон —
Фальшивой мудростью меня не проведете.
О нет, я — не Икар, не дерзкий Фаэтон,

Я не стремлюсь в зенит, забыв о смертной плоти;
Но, и снегами лет ничуть не охлажден,
Пылаю и тону по собственной охоте.

Чтобы цвести в веках той дружбе совершенной —
Любви, что к юной вам питал Ронсар седой,
Чей разум потрясен был вашей красотой,
Чей был свободный дух покорен вам, надменной,

Чтобы из рода в род и до конца вселенной
Запомнил мир, что вы повелевали мной,
Что кровь и жизнь моя служили вам одной,
Я ныне приношу вам этот лавр нетленный,

Пребудет сотни лет листва его ярка, —
Все добродетели воспев в одной Елене,
Поэта верного всесильная рука

Вас сохранит живой для тысяч поколений,
Вам, как Лауре, жить и восхищать века,
Покуда чтут сердца живущий в слове гений.

Сажаю в честь твою я дерево Цибелы,
Сосну, чтоб о тебе все знали времена;
Любовно вырезал я наши имена,
И вырастет с корой их очерк огрубелый.

Вы, населившие родные мне пределы,
Луара резвый хор, вы, Фавнов племена!
Заботой вашею пусть вырастет сосна,
И летом и зимой пусть ветви будут целы.

Пастух, ты пригонять сюда свой будешь скот,
С тростинкой напевать эклогу в этой сени;
Дощечку на сосну ты вешай каждый год, —

Прохожий да прочтет мою любовь и пени,
И вместе с молоком ягненка кровь прольет,
Сказав, «Сосна свята. То память о Елене».

Кассандра и Мари, пора расстаться с вами!
Красавицы, мой срок я отслужил для вас.
Одна жива, другой был дан лишь краткий час —
Оплакана землей, любима небесами.

В апреле жизни, пьян любовными мечтами,
Я сердце отдал вам, но горд был ваш отказ,
Я горестной мольбой вам докучал не раз,
Но Парка ткет мой век небрежными перстами.

Под осень дней моих, еще не исцелен,
Рожденный влюбчивым, я, как весной, влюблен.
И жизнь моя течет в печали неизменной,

И хоть давно пора мне сбросить панцирь мой,
Амур меня бичом, как прежде, гонит в бой —
Брать гордый Илион, чтоб овладеть Еленой.

Как ты силен, Амур, коварный чародей!
И как ты слаб и слеп, мой разум омраченный!
Нет, ты не сможешь стать надежной обороной
Для сердца глупого и седины моей, —

Вся Философия не пригодится ей.
Лишь ты поможешь мне, веселый сын Тионы:
Приди, Нисейский бог, приди, дважды рожденный,
И в чашу мне свое противоядье влей.

С бессмертным смертному тягаться — жребий трудный,
Но против колдовства есть, к счастью, колдовство;
И если за меня смиритель Ганга чудный,

Тогда беги, Амур, от взора моего!
Рассудком воевать с любовью — безрассудно.
Чтоб сладить с божеством, потребно божество.

Комар, свирепый гном, крылатый кровосос
С писклявым голоском и с мордою слоновьей,
Прошу, не уязвляй ту, что язвит любовью, —
Пусть дремлет Госпожа во власти сладких грез.

Но если алчешь ты добычи, словно пес,
Стремясь насытиться ее бесценной кровью,
Вот кровь моя взамен, кусайся на здоровье,
Я эту боль снесу — я горше муки снес.

А впрочем, нет, Комар, лети к моей тиранке
И каплю мне достань из незаметной ранки —
Попробовать на вкус, что у нее в крови.

Ах, если бы я мог сам под покровом ночи
Влететь к ней комаром и впиться прямо в очи,
Чтобы не смела впредь не замечать любви!

К индийскому купцу, что вынет из тюка
Душистую смолу, запястья, ожерелья,
Сходить и не купить заморского изделья, —
Как без охапки роз уйти из цветника,

Иль, уст не увлажнив, стоять у родника,
Что солнечной струей бежит из подземелья,
Иль в круг прелестных дам проникнуть без веселья,
Не ощущая стрел крылатого божка.

К чему самообман? Глупец — и тот рассудит:
Жжет пламя нашу плоть, а лед нам тело студит.
Жаровни, может быть, Амуру не раздуть,

Но берегись его: свой факел взяв опасный,
Тебе, Любовь моя, столь юной и прекрасной,
Хоть искру заронить он изловчится в грудь!

Оставь меня, Амур, дай малость передышки;
Поверь, желанья нет опять идти в твой класс,
Где разум я сгубил и силы порастряс,
Где муки адовы узнал не понаслышке.

Напрасно доверял я лживому мальчишке,
Который жизни цвет тайком крадет у нас,
То ласкою маня, то нежным блеском глаз, —
С истерзанной душой играя в кошки-мышки.

Его питает кровь горячих юных жил,
Безделье пестует и сумасшедший пыл
Нескромных снов любви. Все это мне знакомо;

Я пленником бывал Кассандры и Мари,
Теперь другая страсть мне говорит: «Гори!»
И вспыхиваю я, как старая солома.

Превозносить любовь — занятье для глупца,
Но трудно совладать с певцом полубезумным,
Хотя в безверья век ни тяжбам хитроумным,
Ни разрушительным сраженьям нет конца.

Амур — исчадье зла! Я сед и спал с лица.
С повязкой на глазах, мальчишкой полоумным
Он делает меня, что мужем был разумным,
Но жалким слепком стал с коварного юнца.

Неужто, увидав с чужим гербом знамена
В родном краю — под власть Амурова закона
Я, к своему стыду, беспечно подпаду?

Нет! Поспешу в Париж — искать в нем правосудья!
У Муз, — у старых ведьм, — не соглашусь отнюдь я
На побегушках быть, ходить на поводу!

Я вами побежден! Коленопреклоненный,
Дарю вам этот плющ. Он, узел за узлом,
Кольцом в кольцо, зажал, обвил деревья, дом,
Прильнул, обняв карниз, опутав ствол плененный.

Вам должен этот плющ по праву быть короной, —
О, если б каждый миг вот так же — ночью, днем,
Колонну дивную, стократно всю кругом
Я мог вас обвивать, любовник исступленный!

Придет ли сладкий час, когда в укромный грот
Сквозь зелень брызнет к нам Аврора золотая,
И птицы запоют, и вспыхнет небосвод.

И разбужу я вас под звонкий щебет мая,
Целуя жадно ваш полураскрытый рот,
От лилий и от роз руки не отнимая.

He вечен красоты венок благоуханный!
Ты, время упустив, ей втуне дашь пропасть!
Но если у тебя очарованья часть
Осталась — раздели с друзьями дар желанный.

Киприда, я кляну твой нрав непостоянный.
Зачем тобой, как раб, я отдан был во власть
Мучительнице той, что надо мною всласть
Натешилась, пока не пал я, бездыханный.

Мятущихся валов тебе покорна дурь.
Дитя пучины, — мне пошлешь ты много бурь!
Какого ждать еще блаженства, Киферея?

Раскатов громовых и языков огня
Ты припасла, жена Вулкана, для меня.
Страстей, ножей и стрел — любовница Арея.

В купальне, развязав, тебе вручила пояс
Киприда и беречь его дала наказ.
А ты стрелу метнуть в меня из дивных глаз
Успела, стан обвив и с волшебством освоясь.

Но, доброхотства Муз, увы, не удостоясь,
От раны гибну я! Богини, разве вас
Я, как школяр, спросил о свойствах лунных фаз
Иль об эклиптике, лениво в книгах роясь?

За вами волочусь я не затем, чтоб мог
Узнать, кто создал мир — Фортуна или Бог?
Я помышлял смягчить Еленино коварство,

Ей посвятив сонет, но беден был мой слог!
Вам нужен ученик, чей стих не столь убог.
Прощайте, ухожу! Окончено школярство.

О, стыд мне и позор! Одуматься пора б,
С седою головой резон угомониться.
Отныне лучше бы рассудку покориться,
Бежать бы от любви, от этих цепких лап.

Сто раз давал зарок, но что мне делать? — слаб.
Зимой бутонам роз, увы, не распуститься.
Уже полсотни лет моя неволя длится,
Разбойнице служу, ее галерный раб.

Отныне я готов доверить сердце в руки
Лишь Аристотелю, хочу служить науке,
Прекрасной дочери его, остаток лет.

Пора бы мне понять все тонкости Амура.
Он — бог, и он парит, а я брожу понуро.
Он молод, он силен, а я согбен и сед.

Оставь страну рабов, державу фараонов,
Приди на Иордан, на берег чистых вод,
Покинь цирцей, сирен и фавнов хоровод,
На тихий дом смени тлетворный вихрь салонов,

Собою правь сама, не знай чужих законов,
Мгновеньем насладись, — ведь молодость не ждет!
За днем веселия печали день придет
И заблестит зима, твой лоб снегами тронув.

Ужель не видишь ты, как лицемерен Двор?
Он золотом одел Донос и Наговор,
Унизил Правду он и сделал Ложь великой.

На что нам лесть вельмож и милость короля?
В страну богов и нимф — беги в леса, в поля,
Орфеем буду я, ты будешь Эвридикой.

Когда уж старенькой, со свечкой, перед жаром
Вы будете сучить и прясть в вечерний час, —
Пропев мои стихи, Вы скажете, дивясь:
«Я в юности была прославлена Ронсаром!»

Тогда последняя служанка в доме старом,
Полузаснувшая, день долгий натрудясь,
При имени моем согнав дремоту с глаз,
Бессмертною хвалой Вас окружит недаром.

Я буду под землей и — призрак без костей —
Смогу под сенью мирт покой свой обрести, —
Близ углей будете старушкой Вы согбенной

Жалеть, что я любил, что горд был Ваш отказ…
Живите, верьте мне, ловите каждый час,
Роз жизни тотчас же срывайте цвет мгновенный.

Созвездья Близнецов любимая сестра
И Леды с Лебедем пленительное чадо!
Краса твоя была причиною разлада
Европы с Азией, но стала ты стара.

При виде зеркала тебя берет хандра:
«Иль тело дряблое и сеть морщин — отрада,
Из-за которой шла Троянских стен осада,
Глупцов, мужей моих, кровавая игра?

Но кожу каждый год меняя змеям, Боги
Весну у нас навек, завистливы и строги,
Спешат отнять: глядишь — и осень на дворе!»

Красавицы! Нельзя не внять словам Елены
О том, что свойственны природе перемены.
Кто упустил апрель, заплачет в октябре!

Ступай, мое письмо, послушливый ходатай,
Толмач моих страстей, гонец моих невзгод;
Вложи в слова тоску, что душу мне гнетет,
И сургучом любви надежно запечатай.

Явись пред госпожой и, зоркий соглядатай,
Заметь: небрежно ли прекрасный взор скользнет
По горестным строкам — или она вздохнет —
Иль жалость выкажет улыбкой виноватой.

Исполни долг посла и все поведай ей,
Чего я не могу поведать столько дней,
Когда, от робости бледнея несуразной,

Плутаю в дебрях слов, терзаясь мукой праздной.
Все, все ей расскажи! Ты в немоте своей
Красноречивее, чем лепет мой бессвязный.

В тот вечер плавные тебя манили звуки,
И в танцевальный зал ты весело сошла,
От блеска глаз твоих зажглась ночная мгла,
Все ожило, едва соединились руки.

Все вьется, кружится, летит, не зная скуки,
И танцу комната становится мала, —
То переменчивый, то ровный, как стрела,
Меандра древнего он повторял излуки.

Обворожительный и каждый раз другой:
То треугольником, то лентой, то дугой,
То клином журавлей в просторе поднебесном

Выстраивался он, — о нет, сомненья прочь!
Я видел: над землей парила ты в ту ночь, —
Танцуя, божеством ты стала бестелесным.

Уж этот мне Амур — такой злодей с пеленок!
Вчера лишь родился, а нынче — столько мук!
Отнять у матери и сбыть буяна с рук,
Пускай за полцены — на что мне злой ребенок.

И кто подумал бы — хватило же силенок:
Приладил тетиву, сам натянул свой лук!
Продать, скорей продать! О, как заплакал вдруг.
Да я ведь пошутил, утешься, постреленок.

Я не продам тебя, напротив, не тужи:
К Елене завтра же поступишь ты в пажи,
Ты на нее похож кудрями и глазами.

Вы оба ласковы, лукавы и хитры,
Ты будешь с ней играть, дружить с ней до поры,
А там заплатишь мне такими же слезами.

Душистый сноп цветов, печали не тая,
Сложила ты на холм Лукреции могильный.
Увидел я слезу, услышал вздох умильный
И понял, что в плену у смерти жизнь твоя.

Ты ценишь все, на чем печать небытия
Лежит, но есть закон души любвеобильной:
Я должен умирать сто раз в тоске бессильной,
Суровости твоей и жертва, и судья.

Когда, живых презрев, ты, почестями гробу,
Являешь нам свою тщеславную особу,
Когда тебе одни фантомы по нутру,

Не мнишь ли ты, что я, от мира отрешенный
И милостей твоих неласково лишенный,
Стремясь любовь снискать, возьму — и впрямь умру?

Увидев, что мой дом разграблен солдатней
И смерть сражает всех без счету, без разбору,
Я мысленно искал в тебе свою опору
И радость обретал в тебе, тебе одной.

Я думал: «Сжалилась Фортуна надо мной,
Оставив мне тебя в несчастнейшую пору!»
И в простодушии своем поверил вздору!
Но ты, пленив меня искусной западней,

Мне нанесла такой урон, что и матерым
Тут делать нечего осталось мародерам.
Но не ропщу на твой суровый произвол,

Оправдываю я твой суд неправосудный.
Над слабостью моей торжествовать нетрудно.
В ней — не в жестокости твоей — источник зол.

Судили старички, взойдя на Трои стены,
Царицы красоту и женственную стать:
«Все бедствия, все зло, что терпит наша рать,
Способен окупить единый взгляд Елены!

Затмить бы впору ей рожденную из пены!
Но лучше б Менелай увел супругу вспять.
Вал осажден, теперь недолго крепость взять.
К нам, гавань запрудив, шлют корабли Микены».

Затем с Троянских стен, отцы, взирая вниз,
Вы юношей сдержать решили с перепугу?
— Сражайся стар и млад! — им нужен был девиз,

Чтоб головой своей рискнуть, надев кольчугу.
Был вправе Менелай забрать свою супругу,
Но вправе был ее не отдавать Парис!

Расстался я с тобой, блаженная свобода.
На шею мне ярмо надел прекрасный пол.
Хоть я ломал его, но — подъяремный вол! —
Подставил шею вновь, как мне велит природа:

Я без любви — свинец, я — сущая колода!
Но полюбил — и вновь гармонию обрел,
Окрепла Муза, стал торжественным глагол,
Рассудок прояснен, и в мыслях нет разброда.

Созданья моего пера! Ронсаров род,
Как сыновьям, продлить приходит вам черед.
Кого мне воспевать — я знаю, Бог — свидетель!

В античности седой всегда найдешь пример.
Елена, красота ее и добродетель —
Сюжет, которым так утешен был Гомер!

Чтоб по земле прошли слова твоих хвалений,
Как в небо на коре возносит их сосна,
Я, всех богов призвав и возлияв вина,
Источник посвятил тебе в укромной сени.

Пастух, здесь не паси, сгоняя из селений,
Курчаво-белых стад: но да цветет одна
Здесь утренних цветов прелестных пелена,
Да знают, что родник сей посвящен Елене.

На бреге летом пусть прохожий отдохнет
И, сидя на траве, Елену воспоет
Несчетно и меня припомнит вдохновенно!

Кто выпьет от него, — пусть любит непременно
И пламя жаркое из влаги пусть вдохнет,
Какое сердце мне сжигает сокровенно.

Ты не влюблен, воды испив из родника,
Что посвятил поэт божественной Елене?
Тогда укромный грот среди зеленой сени
Найди в холме крутом и подремли слегка.

По шелковой траве росистого лужка
Задорно пропляши, без вялости и лени!
Но ждет святой Жермен почтительных молений.
Патрону вознеси их с ветхого мостка.

И, девять раз обход вокруг дуплистой ивы
Свершив, ты ощутишь внезапно жар счастливый
В груди, где у тебя лежал осколок льда:

Амур, измазанный гигантов кровью красной,
Усердно отмывал в ручье свой торс прекрасный,
И пыл его страстей еще хранит вода!

Итак, проигран бой, войска мои разбиты,
Я отступаю вспять, Амуром сокрушен;
Доносит мне отбой трубы охрипшей стон,
Полвека за спиной толпятся вместо свиты.

И если до сих пор мы славою не квиты,
И если твой триумф еще не довершен, —
То я же не Парис, увы! и не Ясон,
Грядет моя зима: нет от нее защиты.

В горниле жгучих мук, на наковальне бед
Пришлось мне этот стих выковывать и плавить.
Не жаль трудов и сил, не жаль убитых лет;

А жаль, что я хотел любить, а ты — лукавить.
О, ты раскаешься — ты не жестока, нет! —
Но и раскаяньем былого не исправить.

Ты помнишь, милая, как ты в окно глядела
На гаснущий Монмартр, на темный дол кругом
И молвила: «Поля, пустынный сельский дом, —
Для них покинуть Двор — нет сладостней удела!

Когда б я чувствами повелевать умела,
Я дни наполнила б живительным трудом,
Амура прогнала б, молитвой и постом
Смиряя жар любви, не знающий предела».

Я отвечал тогда: «Погасшим не зови
Незримый пламень тот, что под золой таится:
И старцам праведным знаком огонь в крови.

Как во дворцах, Амур в монастырях гнездится.
Могучий царь богов, великий бог любви,
Молитвы гонит он и над постом глумится».