Пьер де Ронсар - О вечном. Избранная лирика

Хочу, о мой Белло, чтоб ведал ты о том,
Кто связан волей муз с тобой тугим узлом,
Откуда он и кто: чтоб правнукам грядущим,
Что будут счет вести векам быстро бегущим,
В Ронсаре и в Белло не различать двоих
И знать, что общее стучало сердце в них.

Так, родом предок наш из тех краев, — мы знаем, —
Где с хладным Фракия соседствует Дунаем,
Пониже Венгрии, где солнце — редкий дар, —
Именовался ж он маркизом де Ронсар.
Людьми и золотом, землей и городами
Богатый, сын его, прельщаемый боями,
Отряд из юношей составил удалых
И, бросив родину, стал капитаном их.
Прошел он Венгрией и Нижней Алеманьей,
Прошел Бургундией и пышною Шампаньей,
И, храбрый, стал служить Филиппу де Валуа,
Что против англичан войною шел тогда.

И было Франции таким его служенье,
Что дал ему король обширные именья,
Где протекает Луар; и, позабыв совсем
Своих и родину, во Франции затем
Женился он и стал того семейства предок,
От коего и я родился напоследок.

Отец мой у Анри когда-то правил дом,
Рожденного Франсуа, великим королем, —
Тому же стольником в испанской был неволе.
Не должно ль, чтоб слуга усердствовал тем боле
Пред повелителем, не изменив себе,
Его изменчивой сопутствуя судьбе?

И материнскою я стороной не низок:
Тут род де ла Тримуй и дю Бумаж мне близок,
Руо и Шадрие тут родственники мне,
Что славной доблестью блистали на войне
И Марсом доблесть ту в бессмертье утвердили,
Там был и предок мой, и улица одна
По имени его теперь наречена…

Но ежели желать имеешь представленье
Ты не о роде лишь моем, но и рожденье,
Вот, мой Белло, тебе об этом правда вся
Про год и день, когда на свет я родился.
Когда король Франсуа был в Павии захвачен,
Субботний в сентябре был Богом день назначен
Одиннадцатого родиться мне числа:
Тут Парка нить мою чуть-чуть не порвала.[1]
Я не был первенцем. В семье отцовской было
Уж несколько детей; мать пятерых вскормила.
Два рано умерли, а на других троих
Я вовсе не похож в обычаях своих…

Лет девяти меня в коллеж определили,
Но там лишь полгода, не более, томили
Преподаванием регента де Вайи.
Так отбыл, не развив познания свои,
Я в Авиньон, — а там сбиралась той порою
Рать короля Франсуа с австрийским Карлом к бою,
И Орлеанского тут герцога я стал
Пажом; впоследствии в Шотландию попал
И в свите короля шотландского народа
Я пробыл в Англии тогда три полных года.
По возвращении меня вновь герцог взял,
Но долго на корму подножном не держал,
Послал во Фландрию, в Зеландию и снова
В Шотландию, когда в конце пути морского
Наш с Лассиньи корабль — немного б — и валы
У брега Англии разбили б о скалы!

И не могла три дня затихнуть буря злая,
Нам градом и водой и громом угрожая,
И, в безопасности достигнув берегов,
Разбился в гавани корабль на сто кусков.
Мы в порте. Убыли и не было б меж нами,
Когда бы не судно, покрытое волнами,
Да кладь, которая, разбита по частям,
Носилась по ветру игрушкою волнам.
Когда шестнадцать мне минуло, тогда же,
В сороковом году, отправился с Баиф
Я в Алеманью, с ним в соседстве изучив
Мощь доблести; болезнь тогда-то, пав на ухо,
Бог весть какой судьбой меня лишила слуха,
И был так тягостен постигнувший недуг,
Что от него хожу поныне полуглух.
В апреле через год в Блуа Кассандры взоры
Свершили надо мной Амура приговоры;
То имя подлинно иль нет, — его следа
На мраморе души не в силах смыть года.

В то время, подойти желая к знанью ближе,
Учеником Дора я сделался в Париже.
В латинском, в греческом, и там-то началась
Та дружественная впервые наша связь,
Которая в душе моей хранима вечно,
Как дружба и с Баиф, в ней будет бесконечна…

Там, где кастальские струятся воды,
И там, на склоне геликонских круч,
Где под копытом конским хлынул ключ,
Водил я, Сестры, с вами хороводы.
То были дни ученья и свободы,
И стих лился, раскован и певуч,
Поэзии тогда блеснул мне луч,
Святилищ ваших озаряя своды.
Так пусть не медь, не бронза, не гранит,
А этот купол вечный сохранит
Слова мои, на сотни лет, быть может:
«Одной богине верен был Ронсар,
Свои стихи принес он музам в дар,
А сердце на алтарь любви возложит!»

Кто хочет зреть, как Бог овладевает мною,
Как осаждает он и как теснит в бою,
Как, честь свою блюдя, он губит честь мою,
Как леденит и жжет отравленной стрелою,

Кто видел, как велит он юноше, герою
Бесплодно заклинать избранницу свою,
Пускай придет ко мне: стыда не утаю,
Обиды сладостной от глаз чужих не скрою.

И видевший поймет, как дух надменный слаб
Пред яростным стрелком, как сердце — жалкий раб
Трепещет, сражено его единым взглядом.

И он поймет, зачем пою тому хвалу,
Кто в грудь мою вонзил волшебную стрелу
И опалил меня любви смертельным ядом.

Гранитный пик над голой крутизной,
Глухих лесов дремучие громады,
В горах поток, прорвавший все преграды,
Провал, страшащий темной глубиной.

Своим безлюдьем, мертвой тишиной
Смиряют в сердце, алчущем прохлады,
Любовный жар, палящий без пощады
Мою весну, цветущий возраст мой.

И, освежен, упав на мох зеленый,
Беру портрет, на сердце утаенный,
Бесценный дар, где кисти волшебством,

О Денизо, сумел явить твой гений
Всех чувств родник, источник всех томлений.
Весь мир восторгов в образе живом.

Любя, кляну, дерзаю, но не смею,
Из пламени преображаюсь в лед,
Бегу назад, едва пройдя вперед,
И наслаждаюсь мукою своею.

Одно лишь горе бережно лелею,
Спешу во тьму, как только свет блеснет,
Насилья враг, терплю безмерный гнет,
Гоню любовь — и сам иду за нею.

Стремлюсь туда, где больше есть преград.
Любя свободу, больше плену рад,
Окончив путь, спешу начать сначала.

Как Прометей, в страданьях жизнь влачу,
И все же невозможного хочу, —
Такой мне Парка жребий начертала.

«В твоих кудрях нежданный снег блеснет,
В немного зим твой горький путь замкнется.
От мук твоих надежда отвернется,
На жизнь твою безмерный ляжет гнет,

Ты не уйдешь из гибельных тенет,
Моя любовь тебе не улыбнется,
В ответ на стон твой сердце не забьется,
Твои стихи потомок осмеет.

Простишься ты с воздушными дворцами,
Во гроб сойдешь, ославленный глупцами,
Не тронув суд небесный и земной».

Так предсказала нимфа мне мой жребий,
И молния, свидетельствуя в небе,
Пророчеством блеснула надо мной.

О, если бы, сверкая желтизной,
Моей Кассандрой принят благосклонно,
Я золотым дождем ей лился в лоно,
Красавицу лаская в час ночной.

О, если бы, одевшись белизной,
Ее, как Бык, сошедший с небосклона,
Умчал, когда присядет утомленно,
Нарвав букет, она в тени лесной,

О, если бы в томленье одиноком
Я стал Нарциссом, а она — потоком.
И я всю ночь купаться мог бы в нем.

О, если б ночь не покидала неба,
О, если бы не вспыхнул пламень Феба,
Ее сменяя бесполезным днем!

Два карих глаза, ясных два топаза,
Передо мной сверкают, как огни.
Мои поработители они,
Тюремщики мои, два карих глаза.

Ослушаться не в силах их приказа.
Их чары, наваждению сродни,
Меня лишили разума. Одни
Они — источник моего экстаза.

Заполнили собой мечты и сны,
Все мысли ими прочь оттеснены,
И вдохновенье зажжено лишь ими.

Свое перо я тонко застругал, —
В честь этих глаз слагаю мадригал,
Единственное прославляю имя.

Скорей погаснет в небе звездный хор
И станет море каменной пустыней,
Скорей не будет солнца в тверди синей,
Не озарит луна земной простор,

Скорей падут громады снежных гор,
Мир обратится в хаос форм и линий,
Чем назову я рыжую богиней
Иль к синеокой преклоню мой взор.

Я карих глаз живым огнем пылаю,
Я серых глаз и видеть не желаю,
Я враг смертельный золотых кудрей,

Я и в гробу, холодный и безгласный,
Не позабуду этот блеск прекрасный
Двух карих глаз, двух солнц души моей.

Когда, как хмель, что, ветку обнимая,
Скользит, влюбленный, вьется сквозь листы,
Я погружаюсь в листья и цветы,
Рукой обвив букет душистый мая,

Когда, тревог томительных не зная,
Ищу друзей, веселья, суеты, —
В тебе разгадка, мне сияешь ты,
Ты предо мной, мечта моя живая!

Меня уносит к небу твой полет,
Но дивный образ тенью промелькнет,
Обманутая радость улетает,

И, отсверкав, бежишь ты в пустоту, —
Так молния сгорает на лету,
Так облако в дыханье бури тает.

Всю боль, что я терплю в недуге потаенном,
Стрелой любви пронзен, о Феб, изведал ты,
Когда, в наш мир сойдя с лазурной высоты,
У Ксанфа тихого грустил пред Илионом.

Ты звуки льстивых струн вверял речным затонам,
Зачаровал и лес, и воды, и цветы,
Одной не победил надменной красоты,
Не преклонил ее сердечной муки стоном.

Но, видя скорбь твою, бледнел лесной цветок,
Вскипал от слез твоих взволнованный поток,
И в пенье птиц была твоей любви истома.

Так этот бор грустит, когда брожу без сна,
Так вторит имени желанному волна,
Когда я жалуюсь Луару у Вандома.

Когда ты, встав от сна богиней благосклонной,
Одета лишь волос туникой золотой,
То пышно их завьешь, то, взбив шиньон густой,
Распустишь до колен волною нестесненной —

О, как подобна ты другой, пенорожденной,
Когда, волну волос то заплетя косой,
То распуская вновь, любуясь их красой,
Она плывет меж нимф по влаге побежденной!

Какая смертная тебя б затмить могла
Осанкой, поступью, иль красотой чела,
Иль томным блеском глаз, иль даром нежной речи.

Какой из нимф речных или лесных дриад
Дана и сладость губ, и этот влажный взгляд,
И золото волос, окутавшее плечи!

Подчас боязнь и тотчас упованье
Разбили стан во мне со всех сторон;
Никто из них в бою не побежден,
И их во всем равно соревнованье…

Уверен или полный колебанья,
С надеждами, со страхом я знаком.
Чтоб обмануть себя в себе самом,
Сулю я сердцу плена окончанье…

Пред смертью я увижу ли тот срок,
Когда сорву весны твоей цветок,
Что на меня бросает тень благую?

Когда-нибудь, в твоих руках склонен,
То оживлен, то полуутомлен,
Я встречу ли минуту роковую?

До той поры, как в мир любовь пришла
И первый свет из хаоса явила,
Не созданы, кишели в нем светила
Без облика, без формы, без числа.

Так праздная, темна и тяжела,
Во мне душа безликая бродила,
Но вот любовь мне сердце охватила,
Его лучами глаз твоих зажгла.

Очищенный, приблизясь к совершенству,
Дремавший дух доступен стал блаженству,
И он в любви живую силу пьет,

Он сладостным томится притяженьем,
Душа моя, узнав любви полет,
Наполнилась и жизнью и движеньем.

Как молодая лань, едва весна
Разбила льда гнетущие оковы,
Спешит травы попробовать медовой,
Покинет мать и мчится вдаль одна,

И в тишине, никем не стеснена,
То в лес уйдет, то луг отыщет новый,
То свежий ключ найдет в тени дубровы,
И прыгает, счастлива и вольна.

Пока над ней последний час не грянет,
Пока стрела беспечную не ранит,
Свободной жизни положив предел, —

Так жил и я — и дни мои летели,
Но вдруг, блеснув в их праздничном апреле,
Твой взор мне в сердце кинул сотню стрел.

Нет, ни камея, золотом одета,
Ни лютни звон, ни лебедя полет,
Ни лилия, что над ручьем цветет,
Ни прелесть роз в живом луче рассвета,

Ни ласковый зефир весны и лета,
Ни шум весла, ни пенье светлых вод,
Ни резвых нимф веселый хоровод,
Ни роща в дни весеннего расцвета,

Ни блеск пиров, ни ярой битвы гром,
Ни темный лес, ни грот, поросший мхом,
Ни горы в час вечернего молчанья, —

Ни все, что дышит и цветет вокруг,
Не радует души, как этот Луг,
Где вянут без надежд мои желанья.

Дриаду в поле встретил я весной.
Она в простом наряде, меж цветами,
Держа букет небрежными перстами,
Большим цветком прошла передо мной.

И, словно мир покрылся пеленой,
Один лишь образ реет пред очами,
Я грустен, хмур, брожу без сна ночами,
Всему единый взгляд ее виной.

Я чувствовал, покорный дивной силе,
Что сладкий яд ее глаза струили,
И замирало сердце им в ответ.

Как лилия, цветок душистый мая,
Под ярким солнцем гибнет, увядая,
Я, обожженный, гасну в цвете лет.

Когда прекрасные глаза твои в изгнанье
Мне повелят уйти — погибнуть в цвете дней
И Парка уведет меня в страну теней,
Где Леты сладостной услышу я дыханье, —

Пещеры и луга, вам шлю мое посланье,
Вам, рощи темные родной страны моей,
Примите хладный прах под сень своих ветвей.
Меж вас найти приют — одно таю желанье.

И, может быть, сюда придет поэт иной,
И сам, влюбленный, здесь узнает жребий мой,
И врежет в клен слова — печали дар мгновенный:

«Певец вандомских рощ здесь жил и погребен,
Отвергнутый, любил, страдал и умер он
Из-за жестоких глаз красавицы надменной».

О воздух, ветры, небеса и горы,
Овраг и дол, леса в листве резной,
В брегах витых ручей с водой шальной,
О вырубки, густеющие боры,

Пещеры мшистые, пустые норы,
О лист лозы и колос наливной,
Луга, цветы, Гастин, Луар родной,
Мои стихи, в которых грусть укора!

Прощаясь, болью полон через край,
Очам не в силах я сказать «прощай» —
Тем, что избыть мне не дают печали.

Я б вас просил, дол, ветры и трава,
Брега, ручьи, овраг и дерева,
Цветы, чтоб вы привет мой передали!

Ни щедрые дары из нежных рук
Прелестных женщин, гибких, как тростинки,
Ни ласки, ни ночные поединки
Не стоят ни одной из сладких мук,

Тобою мне дарованных, мой друг.
Живу надеждой тоньше паутинки,
Иной я не ищу себе тропинки
И бережно лелею свой недуг.

Мучения мои благословенны.
Свое ярмо благословляю, пленный,
Самою жизнью за любовь плачу.

Благословляю молнийные вспышки
В твоих глазах, Амура-шалунишки
Огонь под стать холодному мечу.

В твоих объятьях даже смерть желанна!
Что честь и слава, что мне целый свет,
Когда моим томлениям в ответ
Твоя душа заговорит нежданно.

Пускай в разгроме вражеского стана
Герой, что Марсу бранный дал обет,
Своею грудью, алчущей побед,
Клинков испанских ищет неустанно, —

Но, робкому, пусть рок назначит мне
Сто лет бесславной жизни в тишине
И смерть в твоих объятиях, Кассандра.

И я клянусь: иль разум мой погас,
Иль этот жребий стоит даже вас,
Мощь Цезаря и слава Александра.