Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы
Стремление увидеть в одном из походов времен гражданской войны тот «вечный смотр», память о котором сохранится навеки, увидеть в чертах реальных и конкретных черты неизгладимые, бессмертные, символически-обобщенные определяет внутреннее единство лирики В. Саянова, ее родство с легендой, сказом, старинным преданием, ибо и сама наша действительность представлялась поэту «Великанской Книгой Дня», распахнутой на самой большой и захватывающей ее странице:
Удивителен шаг исполина,
Где пройдет — там растопятся льды.
Что ни шаг — то родится былина,
Что ни миг — расцветают сады.
И духом такой героической романтики овеяны в глазах поэта даже и самые повседневные дела наших людей, вот почему, как и встарь, образы легенд, сказаний, былин властно входили в его лирику, по-своему определяя ее возвышенный строй и романтический характер.
Где бы ни был поэт, его никогда не оставляло чувство того, что он в походе, начатом в юности и вдохновленном теми же идеалами, но не имеющем конца, что и определяло суровые, мужественные, хочется сказать — солдатские черты лирики В. Саянова. Не случайно для него «любимая книга» (так называется одно из стихотворений) — это та, которая каждой своей строкой устремлена в будущее и умеет
Подымать за собою,
Как могучий прибой,
Вечно звать к непокою
На черте огневой.
Вот какое искусство — активно и страстно вмешивающееся в жизнь, вооружающее нас на борьбу — выше всего ценил поэт и сам стремился, чтобы его «стих, совсем молодой», отвечал этому назначению, властно и полноправно — наряду с орудием труда и оружием борьбы — занял свое верное и прочное место в жизни и творчестве нашего народа.
Широта разнообразных интересов поэта в сочетании с живым, обостренным тяготением к людям самых разнообразных познаний и профессий, к жизни своих современников, постоянная готовность бросаться туда, где «всего трудней», всего тяжелей, — вот что определяет характернейшие черты и особенности творчества В. Саянова как писателя нового склада, порожденного социалистической эпохой и сочетающего в себе художника, гражданина и «бойца на будущее», говоря словами Маяковского.
Определяя смысл и значение своей лирики как летописи героических и знаменательных событий, участником которых являлся и сам поэт, он говорит о себе и своем творчестве:
Как верный свидетель тех лет грозовых,
Непременный участник походов,
Я оставлю потомкам правдивый мой стих,
Оживут в нем двадцатые годы!..
И действительно, двадцатые годы, да не только двадцатые, а и многие другие, оживают перед нами, когда мы вчитываемся в стихи В. Саянова — поэта, который жил всеми тревогами и радостями своего века и своего поколения.
Завершая свой жизненный путь, на котором пришлось изведать столько бедствий, испытаний, утрат, поэт делится с нами трудными и горькими признаниями:
Разве людям вверяется счастье
Без разбитых надежд и потерь?
Эти стихи не могут не захватить читателя глубиною и трагизмом сказавшихся в них чувств, которым поэт далеко не всегда давал выход в своей лирике, славя и воспевая дела и подвиги своих современников.
В каждой его строке чувствуется человек, который вкладывает в творчество не только свой талант, но и всего себя, человек своеобычного характера и неповторимого склада, со своей судьбой, с присущим именно ему взглядом на жизнь, людей, задачи искусства — чем и определяется особое место Виссариона Саянова в советской поэзии и ее истории.
Б. Соловьев
АВТОБИОГРАФИЯ
Я родился 16 июня 1903 года. Мои детские годы прошли на приисках Витимского и Олёкминского горных округов, и с самого начала жизни мне было суждено стать свидетелем многих исторических событий, побывать на «больших перекрестках эпохи», говоря словами одного моего юношеского стихотворения. Величественная сибирская природа, духовная мощь простых людей, среди которых прошло мое детство, знакомство с приискателями, хранившими в своей памяти лучшие образцы народного творчества, определили мое жизненное призвание. Те места Иркутской губернии и Якутской области, где прошло мое детство, мало описаны в художественной литературе. А какой это замечательный край, сколько там неисчерпаемого материала — в человеческих характерах большого размаха, в замечательных судьбах людей, в красоте суровой природы… Именно там, на далеких приисках, научился я любви к великому русскому слову, узнал тайны коренного русского языка. Первые стихи, написанные мною, были посвящены витимско-олёкминскому краю, и повествованию о нем я посвятил долгие годы жизни.
В 1912 году, девятилетним ребенком, я присутствовал на похоронах ленских рабочих, расстрелянных жандармским ротмистром Терещенковым, и событие это навсегда сохранилось в моей памяти. Как известно, с Ленского расстрела начинается стремительный подъем рабочего движения, приведший через пять лет к Великому Октябрю. В Октябрьские дни я был свидетелем событий, навеки вошедших в историю человечества. В то время мне было четырнадцать лет, и я жил в Петрограде. В 1917 году мне посчастливилось увидеть Ленина, слышать некоторые его речи, со многими замечательными большевиками, питерскими рабочими старшего поколения, мне довелось познакомиться лично.
С 1917 года я живу в Ленинграде, и с историей великого города за четыре десятилетия неразрывно связана моя судьба. Мне посчастливилось стать свидетелем трудового подвига ленинградцев, и незабываемо воспоминание о цехах «Красного путиловца», где я бывал в ту героическую пору, когда создавались первые советские тракторы.
В Ленинграде прошли годы моей литературной деятельности. В 1923 году я вступил в Ленинградскую ассоциацию пролетарских писателей. Тот год я и считаю началом своего пути в литературе.
Поэзия была областью, в которой я начал работать прежде всего. В то время нам казалось, что путь к созданию большого искусства легок, и мы начинали свою работу в стихе, полные молодой самоуверенности, — недаром один из моих сверстников и товарищей, талантливый поэт Евгений Панфилов, писал тогда:
Жизнь легка, как праздничная вейка,
И напевна, как колокола.
Со временем мы поняли, конечно, наивность того представления о действительности, которое выражено в цитированных стихах. И все же наша молодость была замечательной порой, память о которой дорога мне, — ведь в наших юношеских увлечениях и молодых пристрастиях был революционный энтузиазм, озарявший все вокруг своим ярким светом. Общеизвестно, какие серьезные идеологические ошибки совершил РАПП, но нельзя забывать и того, что неповинны в них рядовые участники пролетарского литературного движения, работавшие в заводских кружках и рассматривавшие свою поэтическую деятельность как один из участков великой культурной революции советского народа.
Первая моя книга, вышедшая в 1926 году, была сочувственно встречена критикой. Не все в ней хорошо. Само название ее — «Фартовые года» — отразило ошибочные представления некоторой части нашей молодежи той поры о языке революции. Понадобились годы, чтобы мы пришли к правильному решению этих важных вопросов. И в 1933 году, когда Горький выступил со своими статьями о языке, я был в числе тех, кто поддержал его в печати.
В 20-х же годах я выступил со своими первыми прозаическими работами. Мое развитие как прозаика шло медленно, но теперь, оглядываясь на прошедшие десятилетия, я не жалею об этом. 1927–1929-е годы были самой значительной эпохой моей жизни. Именно тогда зародилась у меня мысль о создании большого прозаического труда, который показал бы молодым поколениям читателей, как царская Россия стала Россией социалистической. Развиваясь и уточняясь, мой замысел привел меня к созданию трех романов, которые должны были показать историю русского общества за первую половину нашего века. Романы были объединены единством замысла, а не общностью героев. Первым из них был роман «Лена», повествующий о судьбе ленского рабочего класса в дореволюционную эпоху и в наше время. Рассказывая о ленских рабочих, я должен был рассказать и о их врагах, мне пришлось показать всю царскую Россию в социальном разрезе. Так роман о Лене стал для меня произведением, посвященным крушению старого мира и рождению нового.
«Небо и земля» — мой второй роман. Это повествование о людях одной профессии, об их судьбах и переживаниях, о той роли, которую они сыграли в развитии русского общества. Меня прежде всего интересовали человеческие характеры, и поэтому не следует считать мой роман историей русской авиации. Но понятно, без изложения многих исторических фактов нельзя было написать «Небо и землю» — ведь в то время, когда создавались ее первые части, история русской авиации не была написана. Не написана она и до сих пор.
