Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы

Не говор московских просвирен,
Но сердцем старайся сберечь,
Как звездное небо России,
Обычную русскую речь.

Ее не захватишь в уставы —
Звенит, колобродит, поет
С частушкой у вербы кудрявой,
С тальянкой у Нарвских ворот.

Бегут перелеском проселки…
У волжских больших переправ
Поют на заре комсомолки
О девушках наших застав.

И светлое очарованье
Ты каждому сердцу даешь,
И что для тебя расстоянье, —
Ты в мире как в песне живешь.

Ты рано меня приласкала,
Но крепче слова приторочь
Под режущим ветром Байкала,
В сырую балтийскую ночь!

В город вернулись погодки
После поры фронтовой,
Старший — в шинели короткой,
В кожаной куртке — другой.

Снова товарищи вместе.
Поздно кончается день.
В улицы тихих предместий
Туча отбросила тень.

Вдаль убегают составы…
Кто торопливо поет
В доме за Нарвской заставой,
Около Нарвских ворот?

Путь в проходную контору…
Что ж ты задумчив и строг?
Сердце ль грустит по простору
Ближних и дальних дорог?

Или, как старую повесть,
Вспомнил ты путь боевой,
Нарву, Шестой бронепоезд,
Дымную даль за рекой?

Нынче припомнишь под вечер
Всё, что дарила гроза:
Песню, тепло человечье,
Верных друзей голоса,

Их разговоры, рассказы,
Шутки, и слезы, и смех…

Входит дружок светлоглазый
В старый сверкающий цех…

Песню доносит с залива,
Плещет в мартенах литье…

Здравствуй, старинный Путилов,
Молодо сердце твое!

Туманы, как раньше,
И пена с боков.
Опять над Ламаншем
Огни маяков.

И песни знакомей,
Когда издали
Под грохот и гомон
Пройдут корабли,

Качаясь потом
С углем и рудой
Под Южным Крестом
И Полярной звездой.

Во мгле сероватой
Стоит человек.
Оборваны ванты,
И волны в спардек.

Проворней кудахтай,
Соленая ночь,
Матросам над вахтой
Качаться невмочь.

Туманы, как раньше,—
Но грудью крутой
Встает над Ламаншем
Советский прибой.

На мачты, на кубрик,
Где плещется мгла,
Союзных республик
Взойдут вымпела.

Ах, ребята, ах, друзья родные,
Девушки в малиновых платках,
Не для вас ли я слова простые
Соберу в мальчишеских стихах?

Дни пройдут, — одной мечтой влекомый,
Я уйду в далекие края,
Вдруг услышу голос незнакомый
И скажу: «То молодость моя».

Как опять закрутиться тальянкам
По канавским пивнушкам пора.
Ты встречаешь меня на Фонтанке,
Где порой шебуршит детвора.
И дома вырастают из тьмы там,
Бьет копер и грохочут бадьи,
Ночь фефелою, рылом немытым
Припадает на плечи твои.
Ишь ты зюзя, опять пробормочет,
Прогрохочет, угрохает прочь,
Соловьиного пенья короче
Будет эта несытая ночь.
Нам сегодня не шлындать с тобою,
Поджидает парнишку райком.
Может, баской была и грубо́ю,
Да растаешь в дыму городском.
Ах, голубенькой ленточкой дразнишь,
Шеманают кругом вахлаки.
Для того ли на подступах Азии
Пели пули и меркли штыки.
Если облако, сбитое в войлок,
И гудки словно ветер поют,
Я другую припомню такой ли
В тесноте опрокинутых юрт.
Нет, не этаким фольтеком надо:
Разговорами тут не помочь.
Прогремит по торцам Ленинграда
Ветровая несытая ночь.
По заводам, за Невской, за Нарвской,
Где гремит и грохочет литье,
По заставам, где шел Володарский,
Занимается солнце твое.
Разве мало ребят в коллективе?
Эй, братишка, по-старому — пять.
Снова ветер на Финском заливе
И Кронштадтская гавань опять.

Пусть поют под ногами каменья,
Высоко зацветают поля,
Для людей моего поколенья
Верным берегом стала земля.

И путиловский парень, и пленник,
Полоненный кайеннской тюрьмой,—
Всё равно это мой современник
И товарищ единственный мой.

И расскажут покорные перья,
С нетерпеньем, со смехом, с тоской,
Всё, чем жил молодой подмастерье
В полумраке своей мастерской.

Снова стынут снега конспираций,
Злой неволи обыденный гнет.
В эту полночь друзьям не пробраться
К тем садам, где шиповник цветет.

Но настанет пора — и внезапно
В белом пламени вздрогнет закат,
Сразу вспышки далекие залпов
Нежилые дома озарят.

И пройдут заповедные вести
Над морями, над звонами трав,
Над смятеньем берлинских предместий
И в дыму орлеанских застав.

Наши быстрые годы не плохи
И верны и грозе и литью,
На крутых перекрестках эпохи
Снова сверстников я узнаю.

Броди, сумерничай и пой,
Года развеяв на просторе,
А если нас во мгле сырой
И поджидает крематорий,—

За всё, что называл своим,
Что передал родному краю,
За песенный, за горький дым,
Я эту муку принимаю.

Летит над белым взморьем чайка,
А даль туманная глуха.
И замирает балалайка
Пред медным грохотом стиха.

И всё, что пело и влекло
И что росло неодолимо,
Отдаст последнее тепло
За горсть золы и струйку дыма.

И знай, что даже эта плоть
Не будет вечной и нетленной,
Еще придут перемолоть
Ее на жерновах вселенной.

Не потому ль в конце пути,
Как будет песенка пропета,
И я скажу: «Прости, прости,
Моя зеленая планета.

Увлек меня водоворот
Тоской, сумятицею, тленьем,
Но день грохочет и живет,
Врученный новым поколеньям.

За синей россыпью морей
Какое грозное блистанье!
В нем капля крови есть моей
И легкое мое дыханье».

Пылает в заливе туман голубой,
Стоцветной прорезанный радугой,
Могучие штормы выносит прибой
Над морем и старою Ладогой.

И штурман заветную карту берет,
И видит он синь океанов,
Склонился над сетью широт и долгот,
Над россыпью меридианов.

А море встречает его на заре,
Шумит золотая прохлада,
За дюнами — берег, и дом на горе,
И липы приморского сада.

Что грезится сердцу в ночной тишине?
По мостику штурман шагает,
Морские сигналы при белой луне
Как старую книгу читает:

«Откуда ты?» — «Я из Кронштадта иду!»
— «Откуда?» — «Я с Белого моря!» —
Сияние севера пляшет на льду,
Борта ледокола узоря.

И дальше плывет он в свинцовую тьму,
Где грозные штормы бушуют;
Из мрака пробившись навстречу, ему
Всю ночь корабли салютуют.

И штурман одною мечтою томим:
Вернувшись на землю родную,
Расскажут матросы подругам своим
Про ту перекличку ночную.