Шалва Бакурадзе - Антология новой грузинской поэзии

Похорони мертвеца,
Скорее, скорее похорони мертвеца.
Пока в нем еще узнаёшь того,
Кем он был,
И кого ты любила.
Пусть это сходство не остановит тебя,
Не введет в заблужденье,
Опомнись,
И в невинной земле былого
драгоценного схорони мертвеца.
Чем сильней ты любила его,
Тем усердней должна похоронить.
Скорей, похорони!
Пока запах, оставшийся от жизни,
соберется, как шлейф и развеется,
Пока от него черви сытые отсыпятся,
драгоценного похорони мертвеца.
Вот лопата!
Вот гроб!
Вот гвоздь!
Возьми, похорони его!
Укрой одеялом,
Утепли, оставь навечно
И не выкапывай.
Если по-настоящему любила, похорони.
Если по-настоящему любила, не доставай.
О, способная любить!
Знай, что искусство и дар хоронить
мертвеца драгоценного
не меньше дара любви.

Стоило ли подняться на отвесную скалу…
идти в такую даль,
чтобы покончить собой?
А в деревне же
Неоткуда падать
Здесь нет высотных домов…
Ружье, веревка и купорос —
Выбор кахетинских самоубийц.
…Господи, упаси
Заблудших душ…
В одном из стихов я Нанию упоминаю,
Ее оставил вдовой
Дед Вано — мой сосед.
«Вано, отравившийся купоросом», —
Вот и все,
Что я о нем помню!
Все остальное воображение,
Спутавшееся с воспоминаниями…
…Господи, помоги
Заблудшим самоубийцам…
Как только баба скрылась с глаз,
вынес из погреба втихаря (наверное),
и над кособокой чашей
горсть раскрыл (наверное),
и насыпал купорос — небесной пыльцой.
Вылил воду в чашу (наверное),
Перекинув через колено прохладный кувшин (наверное),
Перемешал,
Перемешал буковой веткой,
Поскребывая (наверное).
Развел небесную пыльцу, —
Из крестьянской чаши
Глянуло жидкое небо
Одним глазом
Голубоглазого великана (наверное)…
…Господи, помоги
Заблудшим самоубийцам…
Всю жизнь лечил виноградник купоросом,
А однажды и себя вылечить попробовал (наверное)
…Господи, помоги
Заблудшим самоубийцам.
Избавь,
Избавь его
От горького скитания,
в конце виноградника
Посади травинкой,
Или как козленка привяжи куда-нибудь
К корням тенистого персика,
Усталую душу деда Вано, —
Чудным ядом
Себя убившего.

В материнской груди
Молоко иссякает в срок,
Установленный природой.
А Родине — предписано быть
Вечной кормилицей.
Почему же
Наша Родина-мать
Кровавым бинтом перетянула грудь
И стряхнула с подола нас,
Как хлебные крошки?
Мои братья и сестры,
Падая в черную бездну,
Горестно вопрошали —
За что их так рано отняли от груди?
Мы были беспомощнее котят.
В ладони зажат подорожник…

И уже не одна луна над нами…
Где твой цветок чертополоха, Турманаули?
Почему ты его не оставил в дверях,
Как обычно,
Когда приходил,—
Чтобы я поняла: ты стоял у порога
С цветком чертополоха в руке
И стучал,
Не веря, что меня нет дома…

А луна над нами уже не одна…
Но нас почему-то не двое.
Луна не подкрадется,
Не прорисует наши тени
На Воронцовском мосту,
Обмакнув свой луч в акварель Куры…
Две тени когда-то держались за руки,
А теперь вторая — пропала…

Эй, Страсбургская луна, —
А может, ты и не луна вовсе?
Видишь вот этого человека? —
Ты ему не луна!
Не луна, раз даже на пару строчек
Не вдохновила!
Эй, Страсбургская луна, —
Ты самозванка!

Его настоящая луна
Заглядывает то в пшавское село,
То в Тбилиси,
И обратно, в Пшави…
Ноги ее по колено
Исцарапаны чертополохом.
Его настоящая луна
Скучает, и ждет, и верит,
Что увидит его
Снова.

Мы с детства
Любили играть в «жизнь-смерть».
С детства любили
Играть землей.
Земля всегда давалась нам щедро,
Ее всегда было вдоволь,
Тем более
Для такой игры, как «жизнь-смерть».
И мертвых птичек была уйма.
Они поголовно погибали,
Вплоть до одной складывали крылья.
Взгляну — и дрожь пробирает.
Повсюду маленькие холмики,
Птичьи могилки…
Эта игра в смерть…
А как играли в жизнь? —
Процеживали пресытившуюся смертью землю
(Выкидывали камушки и скелетики),
Месили тесто,
В детских ладошках лепили
И оставляли подрумяниваться
На солнцепеке…
…Я несла домой свои руки,
Чистые, измазанные землей,
И клала их в подол
Божьей Матери.
И Божья матерь стригла мне ногти.
И эти ногти, запачканные тестом земли,
Разлетались вокруг, похожие на полумесяцы.
И тогда я была наследницей Царства Небесного.
…О эти руки, с доверием протянутые
И замершие
У острых кончиков твоих ножниц!..
…Первой убрала левую,
А потом даже и на правой
Научилась сама стричь себе ногти.
Убрала обе руки
С твоего подола, мама…
И удалилась…

Скажи, что шептало тебе
Про мою нетерпеливость
Тогда твое мудрое сердце?
Сжималось тревожно? —
«К чему торопиться, доченька?
Настанет день,
Когда сама сумеешь
Стричь ногти себе
На обеих руках.
Но никогда никому
Так доверчиво
Их не протянешь».
…………………………
Вот и рассказ, Матерь Божья,
Наросший на стержень,
Окрашенный золотисто-печальной водой,
Для меня и для моих двух сестер.

«Меня гнетет грядущего мерцанье…»
Боль в мутных генах выбивает дробь.
О, Меделайн, молю, останься в склепе,
О, Меделайн, не покидай свой гроб.
Моя душа на глыбах распласталась,
Накрыл ее сырого мха бугор.
Ах, Меделайн, так плоть моя печальна,
Как стершийся и выцветший фарфор.
И через край глаза полны безумьем…
Кошмары пляшут, скачут во всю прыть…
До смерти, неизменно, непрерывно,
Неистребимо вьется жизни нить.
О, в свой кровавый завернувшись саван,
Придет, со стоном дверь толкнет она…
Пусть только в срок развернутся болота,
Пусть только в срок обрушится луна…
«Меня гнетет грядущего мерцанье…»

Я не ряжу стихи в роскошные одежды,
Пусть ходят в шелухе, что ветерок взметнул.
Сапфирами я им не услаждаю вежды,
Вина вот водянистого плеснул.
Включу им мультики, да с песенкой бандюги.
В жару хотят они в обнимку жить с ручьём,
А в дождь, как зонтики, захлопнутся в испуге —
Зачем напасти притворяться богачом?
Стихов творение вердиктов всех превыше,
Из тайников души на свет их приведу,
Иль, как факир, из уха выну связкой крышек;
Замучит голод — я в стихах кокос найду…
Или бывает стих — откормленная девка,
И неча жалиться, и горя нет, забот.
Бывает стих — вглядишься в строки — однодневка!
Стих-поводырь бывает, к дому приведёт.
Шнурую строки, если развезёт подпруги,
Порою роз венком анапест прибежит.
Я понесу его на холмик, в дар супруге,
Что Царству Вечности теперь принадлежит.
Полёт орла в стихах своих я различаю.
Есть также строки, укрощённые деньгой,
И это — жизнь, от вас я правды не скрываю.
А строки есть — на струны просятся порой.
Есть строки — словно псы цепные в будках, лают.
На вкусы все стихами полнится ларец.
Но этот стих — порыв души — я увенчаю,
Как митрою главу свою святой отец.