Евгений Плужник - Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов
Приближение крови, бури и многочисленных бед предчувствовал не только Яков Савченко.
За революционно-романтичными, символичными образами-метафорами обреченных на уничтожение Майка Йогансена, Владимира Кобылянского, Ярошенко, Олексы Слисаренко и многих других поэтов прячутся удивление, растерянность, а то и отчаяние. Сурово и безжалостно анализируют реальность каждодневной жизни прозаики Валерьян Подмогильный, Андрей Головко, Иван Сенченко, Борис Антоненко-Давидович, Юрий Яновский, Петро Панч.
Но особенно выразительно отобразил эту анатомию новых настроений и общественных переживаний, перерождение коммуниста, недавнего революционера-коммунара, один из основоположников новой украинской прозы Микола Хвылевый. Творческое «я» Миколы Хвылевого, как и многих других художников, вынуждено раздваиваться под нажимом политиканских указаний, как писать, о чем писать и зачем писать. Теряется ощущение внутренней творческой свободы, сворачиваются литературные дискуссии, закрываются литературные организации. Его самоубийство 13 мая 1933 года должно было, как предвидел Микола Хвылевый, осознанно планируя этот акт, предостеречь партию, правительство страны, литературных оппонентов от дальнейшего угрожающего для развития литературы и искусства деформирования принципов творчества и функционирования культурных ценностей. Процесс раздвоения «я» Миколы Хвылевого неминуемо катастрофичен. Как человек, он хочет жить, но как художник, как творец и духовный проводник своей генерации, он должен уйти из жизни.
Вчитываемся в его предсмертную записку, полный текст которой прозвучал 13 декабря 1988 года в Киеве на литературном вечере, посвященном 95-летию со дня рождения Миколы Хвылевого:
«Арест Ялового — это расстрел целой Генерации… За что?
За то, что мы были наичестнейшими коммунистами? Ничего не понимаю.
За Генерацию Ялового отвечаю прежде всего я, Микола Хвылевый.
„Значит“, как говорит Семенко…
Ясно.
Сегодня прекрасный солнечный день.
Как я люблю жизнь — вы и не представляете. Сегодня 13. Помните, как я был влюблен в это число?
Страшно больно.
Да здравствует коммунизм.
Да здравствует социалистическое строительство.
Да здравствует коммунистическая партия.
Р. S. Все, в том числе и авторские права, передаю Любови УМАНЦЕВОЙ. Очень прошу товарищей помочь ей и моей матери.
13. 1933 г.
Микола Хвылевый».Раздвоение Миколы Хвылевого очевидно. Прежде всего он говорит от имени генерации, именно с нею он связывает свое «я», и уничтожение генерации, сигналом для которого стал арест первого президента ВАПЛИТЕ Михайла Ялового, было началом ликвидации Хвылевого-художника. И это трагично до абсурда, поскольку все они были, как пишет в день своего добровольного ухода из жизни Микола Хвылевый, «наичестнейшими коммунистами». Потому он и признается: «Ничего не понимаю…», что гибель, уничтожение их осуществляется от имени и во имя тех идей, которые они отстаивали, в которые свято верили и во имя которых они творили новую литературу и искусство.
Вторая часть записки — это уже исповедь Хвылевого-человека, Хвылевого-жизнелюба, которому «страшно больно» оставлять в этот «прекрасный солнечный день» жизнь. Но у него нет выбора. Хвылевый хочет своей смертью спасти литературную генерацию («За Генерацию Ялового отвечаю прежде всего я, Микола Хвылевый»), и этими тремя абсолютно искренними лозунгами: «Да здравствует коммунизм. Да здравствует социалистическое строительство. Да здравствует коммунистическая партия» — он обращается к партии, к правительству с заверениями, что в деятельности этой генерации не было и намека на оппозицию к генеральной линии социалистического строительства.
Не случайно, наоборот, сознательно было избрано 13 число для самоубийства. 13 декабря Микола Хвылевой родился, в 13 число он был влюблен. Он хотел и этим числом, которое в народе считается несчастливым, усилить символическую трагичность своего поступка. Не случайно он собрал у себя друзей — они должны были засвидетельствовать осознанность им этого последнего шага в жизни, сберечь это трагическое событие в своей памяти и в памяти поколений, прочесть его предсмертную записку и передать ее тем, кто начал арестом Ялового «расстрел целой Генерации».
Мужество Миколы Хвылевого поражает. Самоубийство талантливого писателя и организатора литературного процесса на Украине свидетельствовало, что процессы деиндивидуализации человека, обусловленные директивным контролированием его общественного поведения, способа мышления, ориентации, принимают угрожающую для социализма форму, Усиливается жонглирование цитатами из работ В. И. Ленина с целью «теоретического» обоснования концепции строительства социализма по сталинским казарменным принципам, медленно, но целенаправленно перерубаются взаимосвязи человека с историческим прошлым, разрушается так тяжело налаженный механизм социально-культурного наследия, который должен обеспечить полноту формирования духовного лица нации и ускорить самосознание украинской культуры как феномена национального. Идеологически вредным и политически ошибочным начал считаться тезис Миколы Хвылевого и ваплитовцев о необходимости полного отстранения украинской литературы от литературы русской с целью более четкой выразительности своего национально неповторимого лица, а потом — с целью поисков и собственных самобытных путей развития.
На Западе еще и сейчас продолжают наращивать идеологические пирамиды вокруг приписанного Хвылевому тезиса «Прочь от Москвы!», забывая или сознательно закрывая глаза на то, что М. Хвылевый любил русскую литературу и не призывал отстраниться от литературы русского народа, а только учесть, что она имеет большое, иногда просто магическое влияние на литературу украинскую, и уже этим самым она подсознательно ориентировала ее представителей на наследование, заимствование тем, мотивов, стиля и форм.
В «Третьем письме к литературной молодежи», имевшем подзаголовок «Про демагогическую водичку, или Настоящий адрес украинской воронщины, свободная конкуренция, ВУАН и т. д.», Микола Хвылевый говорит не обо всей русской литературе, а о той русской пролетарской литературе, которая исповедовала тезисы русского критика А. Воронского, апологета Пролеткульта: «Воронский вырос в атмосфере исключительно попутнического окружения. Русская пролетарская литература сошла пока что на обочину. Она не сумела отвоевать себе позиции, ибо страдала узостью, просвещенчеством. Самоварники и аршинники из пролеткульта доконали ее».
Так что именно от этой Москвы — Москвы литературной, на идейных знаменах которой пламенели лозунги пролеткультовского игнорирования национальных факторов, — призывал Микола Хвылевый отстраняться. И потому, что Украина страдала культивированием просвещенчества, шароварничества, бездумного копирования культурных ценностей других народов, прежде всего — и это было традицией — русского.
К слову, в письмах к Миколе Зерову Микола Хвылевый не раз подчеркивал свое пиететное отношение к русской культуре: «Благодаря отцу я рано перечитал русских классиков, хорошо познакомился с Диккенсом, Гюго, Флобером, Гофманом и т. д., — пишет он в 1924 году. — Но больше всего зачитывался Добролюбовым, Белинским, Писаревым — этой троицей, которая не сходила с отцовых уст». Не следует забывать, что русская художественная культура открывала особенно впечатлительный, чрезвычайно чуткий на изменения в общественном организме эстетический мир, отличалась морально-психологической глубиной и исповедальностью человеческой души, умением отобразить трагические конфликты времени и осознавать их в масштабах всечеловеческой значимости.
Такую русскую литературу — литературу Евгения Замятина, Артема Веселого, Лидии Сейфуллиной — Микола Хвылевый любил.
По сути, 1933 годом — годом страшного голода на Украине — и начинается целенаправленная акция неудержимого уничтожения творческой и научной интеллигенции. И эти ужасы, которые пережили и сами репрессированные, и их родные, близкие, знакомые, никогда не забывались.
«Я все хорошо помню, — рассказывает Нина Петровна. — Этого невозможно забыть. Сколько я пережила, как нас готовили к ссылке: угрожали, я теряю сознание, меня били ногами, чтоб я пришла в себя, наконец определили для нас Башкирию… Что я могла сделать? Поехала.
Все помню, и до сих пор страх не проходит. Аресты знакомых, родных, друзей, известных культурных украинских деятелей, а погодя — и партийных…»
Непоправимые утраты. Тяжело представить, сколько духовной энергии, которую освободила социалистическая революция, было ликвидировано. Невозможно предвидеть, какой высоты была бы эта волна духовного прилива, которая так многообещающе и раскованно расчистила веками заиленные ручейки национальной культуры и понесла к океану мировой культуры. По далеко не полным, не точным подсчетам, в нашей стране в двадцатые — пятидесятые годы пострадали более двух тысяч одних только литераторов, а около полутора тысяч из них погибло в тюрьмах, в лагерях. Было репрессировано более 90 процентов писателей, которые были приняты в Союз писателей в 1934 году.
