Анна Брэдстрит - Поэзия США
РАЛЬФ ЧАПЛИН
© Перевод Н. Голь
ДЖО ХИЛЛ
(Убит властями штата Юта 19 ноября 1915 г.)
Гордым и твердым шагом, исполненный прямоты,
Ушел и проглочен мраком; зачем это был — ты?
Сердце, готовое к песне, остановил свинец.
Песня… Ты шел везде с ней. Кончено. Смерть. Конец.
Все в твоих песнях было, что было в жизни у нас.
Огонь, набиравший силу, затоптан, убит, угас.
Ты был лучшим из наших и все-таки — не спасен.
Боже, когда создашь их, создашь ли таких, как он?
Пой, Джо Хилл! Не затем ли мы отдали, что могли?
Хотели отдать всю землю, чтоб ты не ушел с земли.
Ты принял как должное злобу, позор, клевету суда —
И предан. Теперь до гроба нам корчиться от стыда.
Никто был помочь невластен. Бессилье, как крест, несем.
А ты остался бесстрастен — один — со смертью вдвоем.
Будь проклята, власть имущих, идущая по костям,
Сталью лап загребущих когтящая души нам.
В хвастливых ее призывах — кровавых кинжалов звон.
Будь проклята, ложь трусливых, зовущаяся Закон!
Джо! Юта тебя распяла, чтоб крови твоей испить.
Мы помним все от начала и не хотим забыть.
Они довольны поживой, но живы твои друзья,
И прежние песни живы, и дело убить нельзя.
Гордым и твердым шагом, исполненный правоты,
Ушел и проглочен мраком. Зачем это был — ты?
МОЕМУ МАЛЕНЬКОМУ СЫНУ
Ты, словно песенка, со мной.
Разлуки между нами нет.
Мой каждый шаг, мой жест любой,
мой всякий час тобой согрет.
Перрон, гудки, ночная даль…
Я вспоминаю вдалеке
улыбки сломанной печаль
и слезы на твоей щеке,
немой вопрос дрожащих губ,
лицо, прижатое ко мне,
и — дым из паровозных труб,
и — после — бег огней в окне.
Меж нами связь не порвалась,
но и представить я не мог,
как тяжек будет каждый час
вдали от глаз твоих, сынок.
НЕ ПЛАЧЬТЕ О МЕРТВЫХ
Не плачьте о мертвых, да будет им пухом земля —
пухом для праха.
Час свой последний, который отсрочить нельзя,
встретьте без страха.
Не плачьте о братьях, захваченных в плен.
Мы не забыли
их, погребенных меж каменных стен,
словно в могиле.
Плачьте о жалкой толпе, что бредет по земле,
как на закланье,
смирно влачащейся в прахе, страданье и зле —
в вечном молчанье.
ТЮРЕМНЫЙ НОКТЮРН
Снаружи буря свой напев ведет,
и вторит ветер горькому мотиву,
дождь по решеткам бьет без перерыва,
роняя капли безнадежных нот.
Свет ламп, горящих ночи напролет,
слился со светом молний в переливы
огней на мокрых стеклах. Гром ревет,
а камеры мрачны и молчаливы,
Так лейся, дождь, над высохшей землей!
Так влейся в землю, дождь плодотворящий!
Пора расцвесть цветущему всему.
Есть для сердец, разбуженных тобой,
один лишь свет в ночи непреходящей:
свет утра, изгоняющего тьму!
ВЕСЛИ ЭВЕРЕСТ
Мука и вызов. Изломанный бурей тростник.
В угол загнали его, обступили кругом,
но побоялись прикончить при свете дневном
жертву свою, устрашились идти напрямик:
в черном узилище, чтобы ни луч не проник,
тайно замучили и удалились потом,
алчные стражники, не размышляя о том,
что вы содеяли, кто перед вами поник.
Помните… раньше… немало воды утекло, —
вы его новым царем на потеху солдат
провозгласили, и терном язвили чело,
и поносили, и, словно столетья назад,
вечный мятежник, бичующий вечное зло, —
снова он предан, и предан бичу, и распят.
АРТУРО ДЖОВАННИТИ
© Перевод Н. Голь
ШАГИ
Слышу шаги над моей головою всю ночь.
Вперед и назад, вперед и назад — всю ночь.
Целая вечность в четыре шага вперед и делая вечность в четыре шага назад, и между шагами вперед и шагами назад — бесконечность, молчанье, ночь.
Ибо от красной двери до желтой стены раскинулась бесконечность, и безгранично движенье в девятифутовом этом пространстве; мысли, пришедшие к нам в тюрьме и уходящие из тюрьмы в солнечный мир за немыслимым светом свободы, — бескрайни.
Всю бесконечную ночь — шаги над моей головой.
Кто это ходит? Не знаю. Призрак, фантом, беспокойные думы тюрьмы, кто-нибудь, кто-то, Некто, Кто Ходит.
Шаг, два шага, три шага, четыре: шаги и стена.
Шаг, два шага, три шага, четыре: шаги и железная дверь.
Он вымеряет свою бесконечность от края до края, он вычисляет бескрайность дотошно и точно, — точно палач подбирает удавку, точно могильщик снимает последнюю мерку: столько-то футов и столько-то дюймов в каждом из четырех.
Шаг, два шага, три шага, четыре. И каждый из них отдается, как эхо, в мозгу, и каждый из них остается, как эхо, в мозгу, пока я считаю их в страхе: вдруг их окажется пять — не четыре — от двери и до стены?
Но он промерил пространство настолько дотошно и точно, что неизменна тяжелая мрачная поступь, и ничто не изменит обычного ритма.
Когда все уснет (я-то знаю когда!), мы не уснем: Некто, Кто Ходит, и сердце, и маятник старых часов, сатанинских часов, — ибо с тех пор, как рыжепалая пятерня впервые их завела, ни часа счастья не отсчитал маятник этих часов.
Но даже старые часы, которым ведомо все, которые отсчитали жизнь и подсчитали дни, не знают, сколько ударов в миг делает мое сердце, не знают, сколько он ходит в ночи — Тот, Кто Ходит в ночи.
Ведь для Того, Кто Ходит в ночи, и Того, Что Бьется в груди, нет ни секунд, ни минут, ни часов, нет ничего, что прячут в пружинах и шестернях сатанинские эти часы, а есть только ночь, дремотная ночь, тоскливая ночь, бесплотная ночь, и только шаги — вперед и назад, и только шаги — назад и вперед, и только безумный шумный стук Того, Что Бьется в груди.
И каждый шорох, и каждый звук, любые вещи вокруг, и все существа, и листва, и дождь со мной говорили в ночи.
И я слышал горестный плач того, кто оплакивал то, что мертво; и я слышал шумные вздохи того, кто душил живое в ночи.
И я слышал жалкие стоны того, кто, уткнувшись в подушку, стонал; и молитвы того, кто молился в ночи, распластавшись на мертвых камнях.
И я слышал безумный хохот того, кто безумно смеялся в ночи над страданьем, распятым на желтой стене, и кровавым кошмаром, глядящим в окно сквозь железные прутья в ночи.
И я слышал хриплый кашель того, кто хрипло кашлял в ночи, и мечтал, чтобы приступ его прошел, чтобы он не харкал на мокрый пол, ибо нету звука гаже шлепка мокроты о мокрый пол.
И я слышал того, кто клялся в ночи, с грубой бранью мешая божбу, и с почтеньем и страхом ему внимал, ибо искренни были его слова и молитва дойдет до небес.
Но самое страшное из всего, что слышать пришлось в ночи, — глухое молчание сотен людей, запертых под замок, которые думают об одном, и ни о чем другом.
И это все я слышал в ночи, и вот что я слышал еще:
и стон ветра — там, за стеной,
и ночной похоронный звон,
и панихидный голос дождя,
и приглушенный отголосок города,
и удары, удары, удары Сердца — в такт моему.
Но ничего, что было б страшней, мрачней, тяжелей, вечней, чем эти шаги над моей головой, я не слыхал в ночи.
Но ведь тяжелы, и мрачны, и страшны все шаги на земле, потому что все на земле шаги ведут или вверх или вниз.
Вниз: с пригородных холмов и холмиков свежих могил, вниз с надменных горных вершин и заледенелых пиков, вниз по широким дорогам и тропкам заброшенным — вниз, вниз по мраморным маршам и ветхим скрипучим ступеням, вниз — в преисподнюю, в погреб, в могилу, в зловонную бездну, в позорную яму, вниз, где встречают входящих пустые глазницы Судьбы.
Вверх: к радости и гордости, к власти и чести, к благу и блажи, к небу и дыбе, но никогда — к Свободе, но никогда — к Идеалу.
Вверх — по тем же ступеням, по той же дороге, что вниз, ибо нету другой: человек в непрестанном движенье (вверх и вниз, вниз и вверх, вверх и вниз) не обрящет иного пути и ступеней других не отыщет.
Вверх и вниз все шаги на земле, вверх и вниз; догоняй, и хромай, и тащись, и беги — вверх и вниз; торопливы шаги, суетливы шаги, осторожны, тревожны, проворны, притворны, безумны, тихи и шумны; догоняй, торопись, топочи, ибо грохот шагов убивает того, кто стоит неподвижно.
