Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Подступала поэма.
                         Она изводила меня.
То манила доступностью легкой,
                                            а то – не давалась.
Подступала поэма.
                         Звучать начинала, дразня.
А потом
за границами голоса
вдруг оставалась…

Если я уезжал,
                   то она меня честно ждала,
терпеливо ждала
                       на ступенях у самого дома.
Подступала поэма.
                         Невнятной и точной была.
Сумасшедшей и невозмутимой.
Жестокой и доброй…
А однажды приснилось мне:
                                      я нахожусь на посту.
И ночная дорога,
как пеной,
туманом закрыта.
Вдруг почувствовал я,
                             как приходит
                                               в мою немоту
ощущение ритма,
звенящая яростность
ритма!
Этим медленным ритмом
я был, будто льдами,
                           затерт.
Он во мне тяжело нарастал,
колыхаясь и зрея…
– Кто идет? —
закричал я.
– Стой!
Кто идет?..

И услышал спокойный ответ:
–  Время.

Не навреди, эскулап,
истомленному хворью,
не запятнай равнодушьем
                                  стерильный халат.
Совесть твоя
да наполнится
                   страстью живою!
Да не останется фразою
твой Гиппократ!
Пусть эта клятва продолжится
                                        в дне заоконном,

пусть возле самого сердца
                                   забьется в груди.
Необходимостью станет.
И станет законом:
«Не навреди, человек, человеку.
                                          Не навреди!»
Остановись
и прислушайся к странному грому,
этот большой и забывчивый
век
огляди.
Женщине,
              хлебному колосу,
                                     шару Земному —
даже во славу,
даже во имя —
                    не навреди!
Не навреди, человек,
                            ни березе,
                                          ни морю,
влажной тропинке
и птице,
           летящей во тьму.
Вместе со всею своею
                             немыслимой
                                              мощью
не навреди ненароком
себе самому…

Не обольщайся
                     цифирью немедленных выгод,
реки корежить
                   и горы срывать погоди.
Вместо того,
чтоб, не думая,
                    что-то воздвигнуть,
лучше остынь и подумай.
Не навреди…
Я понимаю
               размах озорного азарта,
силу твою понимаю,
но, как ни крути,
если ты веришь,
                      что жизнь
                                    не окончится завтра,
собственным внукам и правнукам
не навреди!
Не навреди и сегодняшним
                                     детям и листьям.
И, оставаясь достойным
                                пути своего,
не навреди никому —
                             ни далеким,
                                             ни близким.

Близким – особенно.
Это ведь
           проще всего.

Встречает ветеранов музыка.
Всем пенсиям наперекор,
они ведут
             «Уроки мужества»
в обычных классах средних школ…

Вновь – танки!
Снова грохот дизельный.
Блиндаж в обугленном леске.
И друг —
             еще живой,
                            единственный! —
лишь капля крови
на виске…

А в классе
             время перепутано.
А в классе
             тихо и светло.
И смотрит ветеран,
как будто бы
жалеет,
что оно прошло —
то
   побежденное отчаянье,
тот
    пулеметный перестук.
И сон в снегу.
И грязи чавканье.

И —
      никаких тебе простуд!..
Там небо
от разрывов морщилось,
смертельная
кружилась мгла…

Но там была еще и молодость.
Прекрасной
молодость была!

Есть толк
             в корявых строчках,
законам вопреки…

Ведите дневники
на самых главных стройках!
Пусть эта блажь в судьбе
вам будет наказаньем.
Но
о самих себе
должны сказать
вы сами!..

В горах и у реки,
в болотах и пустыне
ведите
         дневники,
не думая о стиле.
От городов вдали,
равняя
         слово
                к слову,
ведите,
как вели
дорогу к Самотлору…

Нельзя повременить.
Усталость не кляните.
Ведите
         эту нить,
не обрывайте
нити!..

На просеке лесной,
где каждый пень —
                          как бивень,
сражается с сосной
безусый рыжий Пимен.
Он должен торопиться.
Он плачет от мошки…
Не дрейфьте,
                 летописцы, —
ведите дневники.
В блокнотике простом.
Без выдумки и позы…

Когда-нибудь потом,
потом,
намного позже
слова, как хлеб,
                    взойдут
спокойно и бессмертно.
Они
      приобретут
всесилье
Документа.
И будет вечной связь…

Перешагнув пороги, —
усталый
          и негромкий
не смолкнет
голос ваш.

Их напрасно весь день искали.
Вдалеке
          от привычных дорог
катерок посадило на камни.
Уходил на дно
катерок.
Экипаж катерочка —
                            четверо,
да еще пассажирка одна…
Видно, так судьбою начертано,
что вода
чересчур холодна.
Знали все
(зачем утешаться
и надеяться на чудеса?) —
в этом климате можно держаться
на поверхности
полчаса,
а потом…
Да ну его к черту!
Все равно не спасется никто…
Капитан
            взглянул на девчонку:
– Парни,
ей-то это
за что?!
Мы
     пожили не так уж мало,
а она
всего ничего…
Но ведь есть на катере
                              мачта!
Это ж —
лодка на одного!..
И не надо, сестренка, плакать…
Мы немножко
                   обманем смерть…

А она:
– Не умею плавать… —
Он:
– Тебе и не надо уметь!..
Мы привяжем тебя,
                          спеленаем —
не утонешь во веки веков…
Только ты постарайся, родная,
доплыви за нас,
мужиков.
Может, холод взять не успеет…
В общем,
            кончим этот базар!
Передашь наши письма на берег.
Приготовься.
Я все сказал…

…Первый написал коротко:
«Извини за почерк —
холодно.

Извини за кляксы —
мокро.
Так и потонуть
                    можно.
Если не придет к нам
                             спасенье,
выйди замуж.
Твой Сеня…»

А второй
            на лоб сдвинул шапку.
Передал письмо.
Ножкой шаркнул.
А в письме:
«Натаха!
           Рыдать погоди!
Слезы
неполезны для красавицы…
Мы еще поплаваем!
Все впереди!
Все впереди,
                 кроме задницы…»

Третий
          к рубке вздыбленной
                                      плечом привалился,
шевелил губами —
широк да невезуч.
То ли – матерился,
                          то ли – молился,
то ли – что-то важное
                               учил наизусть.
«Бывшая жена моя,
                         кончай свою дележку —
простыни-подушки,
чашки-сапоги…
Сбереги Алешку!
                       Алешку.
                                 Алешку.
Сбереги мне
                сына.
Алешку сбереги…
Знаю, что меня ты
                         любила
                                   понарошку.

Но теперь —
хоть мертвому! —
перечить не моги:
сбереги Алешку.
                     Алешку.
                               Алешку.
Я тебя прощаю.
                     Алешку сбереги!..»

А четвертый
                 буркнул нехотя:
– Некому писать!..
Да и – некогда…

…Письма спрятаны в целлофане.
(Лица мокрые,
                   будто в крови.)
Помолчали.
Поцеловали.
И сказали глухо:
                      – Живи… —
Подступившие слезы вытерши,
привязали,
сказали:
           – Выдержи… —
оттолкнули,
сказали:
           – Выплыви… —
И смотрели вслед,
пока видели…

И плыла она по Байкалу.
И кричала,
              сходя с ума!
То ль —
           от гибели убегала,
то ли —
           к гибели
                      шла сама.
Паутинка ее дыханья
обрывалась у самого
                           рта.
И накатывалась,
                     громыхая,
фиолетовая темнота!
И давили
             чужие письма.
И волна как ожог была…
Почтальонша,
самоубийца —
все плыла она,
все плыла.
Все качалась
                 под ветром
                                отчаянным,
ослепительным,
низовым…
И была она
                Чрезвычайным
Полномочным Послом
к живым!
Долгим эхом,
                 посмертным жестом,
вдовьим стоном
на много дней…

…А потом
вертолетный прожектор,
чуть качаясь,
                 повис
                        над ней.