Уильям Блейк - Поэзия английского романтизма XIX века

И звезды не вечны, и света лучи
Исчезнут в хаосе, утонут в ночи,
Обрушатся замки, разверзнется твердь,
Но дух твой, о Эрин[378], сильнее, чем смерть.

Смотрите! Руины вокруг, пепелища,
В земле похоронены предков жилища,
Враги попирают отечества прах,
А наши герои недвижны в полях.

Погибла мелодия арфы певучей,
Мертвы переливы родимых созвучий;
Взамен им проснулись аккорды войны,
Мертвящие кличи да копья слышны.

О, где вы, герои? В предсмертном порыве
Припали ли вы к окровавленной ниве,
Иль в призрачной скачке вас гонят ветра
И стонут и молят: «К отмщенью! Пора!»

Свершится, Эрин! Остров уязвленный
Зазеленеет, солнцем озаренный,
И ветерок, над нивами паря,
Обдаст теплом окружные моря!
Теперь стоят убоги и безлисты
Твои деревья, некогда тенисты,
[…][380] и им уж не цвести,
Погибших листьев им не обрести,
Покуда, хладом корни поражая,
Сбирает враг остатки урожая.

Я долго мог стоять,
О Эрин, над твоими берегами
И наблюдать, как волны беспрерывно Кидаются на отмель, и казалось,
Что это Время молотом гигантским
Раскалывает Вечности твердыни.
Верши, титан, от битвы и до битвы,
Свой одинокий путь! Народы никнут
Под поступью твоею; пирамиды,
Что были столько лет неуязвимы
Для молний и ветров, уйдут в ничто.
И тот монарх величественно-грозный,
Он для тебя гнилушка в зимний день:
Прошествуешь — он прахом обернется.
Ты победитель, Время; пред тобою
Бессильно все, но не святая воля,
Но не душа, что до тебя была
И твой исход когда-нибудь увидит.

Ни скверна для чести твоей, ни молва
Уже не страшны в тишине замогильной;
А недруги тенью растают, едва
Коснувшись луча твоей славы всесильной.

Когда грозовые минуют струи —
Негаснущий луч над землей воцарится;
Лишь Эрин забудет невзгоды свои —
Сквозь слезы улыбка ее возродится.

Могучий вечер погулял на славу,
И испареньям не дробить лучей,
И день одел в вечернюю оправу
Синеющих ресниц белки своих очей.
Два наважденья — тишина и мрак —
Закату подают зловещий знак.

Но как они в беспамятстве ни бьются,
Ни тщатся все вокруг заворожить,
Движенье, звук и свет не поддаются
И продолжают всласть своею жизнью жить.
Молчат травинки на церковной крыше,
Движенья ветра будто и не слыша.

И церкви многоверхое убранство,
Светящиеся грани распластав,
Не уступает мраку, и в пространство,
В расплывчатую даль свой шпиль несет стремглав,
Где в темной выси, недоступной зренью,
Слетелись тени на ночные бденья.

Спят мертвецы, спокойны и безгласны.
Ползет из тьмы необъяснимый звук —
Не чувство и не мысль, но столь же ясный,
Из логова червей освобожденный вдруг.
И, влившись в хор ночной, миротворящий,
Он делает прохладу леденящей.

Причастная покойной благодати,
Смерть притягательна, как эта ночь,
И впору мне, как малому дитяти,
Поверить, будто смерть поведать нам не прочь
Заманчивые тайны и сулит
Причуды снов под тяжкой ношей плит.

Поэт Природы, горестны и сладки
Твои воспоминанья о былом:
О детстве, о любовной лихорадке,
О младости, что стала горьким сном!

Я грусть твою в своей душе найду,
Боль, ставшую томленьем беспробудным:
В тебе я видел яркую звезду
В полночный шторм над обреченным судном.

Ведь ты неколебимо, как утес,
Стоял, презрев слепой людской хаос,
Ты бедности был верен благородной,

Смог Истину и Вольность восхвалить…
Но что с тобой теперь, Поэт Природный?
Чем быть таким — честней совсем не быть!

Поверженный тиран! Мне было больно
Прозреть в тебе жалчайшего раба,
Когда тебе позволила судьба
Плясать над гробом Вольности… Довольно!

Ты мог бескровно утвердить свой трон,
Но предпочел резню в пышнейшем стиле;
Ты памяти своей нанес урон,
К забвению тебя приговорили!

Насилье, Сладострастие и Страх —
Твоих кошмаров пагубный народец.
Ты шествуешь в забвенье, Полководец!

С тобой простерлась Франция во прах.
Но у Добра есть худший враг — химеры
Повиновенья, ослепленность веры!

Жил юноша, в чьем хрупком существе,
Как свет и ветер в облачке прозрачном,
Что тает в синеве палящей полдня,
Боролись смерть и гений. Не понять,
Каким восторгом легкое дыханье,
Как летний ветерок, вдруг прерывалось,
Когда с любимой, первый раз познавшей
Раскованность слияния двух жизней,
Он шел тропинкой узкой полевой,
С востока осененной древним бором,
А с запада открытой небесам.
Уж солнце закатилось, повисали
На пепле туч, на дремлющих цветах,
У одуванчиков на бороде
И на траве полоски золотые
И, с сумерками смешиваясь, пали
На чащу темную — а на востоке
Широкая, горящая луна
Всходила плавно меж стволов черневших,
И звезды, чуть мерцая, высыпали.
«Не странно ль, Изабелла, — он спросил, —
Что солнца я не видел никогда?
Мы завтра здесь его посмотрим вместе».

Слились той ночью юноша с подругой
В любви и сне — когда ж настало утро,
Она увидела: он мертв и хладен.
Не верьте, будто бог из милосердья
Нанес удар. Не умерла она,
Не обезумела, а год за годом
Жила — но, право, кротость, и терпенье,
И грустные улыбки, и уход
За престарелым, немощным отцом
Ей были разновидностью безумья,
Когда безумье — быть не тем, что все.
Ее увидеть значило прочесть
Рассказ, сплетенный хитроумным бардом,
Чтоб жесткие, застывшие сердца
Оттаяли в несущей мудрость скорби:
Потоком слез ресницы смыло ей,
Ее ланиты и уста белели,
Как мертвые, а руки в синих жилах,
Иссохшие, пронизывал легко
Свет алый дня. Сама себе могила,
Где обитает огорченный призрак —
Вот что осталось от тебя, дитя!

«Наследник большего, чем даст земля —
Безмолвья и бесстрастного покоя —
Ах, есть ли у могил не сон, хоть отдых,
И вправду ль мертвые не знают жалоб
Иль живы, погрузясь на дно Любви,
О, если б, как тебе, узнать мне — Мир!»
Таков был стон единственный ее.

Незримого Начала тень, грозна,
Сквозь мир плывет, внушая трепет нам,
И нет препон изменчивым крылам —
Так ветра дрожь среди цветов видна;
Как свет, что льет на лес в отрогах гор луна,
Ее неверный взор проник
В любое сердце, в каждый лик,
Как сумрак и покой по вечерам,
Как тучки в звездной вышине,
Как память песни в тишине,
Как все, что в красоте своей
Таинственностью нам еще милей.

Куда ты скрылся, Гений Красоты,
Свой чистый свет способный принести
Телам и душам в их земном пути?
Зачем, исчезнув, оставляешь ты
Юдоль скорбей и слез добычей пустоты?
Зачем не может солнце век
Ткать радуги над гладью рек?
Зачем все сущее должно пройти,
А жизнь и смерть, мечта и страх
Мрак порождает в наших днях?
Зачем исполнен род людской
Любовью, гневом, грезами, тоской?

Вовек из горных сфер на то ответ
Провидец и поэт не получил,
Затем-то Демон, Дух и Хор Светил —
Слова, что обличают много лет
Бессилие умов, и чар всесильных нет,
Способных с глаз и духа снять
Сомненья вечную печать,
Твой свет лишь, как туман, что горы скрыл,
Иль звуки, что, звеня струной,
Рождает ветерок ночной,
Или ручей, луной зажжен,
Привносит правду в наш тяжелый сон.

Любви, Надежд, Величья ореол,
Подобно облаку, растает вмиг;
Да, человек бессмертья бы достиг
И высшее могущество обрел,
Когда б в его душе воздвигнул ты престол,
Предвестник чувств, что оживят
Изменчивый влюбленный взгляд,
О жизнетворный разума родник,
Меня целишь ты, — так в ночи
Виднее слабые лучи!
Останься, чтоб могильный прах
Не стал мне явью, словно жизнь и страх.

Блуждал я в детстве по ночным лесам,
В пещеры шел, среди руин бродил,
Мечтая вызвать мертвых из могил,
Вопрос о высшем обратить к теням.
Взывал я к пагубным для юных именам,
И все ж ответа не слыхал.
Но я однажды размышлял
О бытии, а ветер приносил
Предвестья радостные мне
О певчих птицах, о весне —
И мне предстала тень твоя,
И с воплем руки сжал в экстазе я!

Тебе я был пожертвовать готов
Все силы — и нарушен ли обет?
Дрожа, рыдая, через много лет
Зову я тени тысячи часов
Из сумрака могил, — любви и мысли кров
Их привечал, они со мной
Перемогали мрак ночной;
Чело мне озарял отрады свет
Лишь с думой, что от тяжких пут
Твои усилья мир спасут
И, грозный, то несешь ты нам,
Чего не выразить моим словам.

Свет пополудни безмятежно строг,
И осени гармония дана:
В те дни лучами твердь озарена,
Каких не знает летний солнцепек,
Каких представить он вовеки бы не мог!
О Дух, о юности оплот,
Да будет от твоих щедрот
Покоем жизнь моя теперь полна;
Внуши тому, кто чтит тебя
И все, вместившее тебя,
Дух светлый, чарою твоей
Себя бояться и любить людей.