Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Отважным, независимым, Рустам,
Сказал своим семи богатырям:

«Как только сторожей наступит смена,
В ночной поход отправимся мгновенно».

Запели петухи в рассветной мгле.
Вот у слона — литавры на седле.

Рустам явился с палицей, с арканом:
Могущественным высился платаном.

Проехал через царские врата,
Хвалу царю произнесли уста.

Богатыри — пред ним, а войско — сзади,
Готовы жизнь отдать победы ради.

У каждого — копье, стрела, булат,
Чтоб кровь пролить, они вперед летят.

Вот наконец туранская граница.
Рустам велел стрелкам остановиться.

Сказал: «Спокойно, с разумом дружа,
У этого останьтесь рубежа.

Пусть даже я умру на поле чести,—
Должны вы пребывать на этом месте,

Но копья заостряйте и мечи,
Готовьтесь к битве утром и в ночи».

Вступил в Туран, семь витязей возглавил,
А на границе тысячу оставил.

Оделись по-купечески они,
Достали домодельные ремни,

И, вместо серебра, парчи, атласа,
В одежду облачились из паласа.

Они в туранский двинулись предел.
И караван благоухал, блестел.

Коней скакало восемь в караване,
Семь — хороши, а Рахш — венец мечтаний.

На ста верблюдах — ткань, что дорога,
На десяти верблюдах — жемчуга.

Рожок напоминая Тахмураса,
Звонки звенели, дол гудел и трясся.

Так двигался, так прибыл караван
В Хотан, которым управлял Пиран.

Был этот город близко от границы,
Дворец виднелся, крепость и бойницы.

В тот день Пиран, воитель и мудрец,
Охотился, был пуст его дворец.

Он возвращался, радостен и светел.
Издалека Рустам его заметил.

Насыпал жемчуг в кубок золотой,
Прикрыл его румийскою парчой,

Двух дорогих коней украсив златом,
И серебром, и жемчугом богатым,

Посыльным их вручил и, как купец,
Отправился к Пирану во дворец.

Сказал: «Ты доблестью на поле брани
Прославился в Туране и в Иране.

Ты — богатырь, ты царственно велик,
И на земле немыслим твой двойник!»

Хотя Пиран Рустама видел прежде,—
В купеческой не распознал одежде.

«Что ты за человек? — спросил Пиран,—
В наш город из каких ты прибыл стран?»

А витязь: «Твой слуга перед тобою.
Стоянку в городе твоем устрою.

Проделал из Ирана тяжкий путь,
Чтоб у тебя торговлю развернуть.

Любую вещь куплю, продам любую,
Увидишь ты, как бойко я торгую.

Я шел к тебе и уповал светло:
Меня возьмешь ты под свое крыло!

Жемчужины я распродам бессчетно,
Четвероногих я куплю охотно.

Хочу,— пусть мне твоя поможет мощь,—
Из тучи дружбы лить жемчужный дождь!»

Затем из кубка, что царя достоин,
Рассыпал жемчуг пред Пираном воин.

Вручил дары — уладились дела:
Понравились и жемчуг и хвала.

Вручил коней, что зренье ослепили:
Их гривы и следа не знали пыли!

Пиран взглянул на кубок золотой,
На жемчуг, удивлявший красотой,

Торговцу ласковым ответил словом,
Дал место на сиденье бирюзовом,

Сказал: «Тебя устроим возле нас.
Пойди, вернись без страха в добрый час.

Ты за свое имущество не бойся,
Никто не отберет, не беспокойся.

Пойди и ценный привези товар,
Где пожелаешь, там устрой базар.

У сына моего остановись ты,
Как родич ты мне будешь, сердцем чистый!»

Сказал Рустам: «Для славных горожан
Мы приведем сюда наш караван.

Твоим словам доверившись всецело,
Займусь я куплей и продажей смело.

Найдешь у нас,— поклясться я готов,—
Ты жемчуга всех видов и родов,

И если ты не дашь купца в обиду,
Из города с душой спокойной выйду».

Сказал Пиран: «Доставь сюда всю кладь,
Ты будешь под охраной торговать».

Рустам доставил ценную поклажу
И, в дом вступив, решил начать продажу.

Узнали горожане, что в Хотан
Явился из Ирана караван.

Был весь Хотан взволнован и разбужен
Известием о продавце жемчужин.

Стекались люди под приютный кров
Для купли жемчуга, парчи, ковров.

Рассвет взошел над миром светозарный.
Так начался в том доме торг базарный.

Узнав о караване, Манижа
Явилась в город, плача и дрожа.

Перед купцом, прославленным молвою,
Предстала с непокрытой головою.

С ресниц смахнула слезы рукавом,
Сказала о событье роковом:

«Трудись, безгрешною стезею следуй
И разочарования не ведай.

Судьбой да будешь взыскан в добрый час
Пускай тебя дурной не сглазит глаз.

Осуществи желанья в полной мере,
Вовек не знай убытка и потери.

Всегда урокам разума внимай,
Да будет счастлив твой иранский край.

Какие вести об иранском войске?
Где Гив, Гударз? Где знатный род геройский?

Известно ль, что Бижан попал в тюрьму?
Помогут ли сородичи ему?

Ужель таких богатырей потомок
Умрет в цепях, не выйдет из потемок?

Железом скован с головы до ног,
Бижан в цепях тяжелых изнемог,

В его оковы гвозди крепко вбиты,
Лохмотья кровью жаркою покрыты.

Из-за него забыла я о сне,
Я плачу, скоро слез не хватит мне».

Рустама испугала речь такая,
Царевну грубо он прогнал, ругая:

«Прочь от меня ступай, да побыстрей,
Не знаю никаких богатырей,

До Гива и Гударза нет мне дела,
А болтовня твоя мне надоела!»

Взглянула с укоризною тогда,
Заплакала от горя и стыда,

Сказала: «Я пришла с душой больною,
Зачем ты грубо говоришь со мною?

Не хочешь отвечать? Так не гони!
В тоске и горе провожу я дни.

Кто в жалости отказывает нищим?
Ужель в Иране мы таких отыщем?»

Сказал Рустам: «Эй, Ахримана дочь,
Эй, женщина, ступай из лавки прочь!

Я грубо говорю с тобой недаром,
Ты мне мешаешь, занят я базаром.

Твой день уныл, суров ли,— не мешай,
Иди, моей торговле не мешай!

Я даже и не думал там селиться,
Где Кей-Хосрова гордая столица.

Мне эта неизвестна сторона
И Гива и Гударза имена».

Велел Рустам помочь несчастной нищей,
И слуги перед ней предстали с пищей.

Затем остался с ней наедине,
Сказал: «Свою печаль поведай мне.

Зачем ты спрашиваешь об Иране?
О шахе? О бойцах? О поле брани?»

А Манижа: «Купец, не будь жесток!
Поймешь ли горя моего исток?

От пленника сейчас я удалилась,
К тебе пришла, с надеждою на милость,

Спросить о том, что замышляет шах,
О Гиве, о Гударзе, о бойцах.

Но ты меня, как стражник, встретил криком.
Иль ты забыл о господе великом?

Я — Манижа, Афрасиаба дочь.
Еще не видели ни день, ни ночь,

Ни люди моего нагого тела,
А ныне в нищенстве я пожелтела,

Лепешек я прошу из ячменя...
За что же бог так покарал меня?

Скажи, чей на земле печальней жребий?
Услышит ли меня господь на небе?

Бижан — в темнице, он лежит на дне,
Забыл о блеске звезд, о светлом дне.

Закованы в железо ноги, руки,
С ничтожной жизнью жаждет он разлуки.

Вот почему тоска в меня впилась,
Вот почему я слезы лью из глаз.

Когда вернешься,— может быть, в Иране
Гударза встретишь ты — главу собраний,

Иль к шаху во дворец войдешь, и там
Тебе предстанут Гив или Рустам,—

Так передай им, что Бижан — в неволе,
Что он умрет, пускай не медлят боле,

Что смерть к нему все ближе с каждым днем,
Что камень есть над ним, а цепь — на нем».

Сказал Рустам: «Царевна, ты прекрасна,
Не проливай же слез любви напрасно.

Зачем к отцу ты с просьбой не пошлешь
Великодушных родичей, вельмож?

Быть может, дочери своей в угоду,
Смягчится, пленнику вернет свободу?

Боюсь, обижен будет твой отец,
Не то бы одарил тебя купец».

Он поваров призвал в свое жилище,—
Да принесут побольше всякой пищи.

Велел он птицу подогреть чуть-чуть
И в мягкую лепешку завернуть.

Как дух, что внемлет властному заклятью,
Он быстро спрятал там кольцо с печатью.

Сказал: «Ступай ты к пленнику с едой:
Ты стала для беспомощных звездой».